Неточные совпадения
Противоречие, заключавшееся
в занимаемой им должности, состояло
в том, что назначение должности состояло
в поддерживании и защите внешними средствами, не исключая и насилия, той церкви, которая по своему же определению установлена самим Богом и не
может быть поколеблена ни вратами
ада ни какими то бы ни было человеческими усилиями.
— Знаю, что наступит рай для меня, тотчас же и наступит, как объявлю. Четырнадцать лет был во
аде. Пострадать хочу. Приму страдание и жить начну. Неправдой свет пройдешь, да назад не воротишься. Теперь не только ближнего моего, но и детей моих любить не смею. Господи, да ведь поймут же дети,
может быть, чего стоило мне страдание мое, и не осудят меня! Господь не
в силе, а
в правде.
— Но вы описываете не действительность, а какой-то вымышленный
ад! —
могут сказать мне. Что описываемое мной похоже на
ад — об этом я не спорю, но
в то же время утверждаю, что этот
ад не вымышлен мной. Это «пошехонская старина» — и ничего больше, и, воспроизводя ее, я
могу, положа руку на сердце, подписаться: с подлинным верно.
В притчах есть жестокость и беспощадность, и многочисленные ортодоксальные любители
ада могут на них опираться.
Но были минуты, когда я отвергал Бога, были мучительные минуты, когда мне приходило
в голову, что,
может быть, Бог зол, а не добр, злее меня, грешного человека, и эти тяжелые мысли питались ортодоксальными богословскими доктринами, судебным учением об искуплении, учением об
аде и многим другим.
— Если бы не Алексей, ушла бы я, уехала! Не
могу жить
в аду этом, не
могу, мамаша! Сил нет…
— Нет, это никак не личные впечатления, — продолжал Абреев, краснея даже
в лице, — это самым строгим логическим путем можно доказать из примера Англии, которая ясно показала, что хлебопашество, как и всякое торговое предприятие,
может совершенствоваться только знанием и капиталом. Но где же наш крестьянин возьмет все это? Землю он знает пахать, как пахал ее, я думаю, еще
Адам; капитала у него нет для покупки машин.
Попреки, унижения, подруга мальчишки, который уж и теперь тяготится ее любовью, а как женится — тотчас же начнет ее не уважать, обижать, унижать;
в то же время сила страсти с ее стороны, по мере охлаждения с другой; ревность, муки,
ад, развод,
может быть, само преступление… нет, Ваня!
Что же касается до «Кедрила-обжоры», то, как ни желалось мне, я ничего не
мог узнать о нем предварительно, кроме того, что на сцене появляются злые духи и уносят Кедрила
в ад.
Барин, наконец, объявляет ему, что когда-то
в какой-то беде он обратился к помощи
ада, и черти помогли ему, выручили; но что сегодня срок и,
может быть, сегодня же они придут, по условию, за душой его.
— Мой грех, мой ответ… — хрипела Татьяна Власьевна, страшная
в своем отчаянии. — Всю жисть его не
могу замолить… нет спокою моей душеньке нигде… Уж лучше мне одной
в аду мучиться, а ты-то не губи себя… Феня, голубка, прости меня многогрешную… Нет, пред образом мне поклянись… пред образом… затепли свечку… а то собьют тебя… Аленка собьет с пути… она и отца Крискента сбила, и всех…
«Когда печаль слезой невольной
Промчится по глазам твоим,
Мне видеть и понять не больно,
Что ты несчастлива с другим.
* * *
Незримый червь незримо гложет
Жизнь беззащитную твою,
И что ж? я рад, — что он не
можетТебя любить, как я люблю.
* * *
Но если счастие случайно
Блеснет
в лучах твоих очей,
Тогда я мучусь горько, тайно,
И целый
ад в груди моей».
Граф ничего не приводил
в опровержение этого мнения: он, по-видимому, и сам разделял опасение попасть
в ад, но только он не
мог переменить веры, потому что имел такой взгляд, что честный человек обязан жить и умереть
в той религии,
в какой он родился.
А мы были два ненавидящих друг друга колодника, связанных одной цепью, отравляющие жизнь друг другу и старающиеся не видать этого. Я еще не знал тогда, что 0,99 супружеств живут
в таком же
аду, как и я жил, и что это не
может быть иначе. Тогда я еще не знал этого ни про других ни про себя.
