Неточные совпадения
Левин знал брата и ход его мыслей; он знал, что неверие его произошло не потому, что ему
легче было жить без веры, но потому, что шаг за шагом современно-научные объяснения явлений мира вытеснили верования, и потому он знал, что теперешнее возвращение его не было законное, совершившееся путем той же мысли, но было только временное, корыстное, с безумною
надеждой исцеления.
— Дарья Александровна! — сказал он, теперь прямо взглянув в доброе взволнованное лицо Долли и чувствуя, что язык его невольно развязывается. — Я бы дорого дал, чтобы сомнение еще было возможно. Когда я сомневался, мне было тяжело, но
легче, чем теперь. Когда я сомневался, то была
надежда; но теперь нет
надежды, и я всё-таки сомневаюсь во всем. Я так сомневаюсь во всем, что я ненавижу сына и иногда не верю, что это мой сын. Я очень несчастлив.
Покамест упивайтесь ею,
Сей
легкой жизнию, друзья!
Ее ничтожность разумею
И мало к ней привязан я;
Для призраков закрыл я вежды;
Но отдаленные
надеждыТревожат сердце иногда:
Без неприметного следа
Мне было б грустно мир оставить.
Живу, пишу не для похвал;
Но я бы, кажется, желал
Печальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный друг,
Напомнил хоть единый звук.
Чужие и свои победы,
Надежды, шалости, мечты.
Текут невинные беседы
С прикрасой
легкой клеветы.
Потом, в отплату лепетанья,
Ее сердечного признанья
Умильно требуют оне.
Но Таня, точно как во сне,
Их речи слышит без участья,
Не понимает ничего,
И тайну сердца своего,
Заветный клад и слез и счастья,
Хранит безмолвно между тем
И им не делится ни с кем.
От природы была она характера смешливого, веселого и миролюбивого, но от беспрерывных несчастий и неудач она до того яростно стала желать и требовать, чтобы все жили в мире и радости и не смели жить иначе, что самый
легкий диссонанс в жизни, самая малейшая неудача стали приводить ее тотчас же чуть не в исступление, и она в один миг, после самых ярких
надежд и фантазий, начинала клясть судьбу, рвать и метать все, что ни попадало под руку, и колотиться головой об стену.
Вере становилось тепло в груди,
легче на сердце. Она внутренно вставала на ноги, будто пробуждалась от сна, чувствуя, что в нее льется волнами опять жизнь, что тихо, как друг, стучится мир в душу, что душу эту, как темный, запущенный храм, осветили огнями и наполнили опять молитвами и
надеждами. Могила обращалась в цветник.
Он жадно пробегал его, с улыбкой задумался над нельстивым, крупным очерком под пером Веры самого себя, с
легким вздохом перечел ту строку, где говорилось, что нет ему
надежды на ее нежное чувство, с печалью читал о своей докучливости, но на сердце у него было покойно, тогда как вчера — Боже мой! Какая тревога!
Эти разговоры с дочерью оставляли в душе Василия Назарыча
легкую тень неудовольствия, но он старался ее заглушить в себе то шуткой, то усиленными занятиями. Сама
Надежда Васильевна очень мало думала о Привалове, потому что ее голова была занята другим. Ей хотелось поскорее уехать в Шатровские заводы, к брату. Там она чувствовала себя как-то необыкновенно легко.
Надежде Васильевне особенно хотелось уехать именно теперь, чтобы избавиться от своего неловкого положения невесты.
Масса безработных в
надежде на скорое и
легкое обогащение бросилась на побережье моря.
Я полагал было пойти в фанзы к удэгейцам, но Дерсу советовал остаться на берегу моря. Во-первых, потому, что здесь
легче было найти пропитание, а во-вторых, он не терял
надежды на возвращение Хей-ба-тоу. Если последний жив, он непременно возвратится назад, будет искать нас на берегу моря, и если не найдет, то может пройти мимо. Тогда мы опять останемся ни с чем. С его доводами нельзя было не согласиться.
Утром 3 ноября мы съели последнюю юколу и пошли в путь с
легкими котомками. Теперь единственная
надежда осталась на охоту. Поэтому было решено, что Дерсу пойдет вперед, а мы, чтобы не пугать зверя, пойдем сзади в 300 шагах от него. Наш путь лежал по неизвестной нам речке, которая, насколько это можно было видеть с перевала, текла на запад.
