Неточные совпадения
Но вот что слишком немногими испытано, что очаровательность, которую всему
дает любовь, вовсе не должна, по — настоящему, быть мимолетным явлением в жизни человека, что этот яркий свет жизни не должен озарять только эпоху искания, стремления, назовем хотя так: ухаживания, или сватания, нет, что эта эпоха по — настоящему должна быть только зарею, милою,
прекрасною, но предшественницею дня, в котором несравненно больше и света и теплоты, чем в его предшественнице, свет и теплота которого долго, очень долго растут, все растут, и особенно теплота очень долго растет, далеко за полдень все еще растет.
Эпоха, проникнутая сознанием греховности
любви, была эротична до глубины своих основ, создала культ Мадонны и влюбленности в Христа, сблизила культ
прекрасной дамы с вечной женственностью мировой души.
— И дело. Ты затеял нечто большое и
прекрасное, Лихонин. Князь мне ночью говорил. Ну, что же, на то и молодость, чтобы делать святые глупости.
Дай мне бутылку, Александра, я сам открою, а то ты надорвешься и у тебя жила лопнет. За новую жизнь, Любочка, виноват…
Любовь…
Любовь…
Вы, юноши и неюноши, ищущие в Петербурге мест, занятий, хлеба, вы поймете положение моего героя, зная, может быть, по опыту, что значит в этом случае потерять последнюю опору, между тем как раздражающего свойства мысль не перестает вас преследовать, что вот тут же, в этом Петербурге, сотни деятельностей, тысячи служб с
прекрасным жалованьем, с баснословными квартирами, с
любовью начальников, могущих для вас сделать вся и все — и только вам ничего не
дают и вас никуда не пускают!
И эти люди — христиане, исповедующие один великой закон
любви и самоотвержения, глядя на то, что они сделали, не упадут с раскаянием вдруг на колени перед Тем, Кто,
дав им жизнь, вложил в душу каждого, вместе с страхом смерти,
любовь к добру и
прекрасному, и со слезами радости и счастия не обнимутся, как братья?
Почему же прежде он не прибежал ко мне, счастливый и
прекрасный — ибо
любовь украшает лицо, — почему не бросился он тогда в мои объятия, не заплакал на груди моей слезами беспредельного счастья и не поведал мне всего, всего?» Или я крокодил, который бы только сожрал вас, а не
дал бы вам полезного совета?
Она просто, ясно, без всякого преувеличения, описала постоянную и горячую
любовь Алексея Степаныча, давно известную всему городу (конечно, и Софье Николавне); с родственным участием говорила о
прекрасном характере, доброте и редкой скромности жениха; справедливо и точно рассказала про его настоящее и будущее состояние; рассказала правду про всё его семейство и не забыла прибавить, что вчера Алексей Степанович получил чрез письмо полное согласие и благословение родителей искать руки достойнейшей и всеми уважаемой Софьи Николавны; что сам он от волнения, ожидания ответа родителей и несказанной
любви занемог лихорадкой, но, не имея сил откладывать решение своей судьбы, просил ее, как родственницу и знакомую с Софьей Николавной
даму, узнать: угодно ли, не противно ли будет ей, чтобы Алексей Степаныч сделал формальное предложение Николаю Федоровичу.
Рюмин. Не
любви прошу — жалости! Жизнь пугает меня настойчивостью своих требований, а я осторожно обхожу их и прячусь за ширмы разных теорий, — вы понимаете это, я знаю… Я встретил вас, — и вдруг сердце мое вспыхнуло
прекрасной, яркой надеждой, что… вы поможете мне исполнить мои обещания, вы
дадите мне силу и желание работать… для блага жизни!
— Благодарю тебя, мой царь, за все: за твою
любовь, за твою красоту, за твою мудрость, к которой ты позволил мне прильнуть устами, как к сладкому источнику.
Дай мне поцеловать твои руки, не отнимай их от моего рта до тех пор, пока последнее дыхание не отлетит от меня. Никогда не было и не будет женщины счастливее меня. Благодарю тебя, мой царь, мой возлюбленный, мой
прекрасный. Вспоминай изредка о твоей рабе, о твоей обожженной солнцем Суламифи.
В век рыцарства «
прекрасная дама» вообще не имела никакого отношения к жене, и ее обожание отлично уживалось с грубостью нравов и кулачным правом:
любовь оставалась «идеалистической», а идеалистические взлеты бессильными.
«Бог одинаково живет во всех вещах, а вещь ничего не знает о Боге; и Он не открывается вещи, а она получает от Него силу, но по своему свойству, — или от его
любви, или от его гнева; и от чего она берет ее, то и обнаруживается вовне, и если есть благо в ней, то для злобы оно как бы закрыто, как вы можете видеть на примере куста шиповника; еще более на других колючих вещах: из него ведь вырастает
прекрасный душистый цветок, и в нем лежат два свойства любовное и враждебное, какое побеждает, то и
дает плод» [IV, 343–344, § 49.].
Поразительно, что именно на почве христианства, в христианскую эпоху, в средневековье, раскрылась
любовь мужчины и женщины и
дала свой высший цвет в рыцарстве, в культе
прекрасной дамы.
Трудно было не привязаться к такому чудаку и не быть ему благодарным за те «заряды», какие
давали моему назревающему писательству подобная подготовка и беззаветная
любовь к области
прекрасного слова.
— Познакомьтесь, и вы скажете совсем другое. У этого купца
прекрасная русская библиотека. Такой, конечно, нет у всех дворян вместе здешнего уезда. Этот купец живет с большим приличием. Не говорю вам о его доме: в нем найдете вместе с роскошью вкус и
любовь ко всему
прекрасному. Скажу только, что он выписывает иностранца-учителя для своего сына, премиленького мальчика, что он хочет
дать ему отличное воспитание.
— О! я буду молить бога
дать мне уразуметь все, что есть
прекрасного, дорогого в
любви на земле и в небе, соберу в груди моей все сокровища ее, весь мир
любви, отрою все заповеданные тайны ее и буду истощать их для тебя, милый друг! Сердце научит меня находить для тебя новые ласки, каждый день изобретать новые.
Разумеется, все эти старания скромного губернатора не вполне достигали того, чего он желал: киевляне узнавали Фундуклея и, по
любви к этому тихому человеку,
давали ему честь и место. Образованные люди, заметив его большую фигуру, закрытую зонтиком, говорили: «Вот идет
прекрасная испанка», а простолюдины поверяли по нем время, сказывая: «Седьмой час—вон уже дьяк с горы спускается».