Неточные совпадения
В лице Христа еврейство является основоположником
религии, которую исповедует вся Европа и ‹которая› проповедуется католической церковью во всем
мире. В лице Карла Маркса еврейство сеет на земле сокрушительное учение о непримиримости интересов капитала и труда, о неизбежном росте классовой ненависти, о неустранимой социально-революционной катастрофе.
— «Русская интеллигенция не любит богатства». Ух ты! Слыхал? А может, не любит, как лиса виноград? «Она не ценит, прежде всего, богатства духовного, культуры, той идеальной силы и творческой деятельности человеческого духа, которая влечет его к овладению
миром и очеловечению человека, к обогащению своей жизни ценностями науки, искусства,
религии…» Ага,
религия? — «и морали». — Ну, конечно, и морали. Для укрощения строптивых. Ах, черти…
— Вы уверяете, что слышали, а между тем вы ничего не слышали. Правда, в одном и вы справедливы: если я сказал, что это дело «очень простое», то забыл прибавить, что и самое трудное. Все
религии и все нравственности в
мире сводятся на одно: «Надо любить добродетель и убегать пороков». Чего бы, кажется, проще? Ну-тка, сделайте-ка что-нибудь добродетельное и убегите хоть одного из ваших пороков, попробуйте-ка, — а? Так и тут.
Мудреная наука жить со всеми в
мире и любви была у него не наука, а сама натура, освященная принципами глубокой и просвещенной
религии.
Но христианство есть
религия спасения и избавления всего человечества и всего
мира.
Можно установить следующие религиозные черты марксизма: строгая догматическая система, несмотря на практическую гибкость, разделение на ортодоксию и ересь, неизменяемость философии науки, священное писание Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, которое может быть истолковываемо, но не подвергнуто сомнению; разделение
мира на две части — верующих — верных и неверующих — неверных; иерархически организованная коммунистическая церковь с директивами сверху; перенесение совести на высший орган коммунистической партии, на собор; тоталитаризм, свойственный лишь
религиям; фанатизм верующих; отлучение и расстрел еретиков; недопущение секуляризации внутри коллектива верующих; признание первородного греха (эксплуатации).
Кто написал гениальную хулу на Христа «об Иисусе Сладчайшем и о горьких плодах
мира», кто почувствовал темное начало в Христе, источник смерти и небытия, истребление жизни, и противопоставил «демонической» христианской
религии светлую
религию рождения, божественное язычество, утверждение жизни и бытия?
Либерализм составляет последнюю
религию, но его церковь не другого
мира, а этого, его теодицея — политическое учение; он стоит на земле и не имеет мистических примирений, ему надобно мириться в самом деле.
А между тем слова старика открывали перед молодым существом иной
мир, иначе симпатичный, нежели тот, в котором сама
религия делалась чем-то кухонным, сводилась на соблюдение постов да на хождение ночью в церковь, где изуверство, развитое страхом, шло рядом с обманом, где все было ограничено, поддельно, условно и жало душу своей узкостью.
Осиротевшая мать совершенно предалась мистицизму; она нашла спасение от тоски в
мире таинственных примирений, она была обманута лестью
религии — человеческому сердцу.
Торжественно и поэтически являлись середь мещанского
мира эти восторженные юноши с своими неразрезными жилетами, с отрощенными бородами. Они возвестили новую веру, им было что сказать и было во имя чего позвать перед свой суд старый порядок вещей, хотевший их судить по кодексу Наполеона и по орлеанской
религии.
Враждебная камера смолкнула, и Прудон, глядя с презрением на защитников
религии и семьи, сошел с трибуны. Вот где его сила, — в этих словах резко слышится язык нового
мира, идущего с своим судом и со своими казнями.
Судебная
религия больше не годна для человека, человек слишком истерзан
миром.
Но люди сейчас слишком испуганы ужасом
мира, чтобы исповедовать
религию страха и ужаса.
Но явилась помощь, — в школу неожиданно приехал епископ Хрисанф [Епископ Хрисанф — автор известного трехтомного труда — «
Религии древнего
мира», статьи — «Египетский метампсихоз», а также публицистической статьи — «О браке и женщине». Эта статья, в юности прочитанная мною, произвела на меня сильное впечатление. Кажется, я неверно привел титул ее. Напечатана в каком-то богословском журнале семидесятых годов. (Комментарий М. Горького.)], похожий на колдуна и, помнится, горбатый.
