Неточные совпадения
Оттого ли, что дети видели, что
мама любила эту тетю, или оттого, что они сами чувствовали в ней особенную прелесть; но старшие два, а за ними и меньшие, как это часто бывает с детьми, еще до обеда прилипли к новой тете и не отходили от нее.
Выдумывать было не легко, но он понимал, что именно за это все в доме, исключая Настоящего Старика,
любят его больше, чем брата Дмитрия. Даже доктор Сомов, когда шли кататься в лодках и Клим с братом обогнали его, — даже угрюмый доктор, лениво шагавший под руку с
мамой, сказал ей...
— Павля все знает, даже больше, чем папа. Бывает, если папа уехал в Москву, Павля с
мамой поют тихонькие песни и плачут обе две, и Павля целует мамины руки.
Мама очень много плачет, когда выпьет мадеры, больная потому что и злая тоже. Она говорит: «Бог сделал меня злой». И ей не нравится, что папа знаком с другими дамами и с твоей
мамой; она не
любит никаких дам, только Павлю, которая ведь не дама, а солдатова жена.
— Отец мой несчастливо в карты играл, и когда, бывало, проиграется, приказывает
маме разбавлять молоко водой, — у нас было две коровы.
Мама продавала молоко, она была честная, ее все
любили, верили ей. Если б ты знал, как она мучилась, плакала, когда ей приходилось молоко разбавлять. Ну, вот, и мне тоже стыдно, когда я плохо пою, — понял?
— Отец жалуется, что
любить трудно. Он даже кричал на
маму: пойми, дура, ведь я тебя
люблю. Видишь?
— Я — не старуха, и Павля — тоже молодая еще, — спокойно возразила Лида. — Мы с Павлей очень
любим его, а
мама сердится, потому что он несправедливо наказал ее, и она говорит, что бог играет в люди, как Борис в свои солдатики.
«За что ты не
любишь мою
маму?»
— Ну и слава Богу! — сказала
мама, испугавшись тому, что он шептал мне на ухо, — а то я было подумала… Ты, Аркаша, на нас не сердись; умные-то люди и без нас с тобой будут, а вот кто тебя любить-то станет, коли нас друг у дружки не будет?
— Ах, как жаль! Какой жребий! Знаешь, даже грешно, что мы идем такие веселые, а ее душа где-нибудь теперь летит во мраке, в каком-нибудь бездонном мраке, согрешившая, и с своей обидой… Аркадий, кто в ее грехе виноват? Ах, как это страшно! Думаешь ли ты когда об этом мраке? Ах, как я боюсь смерти, и как это грешно! Не
люблю я темноты, то ли дело такое солнце!
Мама говорит, что грешно бояться… Аркадий, знаешь ли ты хорошо
маму?
О, я слишком знал и тогда, что я всегда начинал
любить твою
маму, чуть только мы с ней разлучались, и всегда вдруг холодел к ней, когда опять с ней сходились; но тут было не то, тогда было не то.
Но
маму я всегда
любил, и тогда
любил, и вовсе не ненавидел, а было то, что всегда бывает: кого больше
любишь, того первого и оскорбляешь.
Поражало меня тоже, что он больше
любил сам приходить ко мне, так что я наконец ужасно редко стал ходить к
маме, в неделю раз, не больше, особенно в самое последнее время, когда я уж совсем завертелся.
И что ж, что я ее
люблю, — продолжал я вдохновенно и сверкая глазами, — я не стыжусь этого:
мама — ангел небесный, а она — царица земная!
— Ох, ты очень смешной, ты ужасно смешной, Аркадий! И знаешь, я, может быть, за то тебя всего больше и
любила в этот месяц, что ты вот этакий чудак. Но ты во многом и дурной чудак, — это чтоб ты не возгордился. Да знаешь ли, кто еще над тобой смеялся?
Мама смеялась,
мама со мной вместе: «Экий, шепчем, чудак, ведь этакий чудак!» А ты-то сидишь и думаешь в это время, что мы сидим и тебя трепещем.
