Неточные совпадения
— Екатерина Великая скончалась в тысяча семьсот девяносто шестом году, — вспоминал дядя Хрисанф; Самгину
было ясно, что москвич верит в возможность каких-то великих событий,
и ясно
было, что это — вера многих тысяч людей. Он тоже чувствовал себя способным поверить: завтра явится необыкновенный
и,
может быть, грозный человек, которого Россия ожидает целое
столетие и который,
быть может, окажется в силе сказать духовно растрепанным, распущенным людям...
И это
могло быть в XIX
столетии, в свободной Швейцарии!
Одни сухие
и недаровитые натуры не знают этого романтического периода; их столько же жаль, как те слабые
и хилые существа, у которых мистицизм переживает молодость
и остается навсегда. В наш век с реальными натурами этого
и не бывает; но откуда
могло проникнуть в дом княгини светское влияние девятнадцатого
столетия — он
был так хорошо законопачен?
— Насчет гречихи я не
могу вам сказать: это часть Григория Григорьевича. Я уже давно не занимаюсь этим; да
и не
могу: уже стара! В старину у нас, бывало, я помню, гречиха
была по пояс, теперь бог знает что. Хотя, впрочем,
и говорят, что теперь все лучше. — Тут старушка вздохнула;
и какому-нибудь наблюдателю послышался бы в этом вздохе вздох старинного осьмнадцатого
столетия.
Одного из таких старых дубов человеческого леса я видел в Гарном Луге в лице Погорельского. Он жил сознательною жизнью в семидесятых
и восьмидесятых годах XVIII века. Если бы я сам тогда
был умнее
и любопытнее, то
мог бы теперь людям двадцатого века рассказать со слов очевидца события времен упадка Польши за полтора
столетия назад.
Петр поднялся к нему
и, проведя рукой по стене, легко разыскал суровый афоризм, врезанный в стену каким-то,
может быть более
столетия уже умершим, человеком...
Кто
может за то поручиться, что Несторий, Арий, Евтихий
и другие еретики
быть бы
могли предшественниками Лутера
и, если бы вселенские соборы не
были созваны, что бы Декарт родиться
мог десять
столетий прежде?
Что же касается до меня, человека
столетия девятнадцатого, то я,
может быть, рассудил бы
и иначе, о чем вас
и уведомляю, так что нечего вам на меня, господа, зубы скалить, а вам, генерал, уж
и совсем неприлично.
Небольшой домик, куда приехал Лаврецкий
и где два года тому назад скончалась Глафира Петровна,
был выстроен в прошлом
столетии, из прочного соснового леса; он на вид казался ветхим, но
мог простоять еще лет пятьдесят или более.
Ты,
может быть, удивишься тому, что все это до сих пор меня волнует; но вспомни же, кто меня любил,
и пойми, что я не
могу оставаться равнодушною… хотя бы прошли еще годы, десятки лет,
столетия!
Около пяти
столетий назад, когда работа в Операционном еще только налаживалась, нашлись глупцы, которые сравнивали Операционное с древней инквизицией, но ведь это так нелепо, как ставить на одну точку хирурга, делающего трахеотомию,
и разбойника с большой дороги: у обоих в руках,
быть может, один
и тот же нож, оба делают одно
и то же — режут горло живому человеку.
Рассуждение о сем важном процессе пусть сделают те, кои более или менее испытали оный на самих себе; я же
могу сказать лишь то, что сей взятый от нас брат наш, яко злато в горниле, проходил путь очищения, необходимый для всякого истинно посвятившего себя служению богу, как говорит Сирах [Сирах — вернее, Иисус Сирахов, автор одной из библейских книг, написанной около двух
столетий до нашей эры.]: процесс сей
есть буйство
и болезнь для человеков, живущих в разуме
и не покоряющихся вере, но для нас, признавших путь внутреннего тления, он должен
быть предметом глубокого
и безмолвного уважения.
Едва ли какая-либо революция
может быть бедственнее для большой массы народа постоянно существующего порядка или скорее беспорядка нашей жизни с своими обычными жертвами неестественной работы, нищеты, пьянства, разврата
и со всеми ужасами предстоящей войны, имеющей поглотить в один год больше жертв, чем все революции нынешнего
столетия.
Я не знаю
и не
могу сказать, обладала ли Олеся
и половиной тех секретов, о которых говорила с такой наивной верой, но то, чему я сам бывал нередко свидетелем, вселило в меня непоколебимое убеждение, что Олесе
были доступны те бессознательные, инстинктивные, туманные, добытые случайным опытом, странные знания, которые, опередив точную науку на целые
столетия, живут, перемешавшись со смешными
и дикими поверьями, в темной, замкнутой народной массе, передаваясь как величайшая тайна из поколения в поколение.
Прошло много лет,
и в конце прошлого
столетия мы опять встретились в Москве. Докучаев гостил у меня несколько дней на даче в Быкове. Ему
было около восьмидесяти лет, он еще бодрился, старался
петь надтреснутым голосом арии, читал монологи из пьес
и опять повторил как-то за вечерним чаем слышанный мной в Тамбове рассказ о «докучаевской трепке». Но говорил он уже без пафоса, без цитат из пьес.
