Неточные совпадения
Аммос Федорович. Помилуйте, как
можно! и без того это такая честь… Конечно, слабыми моими силами, рвением и усердием к начальству… постараюсь заслужить… (Приподымается со стула, вытянувшись и руки по швам.)Не смею более беспокоить своим присутствием. Не будет
ли какого приказанья?
Хлестаков. Скажите, пожалуйста, нет
ли у вас каких-нибудь развлечений, обществ, где бы
можно было, например, поиграть в карты?
Поэтому почти наверное
можно утверждать, что он любил амуры для амуров и был ценителем женских атуров [Ату́ры (франц.) — всевозможные украшения женского наряда.] просто, без всяких политических целей; выдумал же эти последние лишь для ограждения себя перед начальством, которое, несмотря на свой несомненный либерализм, все-таки не упускало от времени до времени спрашивать: не пора
ли начать войну?
Но, как кажется, это был только благовидный предлог, ибо едва
ли даже
можно предположить, чтоб Негодяев отказался от насаждения конституции, если б начальство настоятельно того потребовало.
Она наступала на человека прямо, как будто говорила: а ну, посмотрим, покоришь
ли ты меня? — и всякому, конечно, делалось лестным доказать этой «прорве», что «покорить» ее
можно.
— Ну, про это единомыслие еще другое
можно сказать, — сказал князь. — Вот у меня зятек, Степан Аркадьич, вы его знаете. Он теперь получает место члена от комитета комиссии и еще что-то, я не помню. Только делать там нечего — что ж, Долли, это не секрет! — а 8000 жалованья. Попробуйте, спросите у него, полезна
ли его служба, — он вам докажет, что самая нужная. И он правдивый человек, но нельзя же не верить в пользу восьми тысяч.
Он думал о том, что Анна обещала ему дать свиданье нынче после скачек. Но он не видал ее три дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы, не знал, возможно
ли это нынче или нет, и не знал, как узнать это. Он виделся с ней в последний раз на даче у кузины Бетси. На дачу же Карениных он ездил как
можно реже. Теперь он хотел ехать туда и обдумывал вопрос, как это сделать.
Но ему во всё это время было неловко и досадно, он сам не знал отчего: оттого
ли, что ничего не выходило из каламбура: «было дело до Жида, и я дожида-лся», или от чего-нибудь другого. Когда же наконец Болгаринов с чрезвычайною учтивостью принял его, очевидно торжествуя его унижением, и почти отказал ему, Степан Аркадьич поторопился как
можно скорее забыть это. И, теперь только вспомнив, покраснел.
Он понимал все роды и мог вдохновляться и тем и другим; но он не мог себе представить того, чтобы
можно было вовсе не знать, какие есть роды живописи, и вдохновляться непосредственно тем, что есть в душе, не заботясь, будет
ли то, что он напишет, принадлежать к какому-нибудь известному роду.
Это ты знаешь, — настолько
ли есть, чтобы
можно было простить.
— У нас теперь идет железная дорога, — сказал он, отвечая на его вопрос. — Это видите
ли как: двое садятся на лавку. Это пассажиры. А один становится стоя на лавку же. И все запрягаются.
Можно и руками,
можно и поясами, и пускаются чрез все залы. Двери уже вперед отворяются. Ну, и тут кондуктором очень трудно быть!
— Я не понимаю, — сказал Сергей Иванович, заметивший неловкую выходку брата, — я не понимаю, как
можно быть до такой степени лишенным всякого политического такта. Вот чего мы, Русские, не имеем. Губернский предводитель — наш противник, ты с ним ami cochon [запанибрата] и просишь его баллотироваться. А граф Вронский… я друга себе из него не сделаю; он звал обедать, я не поеду к нему; но он наш, зачем же делать из него врага? Потом, ты спрашиваешь Неведовского, будет
ли он баллотироваться. Это не делается.
Видите
ли, на одну и ту же вещь
можно смотреть трагически и сделать из нее мученье, и смотреть просто и даже весело.
Коляска была уж далеко; но Печорин сделал знак рукой, который
можно было перевести следующим образом: вряд
ли! да и зачем?..
— Ваше благородие, — сказал наконец один, — ведь мы нынче до Коби не доедем; не прикажете
ли, покамест
можно, своротить налево? Вон там что-то на косогоре чернеется — верно, сакли: там всегда-с проезжающие останавливаются в погоду; они говорят, что проведут, если дадите на водку, — прибавил он, указывая на осетина.