— Это играть? Играть? Перестану,
мама; сегодня в последний раз еду, особенно после того, как Андрей Петрович сам и вслух объявил, что его денег там нет ни копейки. Вы не поверите, как я краснею… Я, впрочем, должен с ним объясниться…
Мама, милая, в прошлый раз я здесь сказал… неловкое слово… мамочка, я врал: я хочу искренно веровать, я только фанфаронил, и очень
люблю Христа…
Он
маму любит,
маму, и я видел, как он обнимал ее, и я прежде сам думал, что он
любит Катерину Николаевну, но теперь узнал ясно, что он, может, ее когда-то
любил, но теперь давно ненавидит… и хочет мстить, и она боится, потому что я тебе скажу, Ламберт, он ужасно страшен, когда начнет мстить.
— Он виноват в этом,
мама, это он во всем виноват; он нас никогда не
любил.
Мама плачет, говорит: «Если за него выйдешь, несчастна будешь,
любить перестанет».
Не узнаешь ты,
мама, никогда, как я тебя тогда
любил!
Тут все, однако же, вместе: ведь я же
любил твою
маму в самом деле, искренно, не книжно.
— Пока на постоялый двор, чтоб только не ночевать в этом доме. Скажи
маме, что я
люблю ее.
Ты рад, что я
любил твою
маму, и даже не верил, может быть, что я
любил ее?
— Ну, ну, ничего, — перебила
мама, — а вот
любите только друг дружку и никогда не ссорьтесь, то и Бог счастья пошлет.
Впишу здесь, пожалуй, и собственное мое суждение, мелькнувшее у меня в уме, пока я тогда его слушал: я подумал, что
любил он
маму более, так сказать, гуманною и общечеловеческою любовью, чем простою любовью, которою вообще
любят женщин, и чуть только встретил женщину, которую полюбил этою простою любовью, то тотчас же и не захотел этой любви — вероятнее всего с непривычки.
— Я тебя за это и
люблю… А
мама, Досифея, Лука, Хина — да все, решительно все, кажется, с ума сошли.
—
Мама тебя очень…
любит, — продолжал он, раскачивая ногами.
— Я бы устроила так, чтобы всем было весело… Да!..
Мама считает всякое веселье грехом, но это неправда. Если человек работает день, отчего же ему не повеселиться вечером? Например: театр, концерты, катание на тройках… Я
люблю шибко ездить, так, чтобы дух захватывало!
— Нет, Котик
любит свою
маму. Котик не станет огорчать папу и
маму.
— Ничего не дам, а ей пуще не дам! Она его не
любила. Она у него тогда пушечку отняла, а он ей по-да-рил, — вдруг в голос прорыдал штабс-капитан при воспоминании о том, как Илюша уступил тогда свою пушечку
маме. Бедная помешанная так и залилась вся тихим плачем, закрыв лицо руками. Мальчики, видя, наконец, что отец не выпускает гроб от себя, а между тем пора нести, вдруг обступили гроб тесною кучкой и стали его подымать.
Мать ошибалась:
маму свою он очень
любил, а не
любил только «телячьих нежностей», как выражался он на своем школьническом языке.
Обманута, обижена, убита
Снегурочка. О мать, Весна-Красна!
Бегу к тебе, и с жалобой и с просьбой:
Любви прошу, хочу
любить. Отдай
Снегурочке девичье сердце,
мама!
Отдай любовь иль жизнь мою возьми!
Аня.
Мама!..
Мама, ты плачешь? Милая, добрая, хорошая моя
мама, моя прекрасная, я
люблю тебя… я благословляю тебя. Вишневый сад продан, его уже нет, это правда, правда, но не плачь,
мама, у тебя осталась жизнь впереди, осталась твоя хорошая, чистая душа… Пойдем со мной, пойдем, милая, отсюда, пойдем!.. Мы насадим новый сад, роскошнее этого, ты увидишь его, поймешь, и радость, тихая, глубокая радость опустится на твою душу, как солнце в вечерний час, и ты улыбнешься,
мама! Пойдем, милая! Пойдем!..
