Неточные совпадения
Было в нем что-то устойчиво скучное, упрямое. Каждый раз, бывая у
Марины, Самгин встречал его там, и это было не очень приятно, к тому же Самгин замечал, что англичанин выспрашивает его, точно доктор — больного.
Прожив в городе недели три, Крэйтон исчез.
Дня три он
прожил в непривычном настроении досады на себя, в ожидании событий. Дела
Марины не требовали в суд, не вызывали и его лично. И Тагильский не являлся.
Самгину неприятно было узнать, что Лидия
живет в этом городе, и захотелось расспросить о
Марине.
Покуривая, он снова стал читать план и нашел, что — нет, нельзя давать слишком много улик против Безбедова, но необходимо, чтоб он знал какие-то Маринины тайны, этим знанием и будет оправдано убийство Безбедова как свидетеля, способного указать людей, которым
Марина мешала
жить.
— Слушай-ко, что я тебе скажу, — заговорила
Марина, гремя ключами, становясь против его. И, каждым словом удивляя его, она деловито предложила: не хочет ли он обосноваться здесь, в этом городе? Она уверена, что ему безразлично, где
жить…
«Приходится думать не о ней, а — по поводу ее.
Марина… — Вспомнил ее необычное настроение в Париже. — В конце концов — ее смерть не так уж загадочна, что-нибудь… подобное должно было случиться. “По Сеньке — шапка”, как говорят. Она
жила близко к чему-то, что предусмотрено “Положением о наказаниях уголовных”».
«Конечно, она
живет не этой чепухой», — сердито решил Самгин, проводив глазами ее статную фигуру. Осмотрел уютное логовище ее, окованную полосами железа дверь во двор и живо представил, как
Марина, ночуя здесь, открывает дверь любовнику.
В этой тревоге он
прожил несколько дней, чувствуя, что тупеет, подчиняется меланхолии и — боится встречи с
Мариной. Она не являлась к нему и не звала его, — сам он идти к ней не решался. Он плохо спал, утратил аппетит и непрерывно прислушивался к замедленному течению вязких воспоминаний, к бессвязной смене однообразных мыслей и чувств.
«Да, уничтожать, уничтожать таких… Какой отвратительный, цинический ум. Нужно уехать отсюда. Завтра же. Я ошибочно выбрал профессию. Что, кого я могу искренно защищать? Я сам беззащитен пред такими, как этот негодяй. И —
Марина. Откажусь от работы у нее, перееду в Москву или Петербург. Там возможно
жить более незаметно, чем в провинции…»
— Ну, конечно, — сказала
Марина, кивнув головой. — Долго
жил в обстановке, где ко всему привык и уже не замечал вещей, а теперь все вещи стали заметны, лезут в глаза, допытываются: как ты поставишь нас?
Марина не ответила. Он взглянул на нее, — она сидела, закинув руки за шею; солнце, освещая голову ее, золотило нити волос, розовое ухо, румяную щеку; глаза
Марины прикрыты ресницами, губы плотно сжаты. Самгин невольно загляделся на ее лицо, фигуру. И еще раз подумал с недоумением, почти со злобой: «Чем же все-таки она
живет?»
— Конечно. Такая бойкая цыганочка. Что… как она
живет? Хочет быть актрисой? Это настоящее женское дело, — закончил он, усмехаясь в лицо Клима, и посмотрел в сторону Спивак; она, согнувшись над клавиатурой через плечо мужа, спрашивала
Марину...
— Монах я, в монастыре
жил. Девять лет. Оттуда меня и взял супруг
Марины Петровны…
— Вот как? Нет, жена, должно быть, не с ним, там
живет моя,
Марина, она мне написала бы. Ну, а что пишет Дмитрий?
— Любопытством не
проживешь, — сказал Самгин, вздохнув, а
Марина спросила...
Самгин
прожил в Париже еще дней десять, настроенный, как человек, который не может решить, что ему делать. Вот он поедет в Россию, в тихий мещанско-купеческий город, где люди, которых встряхнула революция, укладывают в должный, знакомый ему, скучный порядок свои привычки, мысли, отношения — и где
Марина Зотова будет развертывать пред ним свою сомнительную, темноватую мудрость.
