Неточные совпадения
С философской точки зрения
относительная историческая жизнь
может быть признана самостоятельной сферой самой абсолютной жизни, одним из явлений ее разыгрывающейся драмы.
И потому абсолютное не должно
быть насильственным, внешним и формальным навязыванием
относительному трансцендентных начал и принципов, а
может быть лишь имманентным раскрытием высшей жизни в
относительном.
— О, это прекрасно! Мыслитель, как вы,
может и даже должен относиться весьма широко ко всякому общественному явлению. Покровительством преосвященного ваша полезнейшая брошюра разошлась и доставила
относительную пользу… Но я вот о чем, главное, желал бы у вас полюбопытствовать: вы только что заявили, что
были весьма близко знакомы с госпожой Светловой? (Nota bene. [Заметь особо (лат.).] Фамилия Грушеньки оказалась «Светлова». Это я узнал в первый раз только в этот день, во время хода процесса.)
Злое не
есть другое Абсолютное и не имеет никакого места в едином Абсолютном; оно относительно и в своей относительности не соотносительно с Абсолютным, [Абсолютное и
относительное потому не
могут мыслиться соотносительными в одной плоскости, что этим Абсолютное
было бы превращено в
относительное.
Бытие и небытие, как абсолютное и
относительное, не
могут находиться в одной плоскости и ни в каком смысле не
могут быть сравниваемы и сопоставляемы.
Быть может, тут избираются недостойные предметы веры,
быть может, тут совершается идолопоклонство, живой Бог подменяется ограниченными и
относительными вещами, но само психологическое состояние веры не упраздняется, оно остается в силе.
Вне сферы абсолютного бытия никакое иное бытие,
относительное и злое, не
может быть осознано как в какой бы то ни
было мере ему равносильное и противопоставимое.
Болезнь эта прежде всего выразилась в том, что все стало временным, т. е. исчезающим и возникающим, умирающим и рождающимся; все стало пространственным и отчужденным в своих частях, тесным и далеким, требующим того же времени для охватывания полноты бытия; стало материальным, т. е. тяжелым, подчиненным необходимости; все стало ограниченным и
относительным; третье стало исключаться, ничто уже не
может быть разом А и не-А, бытие стало бессмысленно логичным.
Тот же самый недостаток в произведении искусства во сто раз больше, грубее и окружен еще сотнями других недостатков, — и мы не видим всего этого, а если видим, то прощаем и восклицаем: «И на солнце
есть пятна!» Собственно говоря, произведения искусства
могут быть сравниваемы только друг с другом при определении
относительного их достоинства; некоторые из них оказываются выше всех остальных; и в восторге от их красоты (только
относительной) мы восклицаем: «Они прекраснее самой природы и жизни!
Нам
могут заметить, что предъявляемые нами требования никогда и нигде еще не
были выполняемы. Мы это знаем и не хотим указывать русскому обществу какие-нибудь идеалы в современных европейских государствах. Но мы не думаем, чтоб этим уничтожалась истина наших слов. Мы ставим мерку: пусть никто не дорос до нее, все-таки по ней можно судить об
относительном росте каждого. А по фантастической черте, проведенной г. Жеребцовым в воздухе, ни о чем нельзя судить.
Моя
относительная нелюдимость, которая
есть просто признак здорового ума, предпочитающего проводить время наедине с самим собою и книгами, чем тратить его на праздную и пустую болтовню,
могла сойти за болезненную мизантропию; холодность темперамента, не ищущего грубых чувственных наслаждений, — за выражение дегенерации.
Всякий понимает, что человек не
может делать всё, что только захочет, следовательно свобода его
есть свобода
относительная, ограниченная.
Однако я
был еще тогда очень молод (вероятно, моложе почтенного публициста), мысль моя двигалась и бродила; я не
мог остановиться на этом, и, после многих соображений, дошел наконец до сознания, что и законы
могут быть несовершенны, что они имеют
относительное, временное и частное значение и должны подлежать переменам с течением времени и по требованиям обстоятельств.