Когда уж была потеряна
надежда, выпал снег, совершенно зимний, и не с оттепелью, а с хорошеньким,
легким морозом; небо светлое, вечер будет отличный, — пикник! пикник! наскоро, собирать других некогда, — маленький без приглашений.
А тут, всю эту последнюю
надежду, с которою умирать в десять раз
легче, отнимают наверно; тут приговор, и в том, что наверно не избегнешь, вся ужасная-то мука и сидит, и сильнее этой муки нет на свете.
Это была та узда, которой можно было сдерживать рабочую массу, и этим особенно умел пользоваться Карачунский; он постоянно манил рабочих отрядными работами, которые давали известную самостоятельность, а главное, открывали вечно недостижимую
надежду легкого и быстрого обогащения.
Но иногда некоторые из них говорили что-то неслыханное в слободке. С ними не спорили, но слушали их странные речи недоверчиво. Эти речи у одних возбуждали слепое раздражение, у других смутную тревогу, третьих беспокоила
легкая тень
надежды на что-то неясное, и они начинали больше пить, чтобы изгнать ненужную, мешающую тревогу.
Разбитая
надежда на литературу и неудавшаяся попытка начать службу, — этих двух ударов, которыми оприветствовал Калиновича Петербург, было слишком достаточно, чтобы, соединившись с климатом, свалить его с ног: он заболел нервной горячкой, и первое время болезни, когда был почти в беспамятстве, ему было еще как-то
легче, но с возвращением сознания душевное его состояние стало доходить по временам до пределов невыносимой тоски.
Пожаловавшись, рассказал нам изложенные выше подробности о старом князе и выразил
надежду, что с его смертью
легче будет с наследником дело иметь. Любит он, Лазарь, нынешнюю молодежь — такая она бодрая, дельная! Никаких сантиментов: деньги на стол — и весь разговор тут.
Он тут описывал красу природы, цвет розо-желтый облаков, и потом свою дружбу с Борноволоковым, и свои блестящие
надежды на служебную карьеру, и наследство в Самарской губернии, а в конце прибавлял
легкий эскиз виденного им вчера старогородского общества, которое раскритиковал страшно и сделал изъятие для одной лишь почтмейстерши.
Миша легонько вздыхал и принимался за дело, но по окончании урока у него уже не являлось желания потолковать: он говорил, что некогда, что много задано. Иногда на урок приходила и
Надежда посмотреть, как Миша занимается. Миша заметил, — и пользовался этим, — что при ней Володин
легче поддается на разговоры. Однако
Надежда, как только увидит, что Миша не работает, немедленно замечает ему...
За дверью послышался
легкий шорох, заглушенные, короткие звуки, как будто кто-то вздыхал или смеялся, закрывая рот.
Надежда строго посмотрела на дверь и сказала холодно...
Под звуками и движениями жизни явной чуть слышно, непрерывно трепетало тихое дыхание мая — шёлковый шелест молодых трав, шорох свежей, клейкой листвы, щёлканье почек на деревьях, и всюду невидимо играло крепкое вино весны, насыщая воздух своим пряным запахом. Словно туго натянутые струны гудели в воздухе, повинуясь ласковым прикосновениям чьих-то
лёгких рук, — плыла над землёю певучая музыка, вызывая к жизни первые цветы на земле, новые
надежды в сердце.
Варвара Михайловна. Задыхаясь от пошлости, я представляла себе вас — и мне было
легче… была какая-то
надежда…
Сотни неразрывных нитей связывали ее сердце с древними камнями, из которых предки ее построили дома и сложили стены города, с землей, где лежали кости ее кровных, с легендами, песнями и
надеждами людей — теряло сердце матери ближайшего ему человека и плакало: было оно подобно весам, но, взвешивая любовь к сыну и городу, не могло понять — что
легче, что тяжелей.
Надежда Антоновна. Разумеется, не
легче.
Лаевский, утомленный пикником, ненавистью фон Корена и своими мыслями, пошел к
Надежде Федоровне навстречу, и когда она, веселая, радостная, чувствуя себя
легкой, как перышко, запыхавшись и хохоча, схватила его за обе руки и положила ему голову на грудь, он сделал шаг назад и сказал сурово...
