Неточные совпадения
Городничий. Я сам, матушка, порядочный
человек. Однако ж, право, как подумаешь, Анна Андреевна, какие мы с тобой теперь птицы сделались! а, Анна Андреевна? Высокого полета, черт побери! Постой же, теперь же я
задам перцу всем этим охотникам подавать просьбы и доносы. Эй, кто там?
Ни разу не пришло ему на мысль: а что, кабы сим благополучным
людям да кровь пустить? напротив того, наблюдая из окон дома Распоповой, как обыватели бродят, переваливаясь, по улицам, он даже
задавал себе вопрос: не потому ли
люди сии и благополучны, что никакого сорта законы не тревожат их?
— Прямо
задами; нашими гумнами, милый
человек, да коноплями; стежка там.
Те же, как всегда, были по ложам какие-то дамы с какими-то офицерами в
задах лож; те же, Бог знает кто, разноцветные женщины, и мундиры, и сюртуки; та же грязная толпа в райке, и во всей этой толпе, в ложах и в первых рядах, были
человек сорок настоящих мужчин и женщин. И на эти оазисы Вронский тотчас обратил внимание и с ними тотчас же вошел в сношение.
Вронский в эти три месяца, которые он провел с Анной за границей, сходясь с новыми
людьми, всегда
задавал себе вопрос о том, как это новое лицо посмотрит на его отношения к Анне, и большею частью встречал в мужчинах какое должно понимание. Но если б его спросили и спросили тех, которые понимали «как должно», в чем состояло это понимание, и он и они были бы в большом затруднении.
— Мне совестно наложить на вас такую неприятную комиссию, потому что одно изъяснение с таким
человеком для меня уже неприятная комиссия. Надобно вам сказать, что он из простых, мелкопоместных дворян нашей губернии, выслужился в Петербурге, вышел кое-как в
люди, женившись там на чьей-то побочной дочери, и заважничал.
Задает здесь тоны. Да у нас в губернии, слава богу, народ живет не глупый: мода нам не указ, а Петербург — не церковь.
Несколько раз, с различными интонациями и с выражением величайшего удовольствия, прочел он это изречение, выражавшее его задушевную мысль; потом
задал нам урок из истории и сел у окна. Лицо его не было угрюмо, как прежде; оно выражало довольство
человека, достойно отмстившего за нанесенную ему обиду.
Сговорившись с тем и другим,
задал он всем попойку, и хмельные козаки, в числе нескольких
человек, повалили прямо на площадь, где стояли привязанные к столбу литавры, в которые обыкновенно били сбор на раду. Не нашедши палок, хранившихся всегда у довбиша, они схватили по полену в руки и начали колотить в них. На бой прежде всего прибежал довбиш, высокий
человек с одним только глазом, несмотря, однако ж, на то, страшно заспанным.
— Эх, брат, да ведь природу поправляют и направляют, а без этого пришлось бы потонуть в предрассудках. Без этого ни одного бы великого
человека не было. Говорят: «долг, совесть», — я ничего не хочу говорить против долга и совести, — но ведь как мы их понимаем? Стой, я тебе еще
задам один вопрос. Слушай!
— Для чего я не служу, милостивый государь, — подхватил Мармеладов, исключительно обращаясь к Раскольникову, как будто это он ему
задал вопрос, — для чего не служу? А разве сердце у меня не болит о том, что я пресмыкаюсь втуне? Когда господин Лебезятников, тому месяц назад, супругу мою собственноручно избил, а я лежал пьяненькой, разве я не страдал? Позвольте, молодой
человек, случалось вам… гм… ну хоть испрашивать денег взаймы безнадежно?