Быть может, там, в Тамбове, воодушевила его комната, где погиб его друг.
Может быть, более научного достоинства имеет труд Щербатова, которого начало появилось около того же времени (49), но, во всяком случае, в прошедшем
столетии и начале нынешнего он пользовался гораздо меньшею известностию, нежели «Записки» Екатерины.
Вместо подобных соображений сатира прошлого
столетия руководилась благоговением к закону о процентах
и была убеждена, что он, вспомоществуемый ее усилиями,
может уничтожить лихву
и разгромить ростовщиков. Оттого все ее «сатирические ведомости» о вексельном курсе у Кащея, об условиях займа у Жидомора
и т. п. оказывались просто переливаньем из пустого в порожнее.
Боги греков
могли быть прекрасны в древней Греции, но они гадки, во французских трагедиях
и в наших одах прошлого
столетия.
— Алеша! — сказал сквозь слезы министр. — Я тебя прощаю; не
могу забыть, что ты спас жизнь мою,
и все тебя люблю, хотя ты сделал меня несчастным,
может быть, навеки!.. Прощай! Мне позволено видеться с тобой на самое короткое время. Еще в течение нынешней ночи король с целым народом своим должен переселиться далеко-далеко от здешних мест! Все в отчаянии, все проливают слезы. Мы несколько
столетий жили здесь так счастливо, так покойно!..
Столетие все увеличивающегося знания
и опытности хотел бы я иметь за собою, — тогда,
может быть, я
мог бы кое-что сделать.
Как рожденные от брака хотя
и законного, но тайного, они не имели права на престолонаследие
и по возрасте убеждены
были добровольно отказаться от света
и посвятить жизнь свою служению богу, дабы не сделаться орудием честолюбцев, которые
могли бы употребить их имя
и мнимые права для достижения собственных своекорыстных целей, дабы не
быть таким образом невольною причиной весьма возможных в прошлом
столетии политических замешательств.
Нелепость этой сказки, имеющей следы польского происхождения,
была бы очевидна для всякого русского, знающего, что никаких князей Владимирских с XIV
столетия не бывало, но во Франции, где об России, ее истории
и внутренней жизни знали не больше, как о каком-нибудь персидском или другом азиатском государстве, слухи о Владимирской принцессе не
могли казаться нелепыми, особенно если их поддерживали если не сам польский посланник, Михаил Огинский, то такие польские знаменитости, как, например, княгиня Сангушко.
Если бы не
было того преувеличенного восхищения драм Шекспира, признанных самым совершенным образцом драмы, люди XVIII
и XIX
столетий и нынешнего должны
были понять, что драма для того, чтобы иметь право существовать
и быть серьезным делом, должна служить, как это всегда
было и не
может быть иначе, уяснению религиозного сознания.
— Чего не
могу простить этому пригожему офицеру, — произнесла шепотом сентиментальная дева, — так это холодность, с которою он явился к своей невесте! Ни коленопреклонений, ни страстных вздохов! От него так
и несет его холодным восемнадцатым
столетием. Предчувствую, что их любовь не
будет вечная.
Такие личности, как он,
могли быть только завещаны нам прошедшим
столетием, когда умственное образование для большинства самих дворян заключалось только в грамотности; естественно, что всякий дворовый мальчик, который готовился для домашнего письмоводства, живший постоянно в барском доме, в умственном
и нравственном развитии шел в уровень с детьми своих господ. Как для тех, так
и для других учителями
были, если не старый длиннополый земский, то приходский дьячок.
Из этого письма опытный наблюдатель нравов
мог видеть, что
и в начале XVIII
столетия маменьки умели давать дочкам искусные наставления, как завлекать в свои сети богатых женишков, хотя в тогдашнее время наука эта не
была еще доведена до такого утончения, в каком видим ее ныне.
Между тем некоторые сочинения по части раскола, явившиеся в последнее время (с 1857 г.), частью в журналах, частью отдельными книгами, доказали, что русская публика жаждет уяснения этого предмета, горячо желает, чтобы путем всепросвещающего анализа разъяснили ей наконец загадочное явление, отражающееся на десятке миллионов русских людей
и не на одной сотне тысяч народа в Пруссии, Австрии, Дунайских княжествах, Турции, Малой Азии, Египте
и,
может быть, даже Японии [«Путешественник в Опоньское царство», о раскольнической рукописи первых годов XVIII
столетия.].
Если цель европейских войн начàла нынешнего
столетия состояла в величии России, то эта цель
могла быть достигнута без всех предшествовавших войн
и без нашествия.
После 1762 года гражданские права
и преимущества, возвращенные раскольникам Петром III
и Екатериной II,
были распространены в равной степени
и на тех полезных членов общества, которые быстро возвысили во второй половине прошлого
столетия промышленную, торговую
и ремесленную деятельность России,
и на изуверов, которые неоспоримо вредны для всякого общества
и не
могут быть терпимы ни в каком благоустроенном государстве, как, например: возводившие убийство на степень религиозного догмата, разрывающие все связи общественные, скопцы
и т. п.
И открывается,
быть может, новое
столетие мечтаний интеллигенции
и культурного слоя о том, как избежать утопий, как вернуться к неутопическому обществу, к менее «совершенному»
и более свободному обществу.