Когда Федосей, пройдя через сени, вступил в баню, то остановился пораженный смутным сожалением; его дикое и грубое сердце сжалось при виде таких прелестей и такого страдания: на полу сидела, или лучше сказать, лежала Ольга, преклонив голову на нижнюю ступень полкá и поддерживая ее правою рукою; ее небесные очи, полузакрытые длинными шелковыми ресницами, были неподвижны, как очи мертвой, полны этой мрачной и таинственной поэзии, которую так нестройно, так обильно изливают взоры безумных; можно было тотчас заметить, что с давних пор ни одна алмазная слеза не прокатилась под этими атласными веками, окруженными
легкой коришневатой тенью: все ее слезы превратились в яд, который неумолимо грыз ее сердце; ржавчина грызет железо, а сердце 18-летней девушки так мягко, так нежно, так чисто, что каждое дыхание досады туманит его как стекло, каждое прикосновение судьбы оставляет на нем глубокие следы, как бедный пешеход оставляет свой след на золотистом дне ручья; ручей — это
надежда; покуда она светла и жива, то в несколько мгновений следы изглажены; но если однажды
надежда испарилась, вода утекла… то кому нужда до этих ничтожных следов, до этих незримых ран, покрытых одеждою приличий.
Сын возбуждал в нём какие-то особенные
надежды; когда он видел, как Илья, сунув руки в карманы, посвистывая тихонько, смотрит из окна во двор на рабочих, или не торопясь идёт по ткацкой, или,
лёгким шагом, в посёлок, отец удовлетворённо думал...
Черт знает что я говорил этим людям, но, разумеется, все, что могло внушить им
надежду на возможность иной, более
легкой и осмысленной жизни.
То есть не то чтоб с
легким сердцем, а с какою самоуверенностью, с какими непоколебимыми
надеждами!
Бледные щеки его стали покрываться
легким румянцем, глаза заблестели как будто новой
надеждой, и он с жадностью, широко стал вдыхать в себя холодный, свежий воздух.
И неуклюжий грязный сапог отставного солдата, под тяжестью которого, кажется, трескается самый гранит, и миниатюрный,
легкий, как дым, башмачок молоденькой дамы, оборачивающей свою головку к блестящим окнам магазина, как подсолнечник к солнцу, и гремящая сабля исполненного
надежд прапорщика, проводящая по нем резкую царапину, — всё вымещает на нем могущество силы или могущество слабости.
— Вот тебе на! — проговорил Аполлос Михайлыч, совершенно пораженный. — На кого была
надежда, тот и лопнул. Завидно вот, почему моя пиеса идет лучше всего. Какое это дьявольское артистическое самолюбие! С простыми людьми, право,
легче составлять спектакли; те по крайней мере не умничают, а исполняют, что велят. Велика фигура — мещанин какой-то, и тот важничает!
И вились тогда толпою
Легкокрылые друзья:
Юность
легкая с мечтою
И живых
надежд семья…
Спешный залог был сделан на самых невыгодных и тяжких условиях, но тягость эта значительно уменьшилась несомненною
надеждою скорой и
легкой расплаты.
Надежда Александровна раздраженно возражала Корсакову — долго и убедительно. Он молча слушал, закрыв глаза, вытянув туловище на сундуке, запрокинув лицо к потолку. Катю поразило, какое его лицо усталое и бледное. Бородка торчала кверху, рот был полуоткрыт, как у мертвеца.
Легкий храп забороздил воздух.
«Час от часу не
легче, — думал Жирков. — Прекурьезно! Сейчас выйдет
Надежда Осиповна. Конечно, сделаю вид, что не знаю ее».
Она взяла его под руку и вдруг засмеялась без причины и издала
легкий радостный крик, точно была внезапно очарована какою-то мыслью. Поле с цветущей рожью, которое не шевелилось в тихом воздухе, и лес, озаренный солнцем, были прекрасны; и было похоже, что
Надежда заметила это только теперь, идя рядом с Подгориным.