Или что если
задаю вопрос: вошь ли
человек? — то, стало быть, уж не вошь
человек для меня, а вошь для того, кому этого и в голову не заходит и кто прямо без вопросов идет…
— Ничего, Соня. Не пугайся… Вздор! Право, если рассудить, — вздор, — бормотал он с видом себя не помнящего
человека в бреду. — Зачем только тебя-то я пришел мучить? — прибавил он вдруг, смотря на нее. — Право. Зачем? Я все
задаю себе этот вопрос, Соня…
Штатский
человек, выдернув штык и пошевелив Дьякона, поставил ружье к ноге, вынул из кармана тряпочку или варежку, провел ею по штыку снизу вверх, потом тряпочку спрятал, а ладонью погладил свой
зад. Солдатик, подпрыгивая, точно резиновый, совал штыком в воздух и внятно говорил...
И часто бывало так, что взволнованный ожиданием или чем-то иным неугомонный
человек, подталкиваемый их локтями, оказывался затисканным во двор. Это случилось и с Климом. Чернобородый
человек посмотрел на него хмурым взглядом темных глаз и через минуту наступил каблуком на пальцы ноги Самгина. Дернув ногой, Клим толкнул его коленом в
зад, —
человек обиделся...
— Вы с меня много спрашиваете. Мне кажется, этот
человек способен
задать себе огромные требования и, может быть, их выполнить, — но отчету никому не отдающий.
— Ведь мы никогда не увидимся и — что вам? Скажите мне правду раз навек, на один вопрос, который никогда не
задают умные
люди: любили вы меня хоть когда-нибудь, или я… ошибся?
Иногда я с чрезвычайным недоумением всматривался в этого
человека и
задавал себе вопрос: «Где же это он прежде заседал?
Глядя на фигуру стоящего в полной форме японца, с несколько поникшей головой, в этой мантии, с коробочкой на лбу и в бесконечных панталонах, поневоле подумаешь, что какой-нибудь проказник когда-то
задал себе задачу одеть
человека как можно неудобнее, чтоб ему нельзя было не только ходить и бегать, но даже шевелиться.
Корейцы стали нападать и на этих, но они с такою силою, ловкостью и яростью схватили несколько
человек и такую
задали им потасовку, что прочие отступили.
Веревкин для такого сорта поручений был самый золотой
человек, потому что, несмотря на величайшие затруднения и препятствия при их выполнении, он даже не
задавал себе вопроса, для чего нужен был Антониде Ивановне Привалов, нужен именно сегодня, а не в другое время.
Французские фразы постоянно висели в воздухе, ими встречали и провожали гостей, ими высказывали то, что было совестно выговорить по-русски, ими пускали пыль в глаза
людям непосвященным, ими щеголяли и
задавали тон.
Он тебе
задаст!» Эта невинная угроза слишком часто повторялась в своей стереотипной форме, чтобы напугать даже менее смелого
человека, чем Виктор Васильич.
Похоже было на то, когда пьяный
человек, воротясь домой, начинает с необычайным жаром рассказывать жене или кому из домашних, как его сейчас оскорбили, какой подлец его оскорбитель, какой он сам, напротив, прекрасный
человек и как он тому подлецу
задаст, — и все это длинно-длинно, бессвязно и возбужденно, со стуком кулаками по столу, с пьяными слезами.
— А черт знает. Из похвальбы, может быть… так… что вот так много денег прокутил… Из того, может, чтоб об этих зашитых деньгах забыть… да, это именно оттого… черт… который раз вы
задаете этот вопрос? Ну, соврал, и кончено, раз соврал и уж не хотел переправлять. Из-за чего иной раз врет
человек?
— Женщина часто бесчестна, — проскрежетала она. — Я еще час тому думала, что мне страшно дотронуться до этого изверга… как до гада… и вот нет, он все еще для меня
человек! Да убил ли он? Он ли убил? — воскликнула она вдруг истерически, быстро обращаясь к Ивану Федоровичу. Алеша мигом понял, что этот самый вопрос она уже
задавала Ивану Федоровичу, может, всего за минуту пред его приходом, и не в первый раз, а в сотый, и что кончили они ссорой.
Тут, конечно, прямо представляется, что в решении молодого
человека идти ночью, почти в одиннадцать часов, в дом к совершенно незнакомой ему светской барыне, поднять ее, может быть, с постели, с тем чтобы
задать ей удивительный по своей обстановке вопрос, заключалось, может быть, гораздо еще больше шансов произвести скандал, чем идти к Федору Павловичу.
