Неточные совпадения
— Преназойливый старичишка, —
заметил вслух Миусов, когда помещик
Максимов побежал обратно к монастырю.
На прямой вопрос Николая Парфеновича: не
заметил ли он, сколько же именно денег было в руках у Дмитрия Федоровича, так как он ближе всех мог видеть у него в руках деньги, когда получал от него взаймы, —
Максимов самым решительным образом ответил, что денег было «двадцать тысяч-с».
— Да-с, сбежала-с, я имел эту неприятность, — скромно подтвердил
Максимов. — С одним мусью-с. А главное, всю деревушку мою перво-наперво на одну себя предварительно отписала. Ты, говорит, человек образованный, ты и сам найдешь себе кусок. С тем и посадила. Мне раз один почтенный архиерей и
заметил: у тебя одна супруга была хромая, а другая уж чресчур легконогая, хи-хи!
Мать смотрела на сына с печалью в глазах. Глаза Эвелины выражали сочувствие и беспокойство. Один
Максим будто не
замечал, какое действие производит шумное общество на слепого, и радушно приглашал гостей наведываться почаще в усадьбу, обещая молодым людям обильный этнографический материал к следующему приезду.
В голосе матери он
заметил мольбу и страдание, голос Эвелины звучал негодованием, а
Максим, казалось, страстно, но твердо отражал нападение женщин.
Женщины видели, что
Максим тоже
замечает все это, но это входит в какие-то планы старика.
Несколько дней он был как-то кротко задумчив, и на лице его появлялось выражение тревоги всякий раз, когда мимо комнаты проходил
Максим. Женщины
заметили это и просили
Максима держаться подальше. Но однажды Петр сам попросил позвать его и оставить их вдвоем. Войдя в комнату,
Максим взял его за руку и ласково погладил ее.
Оба, и мать и сын, так были поглощены своим занятием, что не
заметили прихода
Максима, пока он, в свою очередь, очнувшись от удивления, не прервал сеанс вопросом...
Слепой ездил ловко и свободно, привыкнув прислушиваться к топоту других коней и к шуршанию колес едущего впереди экипажа. Глядя на его свободную, смелую посадку, трудно было бы угадать, что этот всадник не видит дороги и лишь привык так
смело отдаваться инстинкту лошади. Анна Михайловна сначала робко оглядывалась, боясь чужой лошади и незнакомых дорог,
Максим посматривал искоса с гордостью ментора и с насмешкой мужчины над бабьими страхами.
Но это выражение
заметила только она. В гостиной поднялся шумный говор. Ставрученко-отец что-то громко кричал
Максиму, молодые люди, еще взволнованные и возбужденные, пожимали руки музыканта, предсказывали ему широкую известность артиста.
— Secundo, я шляхтич славного герба, в котором вместе с «копной и вороной» недаром обозначается крест в синем поле. Яскульские, будучи хорошими рыцарями, не раз меняли
мечи на требники и всегда смыслили кое-что в делах неба, поэтому ты должна мне верить. Ну а в остальном, что касается orbisterrarum, то есть всего земного, слушай, что тебе скажет пан
Максим Яценко, и учись хорошо.
— Да мы, вашескородие, от себя целый полк снарядим! — в энтузиазме восклицал главный приказчик. — За сербов ли, за болгар ли — только шепни
Максиму Липатычу:
Максим, —
мол, Липатыч! сдействуй! — сейчас, в одну минуту… ребята, вперед!
Зазвенел тугой татарский лук, спела тетива, провизжала стрела, угодила
Максиму в белу грудь, угодила каленая под самое сердце. Закачался
Максим на седле, ухватился за конскую гриву; не хочется пасть добру молодцу, но доспел ему час, на роду написанный, и свалился он на сыру землю, зацепя стремя ногою. Поволок его конь по чисту полю, и летит
Максим, лежа навзничь, раскидав белые руки, и
метут его кудри мать сыру-земли, и бежит за ним по полю кровавый след.
Максим смотрел на все спокойным оком. Не страшно было ему умирать в муках; грустно было умереть без
меча, со связанными руками, и не слыхать в предсмертный час ни бранного окрика, ни ржания коней, а слышать лишь дикие песни да пьяный смех своих мучителей.
