Неточные совпадения
Зеленеет
лес,
Зеленеет луг,
Где низиночка —
Там и зеркало!
Хорошо, светло
В
мире Божием,
Хорошо, легко,
Ясно на́ сердце.
По водам плыву
Белым лебедем,
По степям бегу
Перепелочкой.
Насытил злость Комар; Льва жалует он
миром:
Из Ахиллеса вдруг становится Омиром,
И сам
Летит трубить свою победу по
лесам.
После нескольких звуков открывалось глубокое пространство, там являлся движущийся
мир, какие-то волны, корабли, люди,
леса, облака — все будто плыло и неслось мимо его в воздушном пространстве. И он, казалось ему, все рос выше, у него занимало дух, его будто щекотали, или купался он…
Все открывшееся перед нами пространство, с
лесами и горами, было облито горячим блеском солнца; кое-где в полях работали люди, рассаживали рис или собирали картофель, капусту и проч. Над всем этим покоился такой колорит
мира, кротости, сладкого труда и обилия, что мне, после долгого, трудного и под конец даже опасного плавания, показалось это место самым очаровательным и надежным приютом.
Животный
мир этих
лесов весьма разнообразен.
Когда же пойдут горами по небу синие тучи, черный
лес шатается до корня, дубы трещат и молния, изламываясь между туч, разом осветит целый
мир — страшен тогда Днепр!
Там другой
мир: широкие долины,
леса, разбросанные по ним деревни…
Это какой-то особый
мир, и народная фантазия населяет его сверхъестественными существами: лешими и лесными девками, так же как речные и озерные омута — водяными чертовками, но жутко в большом
лесу во время бури, хотя внизу и тихо: деревья скрипят и стонут, сучья трещат и ломаются.
Прекрасная мати пустыня!
От суетного
мира прими мя…
Любезная, не изжени мя
Пойду по
лесам, по болотам,
Пойду по горам, по вертепам,
Поставлю в тебе малу хижу,
Полезная в ней аз увижу.
Потщился к тебе убежати,
Владыку Христа подражати.
— Мы из миру-то в
леса да в горы бежим спасаться, — повествовала Таисья своим ласковым речитативом, — а грех-то уж поперед нас забежал… Неочерпаемая сила этого греха! На што крепка была наша старая вера, а и та пошатилась.
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни
лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего
мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей сестре, как человек бывалый, о разных чудесах, мною виденных; она слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
— Да! — отвечал тот. — Это место, например, когда влюбленные сидят на берегу реки и видят вдали большой
лес, и им представляется, что если бы они туда ушли, так скрылись бы от всех в
мире глаз, — это очень поэтично и верно.
В
лесу, одетом бархатом ночи, на маленькой поляне, огражденной деревьями, покрытой темным небом, перед лицом огня, в кругу враждебно удивленных теней — воскресали события, потрясавшие
мир сытых и жадных, проходили один за другим народы земли, истекая кровью, утомленные битвами, вспоминались имена борцов за свободу и правду.
Все высыпали на палубу (сейчас 12, звонок на обед) и, перегнувшись через стеклянный планшир, торопливо, залпом глотали неведомый, застенный
мир — там, внизу. Янтарное, зеленое, синее: осенний
лес, луга, озеро. На краю синего блюдечка — какие-то желтые, костяные развалины, грозит желтый, высохший палец, — должно быть, чудом уцелевшая башня древней церкви.
И в самом деле, из этого города даже дороги дальше никуда нет, как будто здесь конец
миру. Куда ни взглянете вы окрест —
лес, луга да степь; степь,
лес и луга; где-где вьется прихотливым извивом проселок, и бойко проскачет по нем телега, запряженная маленькою резвою лошадкой, и опять все затихнет, все потонет в общем однообразии…
И привел он ее к
лесу темному; в тыим
лесе одни только древа-осины проклятые: листами дрожжат, на весь
мир злобствуют.
Живя в Москве широкой жизнью, вращаясь в артистическом и литературном
мире, задавая для своих друзей обеды, лет через десять В.М. Лавров понял, что московская жизнь ему не под силу. В 1893 году он купил в восьми верстах от городка Старая Руза, возле шоссе, клочок
леса между двумя оврагами, десятин двадцать, пустошь Малеевку, выстроил в этом глухом месте дом, разбил сад и навсегда выехал из Москвы, посещая ее только по редакционным делам в известные дни, не больше раза в неделю.
Перебирал, одну за другой, все отрасли своего хозяйства:
лес, скотный двор, хлеб, луга и проч., и на каждой созидал узорчатое здание фантастических притеснений, сопровождаемых самыми сложными расчетами, куда входили и штрафы, и ростовщичество, и общие бедствия, и приобретение ценных бумаг — словом сказать, целый запутанный
мир праздных помещичьих идеалов.
— А ты погляди, как мало люди силу берегут, и свою и чужую, а? Как хозяин-то мотает тебя? А водочка чего стоит
миру? Сосчитать невозможно, это выше всякого ученого ума… Изба сгорит — другую можно сбить, а вот когда хороший мужик пропадает зря — этого не поправишь! Ардальон, примерно, алибо Гриша — гляди, как мужик вспыхнул! Глуповатый он, а душевный мужик. Гриша-то! Дымит, как сноп соломы. Бабы-то напали на него, подобно червям на убитого в
лесу.
