Неточные совпадения
— Бетси говорила, что граф Вронский желал
быть у нас, чтобы проститься пред своим отъездом в Ташкент. — Она не смотрела на мужа и, очевидно, торопилась высказать всё, как это ни
трудно было ей. — Я сказала, что я не
могу принять его.
Принял он Чичикова отменно ласково и радушно, ввел его совершенно в доверенность и рассказал с самоуслажденьем, скольких и скольких стоило ему трудов возвесть именье до нынешнего благосостояния; как
трудно было дать понять простому мужику, что
есть высшие побуждения, которые доставляют человеку просвещенная роскошь, искусство и художества; сколько нужно
было бороться с невежеством русского мужика, чтобы одеть его в немецкие штаны и заставить почувствовать, хотя сколько-нибудь, высшее достоинство человека; что баб, несмотря на все усилия, он до сих <пор> не
мог заставить надеть корсет, тогда как в Германии, где он стоял с полком в 14-м году, дочь мельника умела играть даже на фортепиано, говорила по-французски и делала книксен.
—
Трудно, Платон Михалыч,
трудно! — говорил Хлобуев Платонову. — Не
можете вообразить, как
трудно! Безденежье, бесхлебье, бессапожье! Трын-трава бы это
было все, если бы
был молод и один. Но когда все эти невзгоды станут тебя ломать под старость, а под боком жена, пятеро детей, — сгрустнется, поневоле сгрустнется…
Что думал он в то время, когда молчал, —
может быть, он говорил про себя: «И ты, однако ж, хорош, не надоело тебе сорок раз повторять одно и то же», — Бог ведает,
трудно знать, что думает дворовый крепостной человек в то время, когда барин ему дает наставление.
— Как это вы так заметливы?.. — неловко усмехнулся
было Раскольников, особенно стараясь смотреть ему прямо в глаза: но не
смог утерпеть и вдруг прибавил: — Я потому так заметил сейчас, что, вероятно, очень много
было закладчиков… так что вам
трудно было бы их всех помнить… А вы, напротив, так отчетливо всех их помните, и… и…
— Я вам не про то, собственно, говорила, Петр Петрович, — немного с нетерпением перебила Дуня, — поймите хорошенько, что все наше будущее зависит теперь от того, разъяснится ли и уладится ли все это как можно скорей, или нет? Я прямо, с первого слова говорю, что иначе не
могу смотреть, и если вы хоть сколько-нибудь мною дорожите, то хоть и
трудно, а вся эта история должна сегодня же кончиться. Повторяю вам, если брат виноват, он
будет просить прощения.
Соня, во все время болезни его,
могла только два раза его навестить в палате; каждый раз надо
было испрашивать разрешения, а это
было трудно.
Трудно сказать, отчего это происходило;
может быть, оттого, что она бессознательно чувствовала в Базарове отсутствие всего дворянского, всего того высшего, что и привлекает и пугает.
Самгин отвечал междометиями, улыбками, пожиманием плеч, —
трудно было найти удобные слова. Мать говорила не своим голосом, более густо, тише и не так самоуверенно, как прежде. Ее лицо сильно напудрено, однако сквозь пудру все-таки просвечивает какая-то фиолетовая кожа. Он не
мог рассмотреть выражения ее подкрашенных глаз, прикрытых искусно удлиненными ресницами. Из ярких губ торопливо сыпались мелкие, ненужные слова.
— Нет, он знает. Он мне показывал копию секретного рапорта адмирала Чухнина, адмирал сообщает, что Севастополь — очаг политической пропаганды и что намерение разместить там запасных по обывательским квартирам — намерение несчастное, а
может быть, и злоумышленное. Когда царю показали рапорт, он произнес только: «
Трудно поверить».
— А
может быть, это — прислуга.
Есть такое суеверие: когда женщина
трудно родит — открывают в церкви царские врата. Это, пожалуй, не глупо, как символ, что ли. А когда человек
трудно умирает — зажигают дрова в печи, лучину на шестке, чтоб душа видела дорогу в небо: «огонек на исход души».