Впрочем, привычка эта вырабатывается скорее, чем можно бы думать, и я не знаю случая, чтобы медик, одолевший препаровку трупов, отказался от врачебной дороги вследствие неспособности привыкнуть к стонам и крови. И слава богу, разумеется, потому что такое
относительное «очерствение» не только необходимо, но прямо желательно; об этом не
может быть и спора. Но в изучении медицины на больных
есть другая сторона, несравненно более тяжелая и сложная, в которой далеко не все столь же бесспорно.
Это совершенно своеобразное отношение между Абсолютным и
относительным может быть определено как самосознание тварности, выражающее собой онтологическое отношение твари к Творцу [К этой мысли приближался Шлейермахер в своем определении религии как «schlechlhinniges Abhängigkeilsgefühl» — чувство (онтологической) зависимости как таковое.].
Этот догмат прямо и неприкровенно провозглашает антиномию для разума, ибо это полное единение и как бы отожествление абсолютного и
относительного, трансцендентного и имманентного, совершенно не
может быть постигнуто разумом, а только должно
быть осознано в антиномичности своей, как истина веры.
Поэтому христианство, хотя и пробуждает религиозную зрячесть, которой не
могло дать язычество, но тем самым разрушает и то
относительное равновесие, которое последнему все-таки
было свойственно.
Зло же
есть акциденция, модус тварности, онтологическая иллюзия, нечто такое, чего
могло бы и не
быть, что обязано своим существованием свободе и потому находится в
относительной сфере противоположения свободы и необходимости.
Так называемая терпимость
может быть добродетелью, и становится даже высшею добродетелью, чем нетерпимость, лишь тогда, когда она питается не индифферентным «плюрализмом», т. е. неверием, но когда она синтетически (или, если угодно, «диалектически») вмещает в себе
относительные и ограниченные полуистины и снисходит к ним с высоты своего величия, однако отнюдь не приравниваясь к ним, не сводя себя на положение одной из многих возможностей в «многообразии религиозного опыта».
Переход от Абсолютного к
относительному недоступен пониманию, ибо оно упирается в антиномию, которая хотя и
может быть осознана, но оттого не становится понятной для непрерывного мышления.
Это возникновение не
может мыслиться по категории причинной связи, мир не
есть следствие, а Бог не
есть его причина, и это не только потому, что Бог понятый как первопричина уже включается в причинную цепь, в область
относительного, но и потому, что causa aequat effectum [Причина равна действию (лат.).], причина объясняет следствие, лишь находясь с ним в той же плоскости, при творении же мы имеем, μετάβασις εις άλλο γένος, скачок от Абсолютного к
относительному, и причинное объяснение здесь не пользует нимало.
Такая характеристика совершенно не соответствовала бы идее творения, согласно которой бытие мира или
относительного логически совсем не вытекает и не
может быть выведено из Абсолютного, как причинно необходимое его последствие...
Относительная разборчивость в средствах вредила Висленеву на доступном ему литературном рынке, он не
мог поставлять массы дешевого базарного товара, и за дешево же заготовлял произведения более крупные, которые, в его, по крайней мере, глазах,
были достойными всеобщего внимания.
С абсолютной, нормативной точки зрения война
есть зло, но с
относительной точки зрения она
может быть злом наименьшим и даже благом вследствие того, что абсолютные нравственные начала действуют в темной и греховной среде мира.
Различение между «ортодоксальным» и «критическим» марксизмом
было очень условно-относительным, потому что «критический» марксизм
был в некоторых отношениях более верен научной, детерминистической стороне марксизма, чем марксизм «ортодоксальный», который делал из марксизма совершенно оригинальные по отношению России выводы, которые вряд ли
могли быть приняты Марксом и Энгельсом.
Граф Свянторжецкий не
мог с полной уверенностью разрешить этот вопрос утвердительно. Но надо
было на что-нибудь решиться. Надо
было пользоваться средствами, имевшимися под руками, несмотря,
быть может, на их
относительную негодность.
Понятие
относительное, но все же… человек
может быть и даже должен
быть счастлив, хотя мгновеньями.
Относительная сила войск никому не
может быть известна.