Ты приходи нынче на сходку; я
миру поговорю о твоей просьбе; коли он присудит тебе избу дать, так и хорошо, а у меня уж теперь
лесу нет.
Лес этот теперь уж не мой, а ваш, крестьянский, и уже я им не могу распоряжаться, а распоряжается
мир, как знает.
Вот он висит на краю розовато-серой скалы, спустив бронзовые ноги; черные, большие, как сливы, глаза его утонули в прозрачной зеленоватой воде; сквозь ее жидкое стекло они видят удивительный
мир, лучший, чем все сказки: видят золотисто-рыжие водоросли на дне морском, среди камней, покрытых коврами; из
леса водорослей выплывают разноцветные «виолы» — живые цветы моря, — точно пьяный, выходит «перкия», с тупыми глазами, разрисованным носом и голубым пятном на животе, мелькает золотая «сарпа», полосатые дерзкие «каньи»; снуют, как веселые черти, черные «гваррачины»; как серебряные блюда, блестят «спаральони», «окьяты» и другие красавицы-рыбы — им нет числа! — все они хитрые и, прежде чем схватить червяка на крючке глубоко в круглый рот, ловко ощипывают его маленькими зубами, — умные рыбы!..
Старательно и добросовестно вслушиваясь, весьма плохо слышал он голоса окружающего
мира и с радостью понимал только одно: конец приближается, смерть идет большими и звонкими шагами, весь золотистый
лес осени звенит ее призывными голосами. Радовался же Сашка Жегулев потому, что имел свой план, некую блаженную мечту, скудную, как сама безнадежность, радостную, как сон: в тот день, когда не останется сомнений в близости смерти и у самого уха прозвучит ее зов — пойти в город и проститься со своими.
— Там, за этой норой, Мария, целый
мир, прекрасный, вечно юный; там — поля,
леса, там реки свежие, моря и люди, там божий
мир: я весь его тебе открою.
— Тихон говорит: если бог
миру хозяин, так дожди должны идти вовремя, как полезно хлебу и людям. И не все пожары — от человека;
леса — молния зажигает. И зачем было Каину грешить, на смерть нашу? На что богу уродство всякое; горбатые, например, на что ему?
С внешним
миром прииск соединялся извилистой узкой дорогой, которая желтой змейкой взбегала мимо приисковой конторы на крутой увал и сейчас же терялась в смешанном
лесу из елей, сосен и пихт.
Внизу сгустился мрак, и черные тени залегли по глубоким лугам; горы и
лес слились в темные сплошные массы; а вверху, в голубом небе, как алмазная пыль, фосфорическим светом горят неисчислимые
миры.
Довольно. В сумраке земля уже почила,
Безмолвен
лес, тиха поверхность вод,
Покой и
мир для смертных настает…
Да сгинет Сатаны завистливая сила!
Точно так же, как рассказывал лесной охотник о своих ночных страхах и видениях в
лесу, рассказывает и рыбак в своей семье о том, что видел на воде; он встречает такую же веру в свой рассказы, и такое же воспламененное воображение создает таинственных обитателей вод, называет их русалками, водяными девками, или чертовками, дополняет и украшает их образы и отводит им законное место в
мире народной фантазии; но как жители вод, то есть рыбы — немы, то и водяные красавицы не имеют голоса.
Натура бросает нас в
мир, как в темный, дремучий
лес, без всяких идей и сведений, но с большим запасом любопытства, которое весьма рано начинает действовать во младенце, тем ранее, чем природная основа души его нежнее и совершеннее.
Древний человек живет, как в
лесу, в
мире, исполненном существ — добрых и злых, воплощенных, и призрачных.
Уйти? Но куда же? Павел — тот вскинул свою палку на плечи, шел, шел по прямой дороге, все уменьшаясь, мелькнул беленькой точкой у самого
леса, который составлял для мальчика грань видимого
мира. Мелькнул еще раз и скрылся. Будет ли ему там хорошо или дурно, найдет ли он там забвение горькой обиды, спокойствие, счастье или тягчайшие, еще более жестокие обиды?..
Ты для себя для одного, что ли, жить хочешь?
Так ступай в
лес, да и живи себе.
С людьми живешь, так и слушай, что
мир говорит.
Больше
миру не будешь! Велит
мир, так и всё отнимут.
— Ну, еще пуще стал на
миру тосковать… Вижу, что толку нету, — мечусь, все равно как в
лесу… Теперь, конечно, маленькое понятие имею, да и то… Ну а тогда вовсе стал без ума. Надумал, например, в арестанты поступить…
«Хорошо дома!» — думал Назаров в тишине и
мире вечера, окидывая широким взглядом землю, на десятки вёрст вокруг знакомую ему. Она вставала в памяти его круглая, как блюдо, полно и богато отягощённая
лесами, деревнями, сёлами, омытая десятками речек и ручьёв, — приятная, ласковая земля. В самом пупе её стоит его, Фаддея Назарова, мельница, старая, но лучшая в округе, мирно, в почёте проходит налаженная им крепкая, хозяйственная жизнь. И есть кому передать накопленное добро — умные руки примут его…
Сидя рядом с Кузиным, я слушаю краем уха этот разговор и с великим
миром в душе любуюсь — солнце опустилось за Майданский
лес, из кустов по увалам встаёт ночной сумрак, но вершины деревьев ещё облиты красными лучами. Уставшая за лето земля дремлет, готовая уснуть белым сном зимы. И всё ниже опускается над нею синий полог неба, чисто вымытый осенними дождями.