Но оторвать мысли от судьбы одинокого человека
было уже
трудно, с ними он приехал в свой отель, с ними лег спать и долго не
мог уснуть, представляя сам себя на различных путях жизни, прислушиваясь к железному грохоту и хлопотливым свисткам паровозов на вагонном дворе. Крупный дождь похлестал в окна минут десять и сразу оборвался, как проглоченный тьмой.
Он смущался и досадовал, видя, что девочка возвращает его к детскому, глупенькому, но он не
мог, не умел убедить ее в своей значительности; это
было уже потому
трудно, что Лида
могла говорить непрерывно целый час, но не слушала его и не отвечала на вопросы.
Наконец он решил подойти стороной: нельзя ли ему самому угадать что-нибудь из ее ответов на некоторые прежние свои вопросы, поймать имя, остановить ее на нем и облегчить ей признание, которое самой ей сделать, по-видимому,
было трудно, хотя и хотелось, и даже обещала она сделать, да не
может.
— Конечно,
трудно понять, но это — вроде игрока, который бросает на стол последний червонец, а в кармане держит уже приготовленный револьвер, — вот смысл его предложения. Девять из десяти шансов, что она его предложение не примет; но на одну десятую шансов, стало
быть, он все же рассчитывал, и, признаюсь, это очень любопытно, по-моему, впрочем… впрочем, тут
могло быть исступление, тот же «двойник», как вы сейчас так хорошо сказали.
Трудно было тоже поверить, чтоб она так и бросилась к неизвестному ей Ламберту по первому зову; но опять и это
могло почему-нибудь так случиться, например, увидя копию и удостоверившись, что у них в самом деле письмо ее, а тогда — все та же беда!
Сегодня, 19-го, явились опять двое, и, между прочим, Ойе-Саброски, «с маленькой просьбой от губернатора, — сказали они, — завтра, 20-го, поедет князь Чикузен или Цикузен, от одной пристани к другой в проливе, смотреть свои казармы и войска, так не
может ли корвет немного отодвинуться в сторону, потому что князя
будут сопровождать до ста лодок, так им
трудно будет проехать».
Поверить их
трудно: они,
может быть, и от своих скрывают такой случай, по крайней мере, долго.
Он не раз в продолжение этих трех месяцев спрашивал себя: «я ли сумасшедший, что вижу то, чего другие не видят, или сумасшедшие те, которые производят то, что я вижу?» Но люди (и их
было так много) производили то, что его так удивляло и ужасало, с такой спокойной уверенностью в том, что это не только так надо, но что то, чтò они делают, очень важное и полезное дело, — что
трудно было признать всех этих людей сумасшедшими; себя же сумасшедшим он не
мог признать, потому что сознавал ясность своей мысли.
Он думал еще и о том, что, хотя и жалко уезжать теперь, не насладившись вполне любовью с нею, необходимость отъезда выгодна тем, что сразу разрывает отношения, которые
трудно бы
было поддерживать. Думал он еще о том, что надо дать ей денег, не для нее, не потому, что ей эти деньги
могут быть нужны, а потому, что так всегда делают, и его бы считали нечестным человеком, если бы он, воспользовавшись ею, не заплатил бы за это. Он и дал ей эти деньги, — столько, сколько считал приличным по своему и ее положению.
— Сентиментальность! — иронически сказал Новодворов. — Нам
трудно понять эмоции этих людей и мотивы их поступков. Ты видишь тут великодушие, а тут,
может быть, зависть к тому каторжнику.
— Взять теперешних ваших опекунов: Ляховский — тот давно присосался, но поймать его ужасно
трудно; Половодов еще только присматривается, нельзя ли сорвать свою долю. Когда я
был опекуном, я из кожи лез, чтобы, по крайней мере, привести все в ясность; из-за этого и с Ляховским рассорился, и опеку оставил, а на мое место вдруг назначают Половодова. Если бы я знал… Мне хотелось припугнуть Ляховского, а тут вышла вон какая история. Кто бы этого
мог ожидать? Погорячился, все дело испортил.
— Разве так
трудно расстаться с этой дурной привычкой? Ведь вы
можете не
пить, как раньше…
Прямой вопрос Марьи Степановны, подсказанный ей женским инстинктом, поставил Привалова в неловкое положение, из которого ему
было довольно
трудно выпутаться; Марья Степановна
могла истолковать его молчание о своем прошлом в каком-нибудь дурном смысле.
