Неточные совпадения
Я недавно все это узнала от одного великодушного
человека, которому и отдалась, и вместе с ним завожу
коммуну.
— Да как же не ясно? Надо из ума выжить, чтоб не видать, что все это безумие. Из раскольников, смирнейших
людей в мире, которым дай только право молиться свободно да верить по-своему, революционеров посочинили. Тут… вон… общину в
коммуну перетолковали: сумасшествие, да и только! Недостает, чтоб еще в храме Божием манифестацию сделали: разные этакие афиши, что ли, бросили… так народ-то еще один раз кулаки почешет.
Общий обман, распространенный на всех
людей, состоит в том, что во всех катехизисах или заменивших их книгах, служащих теперь обязательному обучению детей, сказано, что насилие, т. е. истязание, заключения и казни, равно как и убийства на междоусобной или внешней войне для поддержания и защиты существующего государственного устройства (какое бы оно ни было, самодержавное, монархическое, конвент, консульство, империя того или другого Наполеона или Буланже, конституционная монархия,
коммуна или республика), совершенно законны и не противоречат ни нравственности, ни христианству.
— И была свадьба — э! Удивительный день! Вся
коммуна смотрела на нас, и все пришли в наш хлев, который вдруг стал богатым домом… У нас было всё: вино, и фрукты, и мясо, и хлеб, и все ели, и всем было весело… Потому что, синьоры, нет лучше веселья, как творить добро
людям, поверьте мне, ничего нет красивее и веселее, чем это!
«У меня три брата, и все четверо мы поклялись друг другу, что зарежем тебя, как барана, если ты сойдешь когда-нибудь с острова на землю в Сорренто, Кастелла-маре, Toppe или где бы то ни было. Как только узнаем, то и зарежем, помни! Это такая же правда, как то, что
люди твоей
коммуны — хорошие, честные
люди. Помощь твоя не нужна синьоре моей, даже и свинья моя отказалась бы от твоего хлеба. Живи, не сходя с острова, пока я не скажу тебе — можно!»
Студент. Вот видите ли. Для меня самого жизнь в Москве наскучила: бедность, отсутствие труда, постоянно вознаграждаемого… По аудиториям шляться прискучило, слушать болтовню профессоров (все пустые башки)… Упитанных барчонков учить — еще глупее. У меня в виду была другая жизнь. В Петербурге, изволите ли видеть, есть кружок
людей, которые затеяли некоторое хорошее дело. Они устроили
коммуну. Вот к этим
людям и я хотел присоединиться…
Петруша. Вы сами мальчишка… иг!.. Я свободный… иг!..
человек, иг!.. Я сам сказал… Я… иг!.. еду в
коммуну…
Члены
коммуны чуть ли даже не единодушно были убеждены, что этот вечный труженик способен только смотреть за книжным магазином, корпеть над конторскими книгами и счетами, да еще по принципу добровольно измозжать плоть свою, а он вдруг чем-то еще таким занимался, за что
люди знакомятся с секретными комнатами близ Цепного моста.
Обыкновенно никакой прислуги в
коммуне не водилось, потому что, сколько ни нанимали ее, ни один
человек более трех-четырех дней решительно был не в состоянии у них выжить. Поживет, поглядит да и объявит: «Нет уж, мол, пожалуйте мне мой пашпорт».
Обеда в
коммуне не стряпали, а вся братия ходила питать себя поблизости в одну кухмистерскую, которую содержала некоторая дама или девица, принадлежавшая тоже к лику «новых
людей».
Храня сухой и сдержанный вид
человека обиженного и поссорившегося, он явился к ним под предлогом, чтобы забрать кое-что из оставшихся вещей своих, белье да платье, однако же с сильным желанием в душе, чтобы дело приняло удачный оборот и дало бы ему возможность снова поселиться в
коммуне и снова верховодить ее сожителями. В сущности, он очень хорошо сознавал, что вне
коммуны ему почти некуда и деваться.
Татьяна знала, что в
коммуне бывают вечера, и вспомнив, что именно сегодня там вечер, взяла и поехала, предварив тетку, чтобы за нею прислали
человека часу в двенадцатом.
Захотел Иосаф Платонович быть вождем политической партии, — был, и не доволен: подчиненные не слушаются; захотел показать, что для него брак гиль, — и женился для других, то есть для жены, и об этом теперь скорбит; брезговал собственностью,
коммуны заводил, а теперь душа не сносит, что карман тощ; взаймы ему
человек тысченок десяток дал, теперь, зачем он дал? поблагородничал, сестре свою часть подарил, и об этом нынче во всю грудь провздыхал: зачем не на общее дело отдал, зачем не бедным роздал? зачем не себе взял?
— Своей нивы теперь не будет полагаться. Сознательность пойдет. Везде будет
коммуна. Какой смысл? Каждый на своем клочке ковыряется, без солидарности. Будет общий труд, товарищество, общественная нива, и все, как один
человек, будут выходить с косами.
Эту еще единственную тогда эпопею
Коммуны я набросал по выпускам книги, которые при мне и выходили в Париже. Авторы ее Ланжалле и Каррьер, приятели Вырубова и М.М.Ковалевского, тогда еще безвестные молодые
люди, составили свой труд по фактическим данным, без всякой литературной отделки, суховато, но дельно и в объективном, очень порядочном тоне, с явной симпатией тому, что было в идее Парижской
коммуны двигательного и справедливого.