Конечно, ничего, как и оказалось потом: через неделю же после того я стала слышать, что он всюду с этой госпожой ездит
в коляске, что она является то
в одном дорогом платье, то
в другом… один молодой человек семь шляпок мне у ней насчитал, так что
в этом даже отношении я не
могла соперничать с ней, потому что муж мне все говорил, что у него денег нет, и какие-то гроши выдавал мне на туалет; наконец, терпение мое истощилось… я говорю ему, что так нельзя, что пусть оставит меня совершенно; но он и тут было: «Зачем, для чего это?» Однако я такой ему сделала
ад из жизни, что он не выдержал и сам уехал от меня.
— Небо или
ад… а
может быть и не они; твердое намерение человека повелевает природе и случаю; — хотя с тех пор как я сделался нищим, какой-то бешеный демон поселился
в меня, но он не имел влияния на поступки мои; он только терзал меня; воскрешая умершие надежды, жажду любви, — он странствовал со мною рядом по берегу мрачной пропасти, показывая мне целый рай
в отдалении; но чтоб достигнуть рая, надобно было перешагнуть через бездну. Я не решился; кому завещать свое мщение? кому его уступить?
— Я решился здесь оставаться, пока всё не утихнет, войска разобьют бунтовщиков
в пух и
в прах, это необходимо… но что
можем мы сделать вдвоем, без оружия, без друзей… окруженные рабами, которые рады отдать всё, чтоб посмотреть, как труп их прежнего господина мотается на виселице…
ад и проклятие! кто бы ожидал!..
Муаррон. Уважаемый и предрагоценный мой учитель, вы думаете, что я пришел просить прощения. Нет. Я явился, чтобы успокоить вас: не позже полночи я повешусь у вас под окнами вследствие того, что жизнь моя продолжаться не
может. Вот веревка. (Вынимает из кармана веревку.) И вот записка: «Я ухожу
в ад».
Мадлена. Я родила ее
в провинции. Когда же она выросла, я привезла ее
в Париж и выдала ее за свою сестру. Он же, обуреваемый страстью, сошелся с ней, и я уже ничего не сказала ему, чтобы не сделать несчастным и его. Из-за меня, быть
может, он совершил смертный грех, а меня поверг
в ад. Хочу лететь
в вечную службу.
Я никогда не думал, чтобы
мог человек создать для себя такой
ад,
в котором ни тени, ни образа и ничего, что бы сколько-нибудь походило на надежду…
С каким трогательным красноречием изображает Она ужас сего варварского обыкновения терзать людей прежде осуждения, сей
адом вымышленный способ допросов, страшнейший самой казни, вину бесчисленных ложных показаний и неправедных приговоров! (193–197) Сердце всякого чувствительного, содрогаясь вместе с добродетельным сердцем Монархини, уверено, что
в Ее царствование ни
в каком случае не
могло быть терпимо сие лютое и безрассудное истязание.
Действительно это оказались горные козы и действительно их было две. Теперь нам уже ясно были видны их темные изящные фигурки среди настоящего ледяного
ада. Одна была побольше, другая поменьше.
Может быть, это были мать и дочь. Вокруг них льдины бились, сталкивались, вертелись и крошились; при этих столкновениях
в промежутках что-то кипело и брызгало пеной, а нежные животные, насторожившись, стояли на большой сравнительно льдине, подобрав
в одно место свои тоненькие ножки…
Пускай, пускай они за всё ответят,
Что сделал я; пускай
в аду горят
Они… но что такое
ад и рай,
Когда металл,
в земле открытый,
можетСпасти от первого, купить другой?
— Но,
может быть, ты и там будешь сердиться на Иуду из Кариота? И не поверишь? И
в ад меня пошлешь? Ну что же! Я пойду
в ад! И на огне твоего
ада я буду ковать железо и разрушу твое небо. Хорошо? Тогда ты поверишь мне? Тогда пойдешь со мною назад на землю, Иисус?
Она, несомненно, была не из этих, и чтобы ее переуверить
в том, во что она уверовала, недостаточно было слова обыкновенного человека, а это
могло быть по силам разве духу, который счел бы нужным прийти с этою целью из
ада или из рая.
С одной стороны, мир, созданный силой божественной любви, премудрости и всемогущества, имеет
в них незыблемую свою основу, и
в этом смысле мир не
может не удаться, божественная премудрость не способна допустить ошибки, божественная любовь не восхощет
ада как окончательной судьбы творения.
Поэтому спасителем человечества
мог явиться только человек, и притом
в онтологическом своем естестве резюмирующий
в себе всю природу человека, иначе говоря, перво-Адам, самый корень человеческого древа.
Но ветхий
Адам пал непоправимо и
в шеоле ожидал своей окончательной судьбы, а поэтому, если и он не
мог явиться спасителем, то остается заключить, что им должен быть уже He-человек.