— А вот слушайте: Грушницкий на него особенно сердит — ему первая роль! Он придерется к какой-нибудь глупости и вызовет Печорина на дуэль… Погодите; вот в этом-то и штука… Вызовет на дуэль: хорошо! Все это — вызов, приготовления, условия — будет как
можно торжественнее и ужаснее, — я за это берусь; я буду твоим секундантом, мой бедный друг! Хорошо! Только вот где закорючка: в пистолеты мы не положим пуль. Уж я вам отвечаю, что Печорин струсит, — на шести шагах их поставлю, черт возьми! Согласны
ли, господа?
— Любит
ли? Помилуй, Печорин, какие у тебя понятия!.. как
можно так скоро?.. Да если даже она и любит, то порядочная женщина этого не скажет…
Он хорошо сложен, смугл и черноволос; ему на вид
можно дать двадцать пять лет, хотя ему едва
ли двадцать один год.
Собакевич тоже сказал несколько лаконически: «И ко мне прошу», — шаркнувши ногою, обутою в сапог такого исполинского размера, которому вряд
ли где
можно найти отвечающую ногу, особливо в нынешнее время, когда и на Руси начинают выводиться богатыри.
— Но знаете
ли, — прибавил Манилов, — все если нет друга, с которым бы
можно поделиться…
— Да мало
ли для молодого человека!
Можно танцевать, играть на каком-нибудь инструменте… а не то — жениться.
Между нами есть довольно людей и умных, и образованных, и добрых, но людей постоянно приятных, людей постоянно ровного характера, людей, с которыми
можно прожить век и не поссориться, — я не знаю, много
ли у нас
можно отыскать таких людей!
—
Можно; только не знаю, пропустят
ли вас в самую тюрьму. Теперь уже нет Яна: вместо его стоит другой, — отвечал часовой.
— Ясные паны! — произнес жид. — Таких панов еще никогда не видывано. Ей-богу, никогда. Таких добрых, хороших и храбрых не было еще на свете!.. — Голос его замирал и дрожал от страха. — Как
можно, чтобы мы думали про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем не наши, те, что арендаторствуют на Украине! Ей-богу, не наши! То совсем не жиды: то черт знает что. То такое, что только поплевать на него, да и бросить! Вот и они скажут то же. Не правда
ли, Шлема, или ты, Шмуль?
Возвратясь с Сенной, он бросился на диван и целый час просидел без движения. Между тем стемнело; свечи у него не было, да и в голову не приходило ему зажигать. Он никогда не мог припомнить: думал
ли он о чем-нибудь в то время? Наконец он почувствовал давешнюю лихорадку, озноб, и с наслаждением догадался, что на диване
можно и лечь… Скоро крепкий, свинцовый сон налег на него, как будто придавил.
Перебиваете вы всё меня, а мы… видите
ли, мы здесь остановились, Родион Романыч, чтобы выбрать что петь, — такое, чтоб и Коле
можно было протанцевать… потому все это у нас, можете представить, без приготовления; надо сговориться, так чтобы все совершенно прорепетировать, а потом мы отправимся на Невский, где гораздо больше людей высшего общества и нас тотчас заметят: Леня знает «Хуторок»…
«Понимаете
ли, понимаете
ли вы, милостивый государь, что значит, когда уже некуда больше идти? — вдруг припомнился ему вчерашний вопрос Мармеладова, — ибо надо, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь
можно было пойти…»
— Так вот, Дмитрий Прокофьич, я бы очень, очень хотела узнать… как вообще… он глядит теперь на предметы, то есть, поймите меня, как бы это вам сказать, то есть лучше сказать: что он любит и что не любит? Всегда
ли он такой раздражительный? Какие у него желания и, так сказать, мечты, если
можно? Что именно теперь имеет на него особенное влияние? Одним словом, я бы желала…
— То-то и дело, что я, в настоящую минуту, — как
можно больше постарался законфузиться Раскольников, — не совсем при деньгах… и даже такой мелочи не могу… я, вот видите
ли, желал бы теперь только заявить, что эти вещи мои, но что когда будут деньги…
— Я вам не про то, собственно, говорила, Петр Петрович, — немного с нетерпением перебила Дуня, — поймите хорошенько, что все наше будущее зависит теперь от того, разъяснится
ли и уладится
ли все это как
можно скорей, или нет? Я прямо, с первого слова говорю, что иначе не могу смотреть, и если вы хоть сколько-нибудь мною дорожите, то хоть и трудно, а вся эта история должна сегодня же кончиться. Повторяю вам, если брат виноват, он будет просить прощения.
Борис. Сохрани Господи! Сохрани меня Господи! Нет, Кудряш, как
можно! Захочу
ли я ее погубить! Мне только бы видеть ее где-нибудь, мне больше ничего не надо.
Иван. Дупелей зажарить
можно; не прикажете
ли?