Максим полюбил добрых иноков. Он не
замечал, как текло время. Но прошла неделя, и он решился ехать. Еще в Слободе слышал
Максим о новых набегах татар на рязанские земли и давно уже хотел вместе с рязанцами испытать над врагами ратной удачи. Когда он поведал о том игумену, старик опечалился.
Исполняя обещание, данное
Максиму, Серебряный прямо с царского двора отправился к матери своего названого брата и отдал ей крест
Максимов. Малюты не было дома. Старушка уже знала о смерти сына и приняла Серебряного как родного; но, когда он, окончив свое поручение, простился с нею, она не
посмела его удерживать, боясь возвращения мужа, и только проводила до крыльца с благословениями.
—
Максим не пил ни вина, ни меду, —
заметил злобно царевич. — Я все время на него смотрел, он и усов не омочил!
Кожемякин пристально оглядел дворника и
заметил, что лицо
Максима похудело, осунулось, но стало ещё более независимым и решительным.
Властно захватило новое, неизведанное чувство: в приятном остром напряжении, вытянув шею, он всматривался в темноту, стараясь выделить из неё знакомую коренастую фигуру. Так, точно собака на охоте, он крался, думая только о том, чтобы его не
заметили, вздрагивая и останавливаясь при каждом звуке, и вдруг впереди резко звякнуло кольцо калитки, взвизгнули петли, он остановился удивлённый, прислушался — звук шагов
Максима пропал.
Соня. Не
смей так говорить,
Максим… И думать не
смей! Слышишь? Это — глупо… а пожалуй, и гадко,
Максим… понимаешь?
Вихорев. Нет, скажите: разве есть здесь женихи для Авдотьи Максимовны? Разве есть? Где это? Покажите мне их! Кто
посмеет за нее посвататься из здешних? В вас мало самолюбия — и это напрасно,
Максим Федотыч: в человеке с такими достоинствами и с такими средствами оно весьма извинительно… Я вам говорю безо всякой лести, я горжусь вашим знакомством… Я много ездил по России, но такого семейства, как ваше, я не встречал нигде до сих пор...
Бородкин (подходя к Авдотье Максимовне). Авдотья Максимовна, не плачьте, перестаньте-с. Теперь вас никто обидеть не смеет-с. Никому не позволю… самому
Максиму Федотычу, провалиться на этом месте!..
Просили его, целым кораблем
молили, чтобы поведал про новые законы, правила и обряды, данные верховным пророком
Максимом.
— Оно, конечно, справедливо изволили
заметить,
Максим Николаич, — сказал Яков, улыбаясь из вежливости, — и чувствительно вас благодарим за вашу приятность, но позвольте вам выразиться, всякому насекомому жить хочется.
Тот самый
Максимов, который теперь был фейерверкером, рассказывал мне, что, когда, десять лет тому назад, он рекрутом пришел и старые пьющие солдаты пропили с ним деньги, которые у него были, Жданов,
заметив его несчастное положение, призвал к себе, строго выговорил ему за его поведение, побил даже, прочел наставление, как в солдатстве жить нужно, и отпустил, дав ему рубаху, которых уже не было у Максимова, и полтину денег.
Характерно наблюдение
Максима Горького о перемене, которую он
заметил в Толстом во время болезни: «Болезнь еще подсушила его, выжгла в нем что-то, он и внутренне стал как бы легче, прозрачнее, жизнеприемлемее.
Узнал он, что эта девушка — племянница Семена Иоаникиевича и сестра
Максима Яковлевича Строгановых, несколько раз встречался он с ней в строгановских хоромах и обменивался молчаливым поклоном.
Заметил он, что девушка ему стала даже приветливо улыбаться и этой улыбкой приковала к себе еще сильней сердце бобыля, не знавшего ни нежной ласки женской, ни настоящей любви. Понял он, что любовь — сила, и стал бороться с ней, как с силой вражеской.
Надо
заметить, к чести Семена Ивановича, что он среди более пятинедельного упоения разделяемой любви не забыл о своем друге, и через Аленушку выспросил Настю, может ли
Максим питать какие-либо надежды на удачу своего сватовства. Ответ, полученный им для друга, был роковой.
— Ермаку верить можно, —
заметил Максим Яковлевич.
— Твоя воля, ты ей вместо отца, — спокойно
заметил Максим Яковлевич. — Но только за что губить девушку?