Глядя на испитое, сморщенное лицо Хионии Алексеевны,
трудно было допустить мысль, что ей когда-нибудь, даже в самом отдаленном прошлом,
могло быть шестнадцать лет.
Только настоящее понимание
может быть освобождающим, оно избавляет от давящих отрицательных чувств, и следует вникнуть и нам, русским, и полякам, почему русской душе всегда так
трудно было полюбить душу польскую, почему польская душа с таким презрением относилась к душе русской?
И еще
мог бы сказать, что социал-демократы
будут в чем-либо положительном участвовать, лишь когда наступит конец мира и водворится Царство Божие, так как раньше
трудно ждать абсолютной справедливости на свете.
Вот это и начал эксплуатировать Федор Павлович, то
есть отделываться малыми подачками, временными высылками, и в конце концов так случилось, что когда, уже года четыре спустя, Митя, потеряв терпение, явился в наш городок в другой раз, чтобы совсем уж покончить дела с родителем, то вдруг оказалось, к его величайшему изумлению, что у него уже ровно нет ничего, что и сосчитать даже
трудно, что он перебрал уже деньгами всю стоимость своего имущества у Федора Павловича,
может быть еще даже сам должен ему; что по таким-то и таким-то сделкам, в которые сам тогда-то и тогда пожелал вступить, он и права не имеет требовать ничего более, и проч., и проч.
Петр Ильич потом на позднейшие вопросы интересовавшихся лиц: сколько
было денег? — заявлял, что тогда сосчитать на глаз
трудно было,
может быть, две тысячи,
может быть, три, но пачка
была большая, «плотненькая».
«Вы спрашиваете, что я именно ощущал в ту минуту, когда у противника прощения просил, — отвечаю я ему, — но я вам лучше с самого начала расскажу, чего другим еще не рассказывал», — и рассказал ему все, что произошло у меня с Афанасием и как поклонился ему до земли. «Из сего сами
можете видеть, — заключил я ему, — что уже во время поединка мне легче
было, ибо начал я еще дома, и раз только на эту дорогу вступил, то все дальнейшее пошло не только не
трудно, а даже радостно и весело».
Но несмотря даже и на столь внушительные воспоминания сии, все же
трудно было бы объяснить ту прямую причину, по которой у гроба старца Зосимы
могло произойти столь легкомысленное, нелепое и злобное явление.
И очень
было бы
трудно объяснить почему:
может быть, просто потому, что сам, угнетенный всем безобразием и ужасом своей борьбы с родным отцом за эту женщину, он уже и предположить не
мог для себя ничего страшнее и опаснее, по крайней мере в то время.
Прямо он сам нисколько не
мог разъяснить эту загадку: пока чувство
было темно для нее, для него оно
было еще темнее; ему
трудно было даже понять, как это возможно иметь недовольство, нисколько не омрачающее личного довольства, нисколько не относящееся ни к чему личному.
— Ах, мой милый, да разве
трудно до этого додуматься? Ведь я видала семейную жизнь, — я говорю не про свою семью: она такая особенная, — но ведь у меня
есть же подруги, я же бывала в их семействах; боже мой, сколько неприятностей между мужьями и женами — ты не
можешь себе вообразить, мой милый!
— Конечно, я не
могу сказать вам точных цифр, да и
трудно было бы найти их, потому что, вы знаете, у каждого коммерческого дела, у каждого магазина, каждой мастерской свои собственные пропорции между разными статьями дохода и расхода, в каждом семействе также свои особенные степени экономности в делании расходов и особенные пропорции между разными статьями их.
Само собою разумеется, что Витберга окружила толпа плутов, людей, принимающих Россию — за аферу, службу — за выгодную сделку, место — за счастливый случай нажиться. Не
трудно было понять, что они под ногами Витберга выкопают яму. Но для того чтоб он, упавши в нее, не
мог из нее выйти, для этого нужно
было еще, чтоб к воровству прибавилась зависть одних, оскорбленное честолюбие других.