Дичи у него в поместье водится много, дом построен по плану французского архитектора,
люди одеты по-английски, обеды
задает он отличные, принимает гостей ласково, а все-таки неохотно к нему едешь.
Около господской усадьбы, стоявшей к улице
задом, происходило, что обыкновенно происходит около господских усадеб: девки в полинялых ситцевых платьях шныряли взад и вперед; дворовые
люди брели по грязи, останавливались и задумчиво чесали свои спины; привязанная лошадь десятского лениво махала хвостом и, высоко задравши морду, глодала забор; курицы кудахтали; чахоточные индейки беспрестанно перекликивались.
Перекрестился дед, когда слез долой. Экая чертовщина! что за пропасть, какие с
человеком чудеса делаются! Глядь на руки — все в крови; посмотрел в стоявшую торчмя бочку с водою — и лицо также. Обмывшись хорошенько, чтобы не испугать детей, входит он потихоньку в хату; смотрит: дети пятятся к нему
задом и в испуге указывают ему пальцами, говоря: «Дывысь, дывысь, маты, мов дурна, скаче!» [Смотри, смотри, мать, как сумасшедшая, скачет! (Прим. Н.В. Гоголя.)]
После моей длинной речи, которая, как мне впоследствии сказали, понравилась Дзержинскому своей прямотой, он все-таки
задал мне несколько неприятных вопросов, связанных с
людьми.
— А непонятно мне — на что они? Ползают и ползают, черные. Господь всякой тле свою задачу
задал: мокрица показывает, что в доме сырость; клоп — значит, стены грязные; вошь нападает — нездоров будет
человек, — всё понятно! А эти, — кто знает, какая в них сила живет, на что они насылаются?
Можно ли любить всех, всех
людей, всех своих ближних, — я часто
задавала себе этот вопрос?
— Уж это што и говорить, — соглашались все. — Как по другим прочиим местам добрые
люди делают, так и мы. Жалованье
зададим ходокам, чтобы им не обидно было и чтобы неустойки не вышло. Тоже задарма кому охота болтаться… В аккурате надо дело делать.
Не извиняюсь, что преследую вас разного рода поручениями; вы сами виноваты, что я без зазрения совести
задаю вам хлопоты. Может быть, можно будет вам через тезку Якушкина избавить этого
человека от всяких посторонних расходов. Словом сказать, сделать все, что придумаете лучшим; совершенно на вас полагаюсь и уверен, что дело Кудашева в хороших руках.
— Я бы ее, подлую, в порошок стерла! Тоже это называется любила! Если ты любишь
человека, то тебе все должно быть мило от него. Он в тюрьму, и ты с ним в тюрьму. Он сделался вором, а ты ему помогай. Он нищий, а ты все-таки с ним. Что тут особенного, что корка черного хлеба, когда любовь? Подлая она и подлая! А я бы, на его месте, бросила бы ее или, вместо того чтобы плакать, такую
задала ей взбучку, что она бы целый месяц с синяками ходила, гадина!
— Да, но должны же существовать какие-нибудь клапаны для общественных страстей? — важно заметил Борис Собашников, высокий, немного надменный и манерный молодой
человек, которому короткий китель, едва прикрывавший толстый
зад, модные, кавалерийского фасона брюки, пенсне на широкой черной ленте и фуражка прусского образца придавали фатоватый вид. — Неужели порядочнее пользоваться ласками своей горничной или вести за углом интригу с чужой женой? Что я могу поделать, если мне необходима женщина!
Перед экзаменом инспектор-учитель
задал им сочинение на тему: «Великий
человек». По словесности Вихров тоже был первый, потому что прекрасно знал риторику и логику и, кроме того, сочинял прекрасно. Счастливая мысль мелькнула в его голове: давно уже желая высказать то, что наболело у него на сердце, он подошел к учителю и спросил его, что можно ли, вместо заданной им темы, написать на тему: «Случайный
человек»?