Богочеловечество подготовлялось еще в языческом
мире, в языческих
религиях.
Представители культуры допрашивали иерархов церкви, является ли христианство исключительно аскетической, враждебной
миру и жизни
религией или оно может освятить
мир и жизнь.
Греческая
религия привела античную культуру к безысходной тоске, к унынию и мраку, который охватил весь
мир в эпоху явления Христа.
Искушения христианской истории отразились на историческом христианстве, которое оказалось компромиссом подлинной
религии Христа с царством князя этого
мира.
Если Христос — Сын Божий, Логос, то
мир имеет Смысл и у меня есть надежда на вечное спасение; если Христос — человек, то
мир бессмыслен и нет для меня
религии спасения.
Возрождение ценностей и благ языческого
мира, всей заключенной в этом
мире подлинной жизни, почувствованной языческим
миром святости первозданной плоти, есть дело религиозное и с
религией воскресенья плоти связанное.
Наука говорит правду о «природе», верно открывает «закономерность» в ней, но она ничего не знает и не может знать о происхождении самого порядка природы, о сущности бытия и той трагедии, которая происходит в глубинах бытия, это уже в ведении не патологии, а физиологии — учения о здоровой сущности
мира, в ведении метафизики, мистики и
религии.
В истинной теургии творится не Бог и боги, как того хочет
религия человекобожества; теургия есть творчество с Богом, творчество божественного в
мире, продолжение творения Бога.
Только пророки сознавали, что в
мир идет
религия спасения,
религия воскресения и вечной жизни.
Папоцезаризм и цезарепапизм были двумя формами «христианского государства», двумя ложными попытками власти этого
мира выдать себя за христианскую, в то время как никогда не было сказано и предсказано, что
религия Христа будет властвовать над
миром, будет преследовать и насиловать (а не сама преследоваться и насиловаться).
Ясно, что множественность и повторяемость в индийской философии и
религии, отрицание смысла конкретной истории, допущение скитания душ по разным краям бытия, по темным коридорам и индивидуального спасения этих душ путем превращения в новые и новые формы — все это несовместимо с принятием Христа и с надеждой на спасительный конец истории
мира.
Но пророчество выходило уже из древнего
мира и возвышалось над дохристианскими
религиями, над родовыми
религиями жертвы и закона.
В язычестве было подлинное откровение Божества, точнее, откровение мировой души, но открывалась там лишь бесконечная божественная мощь; смысл оставался еще закрытым, и
религия любви еще не явилась в
мир.
И до сих пор
мир не понимает, почему Христос не пришел в силе и славе, почему не явил Своей божественной мощи, почему так бессильна
религия Христа в истории, почему христианство получает удар за ударом и не удается, не устраивает этого
мира.
До Христа
мир не знал вселенской
религии; все
религии были национальными и ограниченными, но
мир шел с разных концов к вселенскому религиозному сознанию, к вселенской
религии.
В
религии Христа был дан Богочеловек и открылась правда о личном небесном спасении, но не было еще дано богочеловечество и не была еще целиком открыта правда о соборном спасении
мира, о пути осуществления духа Христова в мировом космосе.
Христианство есть
религия распятой правды, правды, поруганной
миром видимых, насилующих вещей.
Как некогда Христос сказал рабам и угнетенным: «Вот вам
религия, примите ее — и вы победите с нею целый
мир!», — так и Жорж Занд говорит женщинам: «Вы — такой же человек, и требуйте себе этого в гражданском устройстве!» Словом, она представительница и проводница в художественных образах известного учения эмансипации женщин, которое стоит рядом с учением об ассоциации, о коммунизме, и по которым уж, конечно,
миру предстоит со временем преобразоваться.
— Потому что, — кричал Рагуза, — в
мире нет великих идей! Когда была
религия всеми почитаема — живопись стояла около
религии…
Нет, я никого не могу любить, кроме бога, ни в чем не могу найти утешения, кроме
религии! Знаешь ли, иногда мне кажется, что у меня выросли крылья и что я лечу высоко-высоко над этим дурным
миром! А между тем сердце еще молодо… зачем оно молодо, друг мой? зачем жестокий рок не разбил его, как разбил мою жизнь?