Не желая видеть Дуняшу, он зашел в ресторан, пообедал там, долго сидел за кофе, курил и рассматривал, обдумывал
Марину, но понятнее для себя не увидел ее. Дома он нашел письмо Дуняши, — она извещала, что едет — петь на фабрику посуды, возвратится через день. В уголке письма было очень мелко приписано: «Рядом с тобой
живет подозрительный, и к нему приходил Судаков. Помнишь Судакова?»
«Всякая догма, конечно, осмыслена, но догматика — неизбежно насилие над свободой мысли. Лютов был адогматичен, но он
жил в страхе пред жизнью и страхом убит. Единственный человек, независимый хозяин самого себя, —
Марина».
Недели две он
жил под впечатлением этого неожиданного открытия. Казалось, что
Марина относится к нему суше, сдержаннее, но как будто еще заботливей, чем раньше. Не назойливо, мимоходом, она справлялась, доволен ли он работой Миши, подарила ему отличный книжный шкаф, снова спросила: не мешает ли ему Безбедов?
— Это — дневная моя нора, а там — спальня, — указала
Марина рукой на незаметную, узенькую дверь рядом со шкафом. — Купеческие мои дела веду в магазине, а здесь
живу барыней. Интеллигентно. — Она лениво усмехнулась и продолжала ровным голосом: — И общественную службу там же, в городе, выполняю, а здесь у меня люди бывают только в Новый год, да на Пасху, ну и на именины мои, конечно.
«Все — было, все — сказано». И всегда будет
жить на земле человек, которому тяжело и скучно среди бесконечных повторений одного и того же. Мысль о трагической позиции этого человека заключала в себе столько же печали, сколько гордости, и Самгин подумал, что, вероятно,
Марине эта гордость знакома. Было уже около полудня, зной становился тяжелее, пыль — горячей, на востоке клубились темные тучи, напоминая горящий стог сена.
— Все в родстве! — с омерзением сказала она. — Матрешка неразлучна с Егоркой, Машка — помнишь, за детьми ходила девчонка? — у Прохора в сарае живмя
живет. Акулина с Никиткой, Татьяна с Васькой… Только Василиса да Яков и есть порядочные! Но те все прячутся, стыд еще есть: а
Марина!..
Но он не ограничивался одной Зосей, а бежал так же стремительно в нижний этаж, где
жили пани
Марина и Давид. Конечно, пани
Марина очень любила русскую водку, но она не забыла еще, как танцевала с крутоусым Сангушко, и знала толк в забавках. Гордый и грубый с пани
Мариной в обыкновенное время, Альфонс Богданыч теперь рассыпался пред ней мелким бесом и в конце концов добивался-таки своего.
— Да
живи,
живи! Я тебе нарочно
Марину привез, и книги тебе твои привез.
Живи, бог с тобой, если тебе нравится.
Телегин. Напужались… Елена Андреевна «одного часа, говорит, не желаю
жить здесь… уедем да уедем…
Поживем, говорит, в Харькове, оглядимся и тогда за вещами пришлем…». Налегке уезжают. Значит,
Марина Тимофеевна, не судьба им
жить тут. Не судьба… Фатальное предопределение.
Телегин. Еду ли я по полю,
Марина Тимофеевна, гуляю ли в тенистом саду, смотрю ли на этот стол, я испытываю неизъяснимое блаженство! Погода очаровательная, птички поют,
живем мы все в мире и согласии, — чего еще нам? (Принимая стакан.) Чувствительно вам благодарен!
Марина. Без горя, Микита, не
проживешь. Да я свое переплакала — и прошло.
Часто
Марину охватывало теперь чувство усталости и большой беспомощности. Иногда на улице, и особенно в очередях за хлебом или молоком, сильно кружилась голова. И вообще все трудней становилось
жить одной.
Опять было ей очень тяжело. Опять изводили тошноты и постоянно болела голова. Но в душе
жило сладкое ожидание, и
Марина с торжествованием несла все тягости. Отлеживалась и бодро бралась опять за учебники. И с одушевлением вела кружок текущей политики на прядильной фабрике.