Неточные совпадения
Лили тоже стала проситься к нему, и
мать передала ее ему; он посадил ее на плечо и побежал с ней.
И Левину вспомнилась недавняя сцена с Долли и ее детьми. Дети, оставшись одни, стали жарить малину на свечах и
лить молоко фонтаном в рот.
Мать, застав их на деле, при Левине стала внушать им, какого труда стоит большим то, что они разрушают, и то, что труд этот делается для них, что если они будут бить чашки, то им не из чего будет пить чай, а если будут разливать молоко, то им нечего будет есть, и они умрут с голоду.
— Надо помогать
матери — болтал он без умолку, — надо стариково наследство добывать! Подловлю я эту Настьку, как пить дам! Вот ужо пойдем в лес по малину, я ее и припру! Скажу: «Настасья! нам судьбы не миновать, будем жить в любви!» То да се… «с большим, дескать, удовольствием!» Ну, а тогда наше дело в шляпе! Ликуй, Анна Павловна!
лей слезы, Гришка Отрепьев!
Дождь
лил как из ведра, так что на крыльцо нельзя было выйти; подъехала карета, в окошке мелькнул образ моей
матери — и с этой минуты я ничего не помню…
Бельтов писал часто к
матери, и тут бы вы могли увидеть, что есть другая любовь, которая не так горда, не так притязательна, чтоб исключительно присвоивать себе это имя, но любовь, не охлаждающаяся ни летами, ни болезнями, которая и в старых летах дрожащими руками открывает письмо и старыми глазами
льет горькие слезы на дорогие строчки.
Над главою их покорной
Мать с иконой чудотворной
Слезы
льет и говорит:
«Бог вас, дети, наградит».
Как шло дело о детях, то мы думали, что он изобразит Романа-Чудотворца, коему молятся от неплодия, или избиение младенцев в Иерусалиме, что всегда
матерям, потерявшим чад, бывает приятно, ибо там Рахиль с ними плачет о детях и не хочет утешиться; но сей мудрый изограф, сообразив, что у англичанки дети есть и она
льет молитву не о даровании их, а об оправдании их нравственности, взял и совсем иное написал, к целям ее еще более соответственное.
«Сидя на берегу речки у самого мельничного омута, — рассказывала Измарагда, — колдунья в воду пустые горшки грузила; оттого сряду пять недель дожди
лили неуёмные, сиверки дули холодные и в тот год весь хлеб пропал — не воротили на семена…» А еще однажды при Тане же приходила в келарню из обители Рассохиных вечно растрепанная, вечно дрожащая, с камилавкой на боку,
мать Меропея…
Много и горько плакала
мать над дочерью, не коря ее, не браня, не попрекая. Молча
лила она тихие, но жгучие слезы, прижав к груди своей победную голову Матренушки… Что делать?.. Дело непоправимое!..
Наташа бросается к обезумевшей
матери, ласкает ее, твердит бессмысленные ласкательные слова и через слова эти
льет в душу
матери любовь и жизнь.
Середь залы бочонки с вином. И пьют и
льют, да тут же и спят вповалку. Девки — в чем
мать на свет родила, волосы раскосмативши, по всему дому скачут да срамные песни поют. А князь немытый, небритый, нечесаный, в одной рубахе на ковре середь залы возле бочонка сидит да только покрикивает: «Эй, вы, черти, веселее!.. Головы не вешай, хозяина не печаль!..»
Я, Ольга, Саня и
Лили с Ксенией сразу наполнили своим говором уютную небольшую квартиру Марусиной
матери.
Лили глядела на
мать своими узковатыми близорукими глазами, и этот взгляд вызывал в Антонине Сергеевне неловкость.
Мать она любила; но Антонина Сергеевна при встрече с ней после полугодовой разлуки ожидала не того.
Лили не ласкалась к ней по-прежнему, по-детски. И разговор ее изменился: она стала говорить чересчур отчетливо, медленнее, с какими-то новыми, очевидно, деланными интонациями.
Без гостей, у себя, в устроенной ей
матерью уютненькой, убранной как игрушечка комнате с окнами, выходящими в густой сад, где летом цветущая сирень и яблони
лили аромат в открытые окна, а зимой блестели освещаемые солнцем, покрытые инеем деревья, княжна Людмила по целым часам проводила со своей «милой Таней», рисовала перед ней свои девичьи мечты, раскрывая свое сердце и душу.