Аня. Я верю тебе, дядя. Тебя все
любят, уважают… но, милый дядя, тебе надо молчать, только молчать. Что ты говорил только что про мою
маму, про свою сестру? Для чего ты это говорил?
—
Люби, мой друг,
маму, — отвечал доктор, поцеловав ребенка и берясь за свой саквояж.
— Я хочу, чтоб вы были вместе. Я и тебя
люблю и
маму.
—
Мама!
Мама! Ах, как хорошо тут,
мама! — кричит ей мальчик и опять целуется с детьми, и хочется ему рассказать им поскорее про тех куколок за стеклом. — Кто вы, мальчики? Кто вы, девочки? — спрашивает он, смеясь и
любя их.
Соня. Ш-ш! Он будет братом мне… Он груб, ты сделаешь его мягче, у тебя так много нежности… Ты научишь его работать с любовью, как работаешь сама, как научила меня. Он будет хорошим товарищем мне… и мы заживем прекрасно… сначала трое… а потом нас будет четверо… потому что, родная моя, я выйду замуж за этого смешного Максима… Я
люблю его,
мама, он такой славный!
Мне кажется, что теперь ты не понимаешь урока, моя
мама… Если ты его
любишь…
Соня. Нет, милый дедушка, право, я не забуду вас! Вы такой простой, хороший! А я так
люблю простых людей! Но… вы не видали
маму мою?
Людмила. И ты,
мама, не
любишь?
Чебутыкин. Милые мои, хорошие мои, вы у меня единственные, вы для меня самое дорогое, что только есть на свете. Мне скоро шестьдесят, я старик, одинокий, ничтожный старик… Ничего во мне нет хорошего, кроме этой любви к вам, и если бы не вы, то я бы давно уже не жил на свете… (Ирине.) Милая, деточка моя, я знал вас со дня вашего рождения… носил на руках… я
любил покойницу
маму…
— Но вот что мне удивительно, — заговорил Саша, — я
люблю и отца. И смешно сказать, за что! Вспомню, что он
любил щи — их у нас теперь не делают, — и вдруг полюблю и щи, и отца, смешно! И мне неприятно, что
мама… ест баклажаны…
— Сашка! не зли меня, пожалуйста; под твой вальс ни одна собака танцевать не станет! — волновалась Линочка и вдруг все свое негодование и страсть переносила на мать. — Ты только напрасно,
мама, ругаешь Сашеньку, это ужасно — он
любит музыку, он только сам не может, а когда ты играешь эту твою тренди-бренди, он тебя слушает так, как будто ты ангельский хор! Мне даже смешно, а он слушает. Ты еще такого слушателя поищи! За такого слушателя ты Бога благодарить должна!
— Et bien, maman, — говорит он, — nous aimons, nous folichonnons, nous buvons sec! Что ж,
мама, мы
любим, шалим, выпиваем!
Удивительно просто сказала она эти светлые слова, — так ребёнок не скажет «
мама». Обогател я силой, как в сказке, и стала она мне с того часа неоценимо дорога. Первый раз сказала, что
любит, первый раз тогда обнял я её и так поцеловал, что весь перестал быть, как это случалось со мной во время горячей молитвы.
Ведь у вас такая громадная квартира…»
Мама очень
любит и уважает вас, а равно и Алексея Васильевича.
«Маменька! — стала звать, — маменька! если б ты меня теперь, душечка, видела? Если б ты, чистенький ангел мой, на меня теперь посмотрела из своей могилки? Как она нас, Домна Платоновна, воспитывала! Как мы жили хорошо; ходили всегда чистенькие; все у нас в доме было такое хорошенькое; цветочки
мама любила; бывало, — говорит, — возьмет за руки и пойдем двое далеко… в луга пойдем…»
Вера (задыхаясь от возбуждения). Он вёл себя, как рыцарь,
мама! Я сказала ему: дорогой мой, я тебя
люблю…
Пётр (помолчав). Всё это странно. Ты не
любишь отца, не уважаешь его, но ты останавливаешь меня, когда я хочу сказать о нём то, что думаю. Почему? Почему так,
мама? Ведь ты же сама рассказывала мне о нём!