Неточные совпадения
— Пойдемте к
мама! — сказала она, взяв его зa руку. Он долго не мог ничего сказать, не столько потому, чтоб он
боялся словом испортить высоту своего чувства, сколько потому, что каждый раз, как он хотел сказать что-нибудь, вместо слов, он чувствовал, что у него вырвутся слезы счастья. Он взял ее руку и поцеловал.
— Не уходи, не уходи! Я не
боюсь, я не
боюсь! — быстро говорила она. —
Мама, возьмите серьги. Они мне мешают. Ты не
боишься? Скоро, скоро, Лизавета Петровна…
Лариса.
Мама, я
боюсь, я чего-то
боюсь. Ну, послушайте; если уж свадьба будет здесь, так, пожалуйста, чтобы поменьше было народу, чтобы как можно тише, скромнее.
«
Мама хочет переменить мужа, только ей еще стыдно», — догадался он, глядя, как на красных углях вспыхивают и гаснут голубые, прозрачные огоньки. Он слышал, что жены мужей и мужья жен меняют довольно часто, Варавка издавна нравился ему больше, чем отец, но было неловко и грустно узнать, что
мама, такая серьезная, важная
мама, которую все уважали и
боялись, говорит неправду и так неумело говорит. Ощутив потребность утешить себя, он повторил...
— Он даже перестал дружиться с Любой, и теперь все с Варей, потому что Варя молчит, как дыня, — задумчиво говорила Лидия. — А мы с папой так
боимся за Бориса. Папа даже ночью встает и смотрит — спит ли он? А вчера твоя
мама приходила, когда уже было поздно, все спали.
— Ах, как жаль! Какой жребий! Знаешь, даже грешно, что мы идем такие веселые, а ее душа где-нибудь теперь летит во мраке, в каком-нибудь бездонном мраке, согрешившая, и с своей обидой… Аркадий, кто в ее грехе виноват? Ах, как это страшно! Думаешь ли ты когда об этом мраке? Ах, как я
боюсь смерти, и как это грешно! Не люблю я темноты, то ли дело такое солнце!
Мама говорит, что грешно
бояться… Аркадий, знаешь ли ты хорошо
маму?
— Да я затем и призвал тебя, и знаешь, — улыбнулся он весело, — я уж
боялся, что ты простил мне
маму за Герцена или за какой-нибудь там заговоришко…
Он
маму любит,
маму, и я видел, как он обнимал ее, и я прежде сам думал, что он любит Катерину Николаевну, но теперь узнал ясно, что он, может, ее когда-то любил, но теперь давно ненавидит… и хочет мстить, и она
боится, потому что я тебе скажу, Ламберт, он ужасно страшен, когда начнет мстить.
А только
мама теперь
боится, знаешь чего…
—
Мама, возьми себе, вот возьми себе! — крикнул вдруг Илюша. — Красоткин, можно мне ее
маме подарить? — обратился он вдруг с молящим видом к Красоткину, как бы
боясь, чтобы тот не обиделся, что он его подарок другому дарит.
—
Мама умерла… — прошептала она, точно
боялась кого разбудить.
— Родителей лишилась? — повторила она. — Это — ничего! Отец у меня такой грубый, брат тоже. И — пьяница. Старшая сестра — несчастная… Вышла замуж за человека много старше ее. Очень богатый, скучный, жадный.
Маму — жалко! Она у меня простая, как вы. Маленькая такая, точно мышка, так же быстро бегает и всех
боится. Иногда — так хочется видеть ее…
Моя
мама, а твоя бабушка, Елизавета Григорьевна, была святой человек, и никто ее не
боялся и не слушался, а огорчать ее жалобой было как-то стыдно.
— Ваша
мама меня
боится, а сестра нет, — сказал Колесников и снова со вздохом повторил: — Весна!
— Не знаю,
боятся, что ли! Ты не сердись на них,
мама. Они говорят, что только у нас и видят настоящую жизнь.
— Я? Да, я
боюсь грома; а моя
мама… Ида… Они знают, что я
боюсь.
Нина. Да, очень. Ваша
мама — ничего, ее я не
боюсь, но у вас Тригорин… Играть при нем мне страшно и стыдно… Известный писатель… Он молод?
— До завтра! — прошептала она и осторожно, точно
боясь нарушить ночную тишину, обняла меня. — Мы не имеем тайн друг от друга, я должна сейчас рассказать все
маме и сестре… Это так страшно!
Мама ничего,
мама любит вас, но Лида!
— Тетенька, это ваша кошка? — спросил он у Оленьки. — Когда она у вас ощенится, то, пожалуйста, подарите нам одного котеночка.
Мама очень
боится мышей.
Через минут десять мы уже уписывали принесенные снизу сторожем мои лакомства, распаковывали вещи, заботливо уложенные няней. Я показала княжне мою куклу Лушу. Но она даже едва удостоила взглянуть, говоря, что терпеть не может кукол. Я рассказывала ей о Гнедке, Милке, о Гапке и махровых розах, которые вырастил Ивась. О
маме, няне и Васе я
боялась говорить, они слишком живо рисовались моему воображению: при воспоминании о них слезы набегали мне на глаза, а моя новая подруга не любила слез.
Я видела сквозь слезы эти простодушные, любящие лица, слышала искренние пожелания «доброй панночке» и,
боясь сама разрыдаться навзрыд, поспешно села в бричку с
мамой и Васей.
Я страшно смутилась.
Мама, отлично знавшая языки, занималась со мною очень усердно, и я хорошо читала по-французски, но я взволновалась,
боясь быть осмеянной этими чужими девочками. Черные глаза Нины молча ободрили меня. Я прочла смущенно и сдержанно, но тем не менее толково. Француз кивнул мне ласково и обратился к Нине шутливо...
Но наше счастье длилось недолго. Прошло всего несколько месяцев после того блаженного дня, как вдруг моя бедная дорогая
мама тяжко заболела и скончалась. Говорят, она зачахла от тоски по родному аулу, который не могла даже навещать,
боясь оскорблений со стороны фанатиков-татар и непримиримого врага ее — старого муллы.
— Сейчас побранилась с
мамой… Зимой мужики взяли у нас хлеба под отработку, вязать рожь. По два рубля считая за десятину. А теперь объявили, что за десятину они кладут по два с полтиной: пусть им доплатит
мама, а то не вышлют баб вязать. Почувствовали свою силу.
Мама хочет уступить, находит, что выгоднее. А по-моему, это трусость. Скверная, поганая трусость!.. Как и в этом тоже:
мама потихоньку продает имение и
боится сказать об этом мужикам.
—
Боюсь,
мама,
боюсь! Не уходи!