Ермак мог делать вылазки, но жалел своих людей, и без того малочисленных. Стрелять? Бесполезно, так как имелись только
легкие пушки, а неприятель стоял далеко и не хотел приступать к стенам в
надежде взять крепость с осажденными голодом. Последнее было бы действительно неминуемым для осажденных в Искоре, если бы осада продлилась.
Он усиленно, настойчиво ухаживал за высокомерной княжной, хотя без всякого успеха, без малейшей
надежды растопить окружавшую ее ледяную кору; но эти-то препятствия и раздражали князя Владимира, привыкшего к
легким победам над женщинами.
Счастье, понимаемое по-своему, было целью всех. Им даже не приходило в голову, что земное счастье только кажущееся, что все их планы, расчеты,
надежды только карточные домики, построенные детскими руками и рассыпающиеся от одного дуновения
легкого ветерка. Это дуновение — смерть.
Но чем далее углублялись во внутренность храма, тем
легче, светлее, отраднее становилось душе: тут размеры, формы, образы снимали свои вериги, забирали более воздуха, облекались в полусвет
надежды, в упование бессмертия.
Быть истязуемым и убитым поселянами, мученическою смертью завершить свою службу было бы, казалось ему, гораздо
легче и отраднее, чем влачить его никому не нужную безотрадную жизнь, без даже мгновения радости, без проблеска
надежды когда-либо успокоить угрызение совести за свое преступление, когда-либо изгнать из сердца любимый образ отвергнувшей его девушки, все продолжавшей наполнять и терзать это бедное сердце.
Фон Зееман, конечно, сообщил все подробности своих визитов и хлопот за Хрущева своим домашним и друзьям, и все единогласно одобрили его действия и питали лишь
надежду, что наказание молодому человеку будет назначено сравнительно с другими его сообщники более
легкое.
— Не то,
Надежда Александровна, не то, — с неизъяснимой мукой в голосе произнес он. — Если бы не доверял вам, не уважал бы вас, как лучшую женщину… нет, скажу правду не… любил бы вас, скорее сказал бы,
легче бы было…
— Что это я на вас погляжу, какая вы стали,
Надежда Александровна? — подсел Бабочкин к Крюковской, приютившейся в уголке гостиной. — Стоит разве что-нибудь на свете, чтобы худеть и себя мучить. Я догадывался, а теперь знаю кое-что. Мне Дудкина рассказала. По-моему, надо на все это наплевать.
Легче живется.
По истечении полугодичного траура княжна Людмила Васильевна стала появляться в петербургских гостиных, на маленьких вечерах и приемах, и открыла свои двери для ответных визитов. Мечты ее мало-помалу стали осуществляться. Блестящие кавалеры, как рой мух над куском сахару, вились около нее. К ней их привлекала не только ее выдающаяся красота, но и самостоятельность, невольно дающая
надежду на более
легкую победу. Этому последнему способствовали особенно рассказы об эксцентричной жизни княжны.
Не слышно еще было, чтобы какой известный врач посетил Московию. А сколько добра мог бы он там сделать!.. Врачуя, всего
легче, удобнее просвещать; человек всегда охотнее повинуется своему благотворителю. «Народ русский юн, свеж, следовательно, готов принять все прекрасное и высокое!» — думал Антон. В Московию, Антон! туда, с твоею пламенною душой, с твоими девственными
надеждами и учеными опытами, туда, в эту восточную Колумбию!
Он в это время редактировал две газеты: «Мгновенье» и один из стариннейших органов русской прессы, замечательный тем, что подписчики не отказались от него, а буквально вымерли. «Мгновенье» была тоже запущенная газетка без подписки и обе они, попав в руки одного издателя, были переданы для поправки Ястребову, на
легкое и злое перо которого издатель возлагал большие
надежды.
Все это, однако ж,
легче было говорить в чаду страсти, со слов
надежды, нежели сделать. Кажется, на душу его набегали уже нечистые своекорыстные намерения. Благородного, возвышенного Волынского нельзя было в нем узнать, так сети лукавых, его безрассудство и любовь опутали со всех сторон уж и сердце его.
«Надо расчесться со старым долгом… На душе будет
легче… — решил Корнилий Потапович. — Куда беречь, к чему?.. Хватит на все и на всех… По завещанию откажу все
Надежде, та тоже будет в конце концов нищая… Ее муж игрок…»