Лишенный благодеяния смерти, греховный мир, населенный растленным человечеством, гораздо более удовлетворял бы стремлениям сатаны, который
мог бы превратить его
в болото самодовольной пошлости и
ад неисходных терзаний.
Потом мы видим Еву, уже зачарованную змеем: она, как подстреленная птица, бессильна пред овладевшей ею похотью, охвачена палящей жаждой греха, и уже не
может ей помочь и отяжелевший
Адам, из девственного мужа тоже превратившийся
в похотливого самца.
Он есть порождение тварной свободы, и она
могла бы вовсе не допустить зла
в мире, а следовательно, и
ада.
С ним трудно совмещается, без натяжек и насильственных толкований, также и церковное учение о молитвенном поминовении усопших и его действенности, о проповеди во
аде, вообще все то учение о загробном состоянии душ. которое
может быть установлено на основании церковного предания,
в частности богослужения.
Если бы ты во
ад сошла, и там никакая сила не
могла бы коснуться тебя, если б
в райские светлицы вошла, и там не нашла бы бо́льших радостей и блаженства…
Случилось это во время франко-прусской войны. Молодой Ницше был начальником санитарного отряда. Ему пришлось попасть
в самый
ад перевязочных пунктов и лазаретов. Что он там испытал, об этом он и впоследствии никогда не
мог рассказывать. Когда, много позже, друг его Эрвин Роде спросил его, что ему пришлось видеть на войне
в качестве санитара, Ницше с мукою и ужасом ответил...
Те угрозы
адом и вечными муками, которые
могли повергнуть
в панику веселую и прекрасную Флоренцию, звучат крайне неубедительно
в воздухе современного Рима.
— Я думаю о том, какое ты злое, надменное, тупое и отвратительное животное! Я думаю о том,
в каких источниках жизни или недрах самого
ада я
мог бы найти для тебя достойное наказание. Да, я пришел на эту землю, чтобы поиграть и посмеяться. Да, я сам был готов на всякое зло, сам лгал и притворялся, но ты, волосатый червяк, забрался
в самое мое сердце и укусил меня. Ты воспользовался тем, что у меня человеческое сердце, и укусил меня, волосатый червяк. Как ты смел обмануть меня? Я накажу тебя.
Ах, если бы она
могла знать и ведать,
в каком
аду кромешном он находится сейчас!
Только нисхождение Сына Божьего
в ад может освободить от него.
Основное положение этики, понявшей парадокс добра и зла,
может быть так формулировано: поступай так, как будто бы ты слышишь Божий зов и призван
в свободном и творческом акте соучаствовать
в Божьем деле, раскрывай
в себе чистую и оригинальную совесть, дисциплинируй свою личность, борись со злом
в себе и вокруг себя, но не для того, чтобы оттеснять злых и зло
в ад и создавать адское царство, а для того, чтобы реально победить зло и способствовать просветлению и творческому преображению злых.
Но это освобождение от
ада не
может быть насилием над «злыми», пребывающими
в аду.
И потому нравственная воля человека никогда не
может быть направлена на оттеснение какого-либо существа
в ад, на требование этого оттеснения как осуществления справедливости.
Идея
ада есть идея рока на вечность, ибо
в аду нет уже ни свободы, ни благодати, которые
могли бы из него вывести.
Мысль об
аде как об окончательном торжестве Божьей правды, Божьей справедливости есть невозможная мысль, и она не
может успокоить находящихся
в раю.
Я сам для себя
могу создавать себе
ад и, увы, слишком много
в жизни делаю, чтобы создавать его.
Ад, бесспорно, существует, он раскрывается нам
в опыте, он
может быть нашим путем.
Злые и находящиеся
в аду могут быть приведены лишь к сверхдобру, т. е. введены
в Царство, лежащее по ту сторону добра и зла,
в котором нет уже ни нашего добра, ни нашего зла.
Ад допустим
в том смысле, что человек
может захотеть
ад, предпочесть его раю,
может себя лучше чувствовать
в аду, чем
в раю.
Если было время, когда устрашающая идея
ада удерживала социальную обыденность
в церкви, то теперь наступило время, когда эта идея
может лишь помешать войти
в церковь.
Человеческая воля, резко разделяющая мир на две части, представляет себе
ад как вечную каторжную тюрьму,
в которой «злые» уже изолированы — не
могут причинять зла добрым.
И
в этом царстве добра не
могло бы быть цельности, была бы отравленность соседством
ада с вечными муками злых.