Он родился и вырос в городе, в поле был в первый раз в своей жизни, и все здесь для него было поразительно ново и странно: и то, что можно было видеть так далеко, что
лес кажется травкой, и небо, бывшее в этом новом
мире удивительно ясным и широким, точно с крыши смотришь.
Весь
мир олицетворен: каждая река, каждый
лес, каждый пригорок — являются вместилищем высших сил, и самые боги являются между людьми, принимают участие в их действиях, помогают им, противятся, смешиваются с ними, иногда сами поражаются их героями, полубогами, и над всем этим тяжко властвует непостижимая, неотразимая, грозная сила судьбы…
— Жалко! — вздохнул он после некоторого молчания. — И, боже, как жалко! Оно, конечно, божья воля, не нами
мир сотворен, а всё-таки, братушка, жалко. Ежели одно дерево высохнет или, скажем, одна корова падет, и то жалость берет, а каково, добрый человек, глядеть, коли весь
мир идет прахом? Сколько добра, господи Иисусе! И солнце, и небо, и
леса, и реки, и твари — всё ведь это сотворено, приспособлено, друг к дружке прилажено. Всякое до дела доведено и свое место знает. И всему этому пропадать надо!
Рассвело; Аггей встал, и вышел из
леса, и пошел на светлый божий
мир, к людям.
В этих местностях до расхищения казенных
лесов, бывшего в пятидесятых годах, жило немало пустынников.], и только в молитвах и посте подвизался, что сподобился общения со невидимыми грешному
миру святыми отцами Нестиарской обители [Озеро Нестиар на левой стороне Керженца среди глухого
леса.].
И струн переливы в
лесу потекли,
И песня в глуши зазвучала…
Все
мира явленья вблизи и вдали:
И синее море, и роскошь земли,
И цветных камений начала...
Оленин лежит в
лесу. Его охватывает чувство счастья, ощущение единства со всем окружающим; в сердце вскипает любовь ко всему
миру. Это сложное чувство он разлагает умом и анализирует, старается уложить в форму, в которую оно совершенно неспособно уложиться.
Я осмотрелся и прислушался, но кругом царило полное безмолвие. Такая тишина кажется подозрительной. По ту сторону реки стеной стоял безмолвный
лес, озаренный луной. Как-то даже не верилось, что в природе может быть так тихо. Словно весь
мир погрузился в глубокий сон.
Рай в природе сохранился в ее красоте, в солнечном свете, в мерцающих в ясную ночь звездах, в голубом небе, в незапятнанных вершинах снеговых гор, в морях и реках, в
лесу и хлебном поле, в драгоценных камнях и цветах и в красоте и убранстве
мира животного.
Елена Андреевна (одна). Голова болит… Каждую ночь я вижу нехорошие сны и предчувствую что-то ужасное… Какая, однако, мерзость! Молодежь родилась и воспиталась вместе, друг с другом на «ты», всегда целуются; жить бы им в
мире и в согласии, но, кажется, скоро все съедят друг друга…
Леса спасает Леший, а людей некому спасать. (Идет к левой двери, но, увидев идущих навстречу Желтухина и Юлю, уходит в среднюю.)
Лес остался назади. Митрыч и Шеметов стали напевать «Отречемся от старого
мира!»… [Начало русской революционной песни на мотив французской «Марсельезы». Слова П. Л. Лаврова.] Пошли ровным шагом, в ногу. Так идти оказалось легче. От ходьбы постепенно размялись, опять раздались шутки, смех.
Приехал я в Баден под вечер, а на другой день, утром рано, пошел в гору к Старому Замку. Там ведь происходил"пикник молодых генералов из"Дыма". Мне представилась вся сцена на одной из лужаек. Вид с вышки замка на весь Баден его лощины и горы, покрытые черным
лесом, на долину Рейна — чудесный, и он не мог не захватить меня после долгого сиденья в душных"столицах
мира".
Он говорит еще, что в то время, как они будут жить в тюрьме, мимо них пройдут заговоры, секты и волнения сильных
мира, что он с нею жертва, на которую боги прольют фимиам, что если и пожар с небес их выжжет, как лисиц из
леса, он не будет плакать и что скорее проказа пожрет его глаза с мясом и кожей, чем заставит их плакать, и т. п.
Но под «природой» в этом случае нужно разуметь не животные, растения,
леса, поля, моря и горы, не звездное небо, принадлежащие к экзистенциальному плану и входящие в духовность, а объективацию,
мир вещей и предметов, механическое царство, детерминированное извне.