— Охота вам, Осип Иваныч, себя изнурять! — бывало, скажешь ему, —
человек вы состоятельный, а другие говорят и богатый, могли бы в Петербурге шику
задать, а вы вот в сибирке ходите да белужиной, вместо обеда, пробавляетесь!
Мне показали на одну юрту, я и пошел туда, куда показали. Прихожу и вижу: там собрались много ших-задов и мало-задов, и мамов и дербышей, и все, поджав ноги, на кошмах сидят, а посреди их два
человека незнакомые, одеты хотя и по-дорожному, а видно, что духовного звания; стоят оба посреди этого сброда и слову божьему татар учат.
Начал с того, что побывал на берегах Пинеги и на берегах Вилюя,
задал себе вопрос: ужели есть такая нужда, которая может загнать
человека в эти волшебные места?
Я видел, как он добывал сведения, как ловко
задавал умелые вопросы, рассказывал мне о каждом уголке, где мы бывали, рассказывал о встреченных
людях, двумя словами, иногда неопровержимо точно определяя
человека.
— Правда, что самый серьезный
человек может
задавать самые удивительные вопросы. И чего вы так беспокоитесь? Неужто из самолюбия, что вас женщина первая бросила, а не вы ее? Знаете, Николай Всеволодович, я, пока у вас, убедилась, между прочим, что вы ужасно ко мне великодушны, а я вот этого-то и не могу у вас выносить.
Скрыть это происшествие от пани Вибель Аггей Никитич нашел невозможным, и на другой день, придя после обеда в аптеку, он рассказал ей все и
задал тот же вопрос, который делал самому себе, о том, кто же могли быть эти два
человека?
Прожив с ним некоторое время, вы бы невольно
задали себе вопрос: как мог этот смиренный, кроткий, как дитя,
человек, быть бунтовщиком?
Извозчик, хлестнув лошадь, поехал прочь, а дворник впрягся в ноги девицы и, пятясь
задом, поволок ее на тротуар, как мертвую. Я обезумел, побежал и, на мое счастье, на бегу, сам бросил или нечаянно уронил саженный ватерпас, что спасло дворника и меня от крупной неприятности. Ударив его с разбегу, я опрокинул дворника, вскочил на крыльцо, отчаянно задергал ручку звонка; выбежали какие-то дикие
люди, я не мог ничего объяснить им и ушел, подняв ватерпас.
— Извольте хорошенько слушать, в чем дело и какое его было течение: Варнавка действительно сварил
человека с разрешения начальства, то есть лекаря и исправника, так как то был утопленник; но этот сваренец теперь его жестоко мучит и его мать, госпожу просвирню, и я все это разузнал и сказал у исправника отцу протопопу, и отец протопоп исправнику за это… того-с, по-французски, пробире-муа,
задали, и исправник сказал: что я, говорит, возьму солдат и положу этому конец; но я сказал, что пока еще ты возьмешь солдат, а я сам солдат, и с завтрашнего дня, ваше преподобие, честная протопопица Наталья Николаевна, вы будете видеть, как дьякон Ахилла начнет казнить учителя Варнавку, который богохульствует, смущает
людей живых и мучит мертвых.
А он говорит: «Вы похожи на
человека, который собрался ехать, сел на осла
задом наперед и держится за хвост.
Но когда я говорил, что такого ограничения не сделано в божьем законе, и упоминал об обязательном для всех христианском учении братства, прощения обид, любви, которые никак не могли согласоваться с убийством,
люди из народа обыкновенно соглашались, но уже с своей стороны
задавали мне вопрос: каким же образом делается то, спрашивали они, что правительство, которое, по их понятиям, не может ошибаться, распоряжается, когда нужно, войсками, посылая их на войну, и казнями преступников?
Генерал во все это не вмешивался; но зато при
людях он смеялся над женою бессовестно,
задавал, например, себе такие вопросы: зачем он женился на «такой просвирне»? — и никто не смел ему противоречить.
Многие из нас думали: как, однако ж, постыдно, как глубоко оскорбительно положение
человека, который постоянно должен
задавать себе вопрос: за что? — и не находить другого ответа, кроме: будь готов.