Любовь, освобожденная от темных пут собственности, станет светлой
религией мира, а не тайным позорным грехом в темном углу, с оглядкой, с отвращением.
Не имей я в душе твердой
религии, я, конечно бы, опять решилась на самоубийство, потому что явно выхожу отцеубийцей; но тут именно взглянула на это, как на новое для себя испытание, и решилась отречься от
мира, ходить за отцом — и он, сокровище мое, кажется, понимал это: никому не позволял, кроме меня, лекарства ему подавать, белье переменять…
Греки боготворили природу и завещали
миру свою
религию, то есть философию и искусство.
— Чаша с кровию Христовой и надпись: «redemptio mundi!» — искупление
мира! — продолжал Егор Егорыч, переходя в сопровождении своих спутников к южной стене. — А это агнец delet peccata — известный агнец, приявший на себя грехи
мира и феноменирующий у всех почти народов в их
религиях при заклании и сожжении — очищение зараженного грехами и злобою людского воздуха.
— Ну, походите в тамошний университет на лекции естественных наук и вслушайтесь внимательно, какие гигантские успехи делают науки этого рода!.. А когда ум человека столь занялся предметами
мира материального, что стремится даже как бы одухотворить этот
мир и в самой материи найти конечную причину, так тут всем
религиям и отвлеченным философиям не поздоровится, по пословице: «Когда Ванька поет, так уж Машка молчи!»
— Нет, это еще не все, мы еще и другое! — перебил его снова с несколько ядовитой усмешкой Марфин. — Мы — вы, видно, забываете, что я вам говорю: мы — люди, для которых душа человеческая и ее спасение дороже всего в
мире, и для нас не суть важны ни правительства, ни границы стран, ни даже
религии.
Целым рядом рассуждений и текстов доказав то, что с
религией, основанной на миролюбии и благоволении к людям, несовместима война, т. е. калечение и убийство людей, квакеры утверждают и доказывают, что ничто столько не содействовало затемнению Христовой истины в глазах язычников и не мешало распространению христианства в
мире, как непризнание этой заповеди людьми, именовавшими себя христианами, — как разрешение для христиан войны и насилия.
От их верности своей
религии зависит — настолько, насколько она зависит от людей, — судьба
мира в человечестве.
— Да-с, так-с это, именно так-с, — продолжал Истомин. — И все это так именно потому, что сынове
мира сего мудрейши сынов света суть, всвоем роде. Праздник на вашей улице. Женщины, не наши одни русские женщины, а все почти женщины, в целом
мире, везде они одной с вами
религии — одному с вами золотому богу кланяются. Всегда они нас продадут за вас, будьте в этом благонадежны.
Издание этой книги сопровождалось появлением множества других произведений Овэна, рассуждавших о различных предметах — о
религии, о браке, о личной собственности, о народном воспитании, о занятиях работников; за этими произведениями, если их хорошо поймут, признано будет великое значение не только для Англии, но и для всего остального
мира.
Самое отношение к
миру теряется, человек действует заодно и как одно с
миром, сознание заволакивается туманом; час заклятия становится часом оргии; на нашем маловыразительном языке мы могли бы назвать этот час — гениальным прозрением, в котором стерлись грани между песней, музыкой, словом и движением, жизнью,
религией и поэзией.
Ты боишься
религии, поэзии?
Мир давно перешагнул через них.
Мир забыл о пророках и поэтах.
Нет людей с более запутанными понятиями о
религии, о нравственности, о жизни, чем люди науки; и еще более поразительно то, что наука нашего времени, совершая действительно большие успехи в своей области исследования условий материального
мира, в жизни людей оказывается часто не только ни на что не нужной, но еще и производящею самые вредные последствия.
Истинная
религия в том, чтобы знать тот закон,который выше всех законов человеческих и один для всех людей
мира.
Народ-художник, умным очам которого открылась нетленная красота тела, не мог окончательно проклясть и осудить тело, а Платон был слишком сыном своего народа и его
религии, чтобы совершить такую измену национальному гению эллинства, — он, который умное видение этого
мира положил в основу своей философии.