Робинзон. Очень семейный… Для меня тихая семейная жизнь выше всего; а неудовольствие какое или ссора — это Боже сохрани; я люблю и побеседовать, только чтоб разговор умный, учтивый, об искусстве, например… Ну, с благородным человеком, вот как вы,
можно и выпить немножко. Не прикажете
ли?
—
Можно подписать: победитель — не правда
ли? — спросила Елена, Самгин сердито сказал...
— Ну и черт с ним, — тихо ответил Иноков. — Забавно это, — вздохнул он, помолчав. — Я думаю, что мне тогда надобно было врага — человека, на которого я мог бы израсходовать свою злость. Вот я и выбрал этого… скота. На эту тему рассказ
можно написать, — враг для развлечения от… скуки, что
ли? Вообще я много выдумывал разных… штучек. Стихи писал. Уверял себя, что влюблен…
— Не видел ничего более безобразного, чем это… учреждение. Впрочем — люди еще отвратительнее. Здесь, очевидно, особенный подбор людей, не правда
ли? До свидания, — он снова протянул руку Самгину и сквозь зубы сказал: — Знаете — Равашоля
можно понять, а?
«Почему у нее нет детей? Она вовсе не похожа на женщину, чувство которой подавлено разумом, да и — существуют
ли такие? Не желает портить фигуру, пасует перед страхом боли? Говорит она своеобразно, но это еще не значит, что она так же и думает.
Можно сказать, что она не похожа ни на одну из женщин, знакомых мне».
Как, дескать,
можно запускать или оставлять то и другое? Надо сейчас принять меры. И говорят только о том, как бы починить мостик, что
ли, через канаву или огородить в одном месте сад, чтоб скотина не портила деревьев, потому что часть плетня в одном месте совсем лежала на земле.
— Как
можно говорить, чего нет? — договаривала Анисья, уходя. — А что Никита сказал, так для дураков закон не писан. Мне самой и в голову-то не придет; день-деньской маешься, маешься — до того
ли? Бог знает, что это! Вот образ-то на стене… — И вслед за этим говорящий нос исчез за дверь, но говор еще слышался с минуту за дверью.
Задумает
ли он выскочить зимой в сени или отворить форточку, — опять крики: «Ай, куда? Как
можно? Не бегай, не ходи, не отворяй: убьешься, простудишься…»
— Я не то спрашиваю, — возразил литератор, — я хотел бы знать: как
можно сделаться нищим, стать в это положение? Делается
ли это внезапно или постепенно, искренне или фальшиво?..
— А мне
можно побывать на той неделе? — спросил он робко, — узнать, успокоились
ли вы…
Тит Никоныч любил беседовать с нею о том, что делается в свете, кто с кем воюет, за что; знал, отчего у нас хлеб дешев и что бы было, если б его
можно было возить отвсюду за границу. Знал он еще наизусть все старинные дворянские домы, всех полководцев, министров, их биографии; рассказывал, как одно море лежит выше другого; первый уведомит, что выдумали англичане или французы, и решит, полезно
ли это или нет.
— То есть уважать свободу друг друга, не стеснять взаимно один другого: только это редко, я думаю,
можно исполнить. С чьей-нибудь стороны замешается корысть… кто-нибудь да покажет когти… А вы сами способны
ли на такую дружбу?
—
Можно ведь, бабушка, погибнуть и по чужой вине, — возражал Райский, желая проследить за развитием ее житейских понятий, — есть между людей вражда, страсти. Чем виноват человек, когда ему подставляют ногу, опутывают его интригой, крадут, убивают!.. Мало
ли что!
— То есть, — сказала Татьяна Марковна задумчиво, — сказать, что было сватовство, не сладилось… Да! если вы так добры…
можно и так. Но ведь не отстанут после, будут ждать, спрашивать: скоро
ли, когда? Обещание не век будет обещанием…
Он смотрел мысленно и на себя, как это у него делалось невольно, само собой, без его ведома («и как делалось у всех, — думал он, — непременно, только эти все не наблюдают за собой или не сознаются в этой, врожденной человеку, черте: одни — только казаться, а другие и быть и казаться как
можно лучше — одни, натуры мелкие — только наружно, то есть рисоваться, натуры глубокие, серьезные, искренние — и внутренно, что в сущности и значит работать над собой, улучшаться»), и вдумывался, какая роль достается ему в этой встрече: таков
ли он, каков должен быть, и каков именно должен он быть?
— Достанем
ли ужин у Татьяны Марковны? Наверное
можно накормить роту солдат.
— Бабушка! разве
можно прощать свою мать? Ты святая женщина! Нет другой такой матери… Если б я тебя знала… вышла
ли бы я из твоей воли!..
— Как это
можно! — строго сказала Марфенька и взглянула на бабушку, — дитя, что
ли, я!..