Не
трудно было мне догадаться, что без большого труда я
мог играть роль светского человека в заволжских и закамских гостиных и
быть львом в вятском обществе.
Опасность
могла только
быть со стороны тайной полиции, но все
было сделано так быстро, что ей
трудно было знать; да если она что-нибудь и проведала, то кому же придет в голову, чтоб человек, тайно возвратившийся из ссылки, который увозит свою невесту, спокойно сидел в Перовом трактире, где народ толчется с утра до ночи.
С добролюбовцами общение
было трудно, потому что они давали обет молчания и на ваш вопрос ответ
мог последовать лишь через год.
Я думаю, что
трудно найти человека, у которого
было бы не только отсутствие, но и глубокое противление всякому иерархическому порядку, Я никогда не
мог вынести, чтобы отношения людей определялись по иерархическим чинам.
Трудно сказать, что
могло бы из этого выйти, если бы Перетяткевичи успели выработать и предложить какой-нибудь определенный план: идти толпой к генерал — губернатору, пустить камнями в окна исправницкого дома…
Может быть, и ничего бы не случилось, и мы разбрелись бы по домам, унося в молодых душах ядовитое сознание бессилия и ненависти. И только,
быть может, ночью забренчали бы стекла в генерал — губернаторской комнате, давая повод к репрессиям против крамольной гимназии…
По конкурсным делам Галактиону теперь пришлось бывать в бубновском доме довольно часто. Сам Бубнов по болезни не
мог являться в конкурс для дачи необходимых объяснений, да и дома от него
трудно было чего-нибудь добиться. На выручку мужа являлась обыкновенно сама Прасковья Ивановна, всякое объяснение начинавшая с фразы...
У старика Колобова,
может быть, весь капитал
был не больше двухсот тысяч, в чем Галактион сейчас окончательно убедился, а с такими деньгами
трудно бороться на оживившемся хлебном рынке.
Что
было делать Замараеву? Предупредить мужа, поговорить откровенно с самой, объяснить все Анфусе Гавриловне, — ни то, ни другое, ни третье не входило в его планы. С какой он стати
будет вмешиваться в чужие дела? Да и доказать это
трудно, а он
может остаться в дураках.
Пищик. Я полнокровный, со мной уже два раза удар
был, танцевать
трудно, но, как говорится, попал в стаю, лай не лай, а хвостом виляй. Здоровье-то у меня лошадиное. Мой покойный родитель, шутник, царство небесное, насчет нашего происхождения говорил так, будто древний род наш Симеоновых-Пищиков происходит будто бы от той самой лошади, которую Калигула посадил в сенате… (Садится.) Но вот беда: денег нет! Голодная собака верует только в мясо… (Храпит и тотчас же просыпается.) Так и я…
могу только про деньги…
Рассказывал он вплоть до вечера, и, когда ушел, ласково простясь со мной, я знал, что дедушка не злой и не страшен. Мне до слез
трудно было вспоминать, что это он так жестоко избил меня, но и забыть об этом я не
мог.
«En route» заканчивается словами: «Если бы, — говорит Гюисманс, думая о писателях, которых ему
трудно будет не увидеть, — если бы они знали, насколько они ниже последнего из послушников, если бы они
могли вообразить себе, насколько божественное опьянение свинопасов траппистов мне интереснее и ближе всех их разговоров и книг!
При таких условиях, конечно, о каких-либо нормах не
может быть и речи, и если новый окружной начальник потребует от поселенцев железных крыш и уменья
петь на клиросе, то доказать ему, что это произвол,
будет трудно.
Я должен признаться, что никогда не любил охоты большим обществом и предпочитал охоту в одиночку, вдвоем или много втроем, ибо как скоро
будет охотников и собак много, то
трудно соблюсти те условия, при которых охота
может быть удачна и весела.
Он не так смирен, как другие, или,
может быть, так кажется оттого, что не стоит на одном месте, а все бежит вперед, летает очень быстро, и убить его в лет, в угон или в долки довольно
трудно, а гораздо легче срезать его впоперек, когда он случайно налетит на охотника, ибо, повторяю, полет его быстрее полета всех других куличков, после бекаса.