Неточные совпадения
— Я для чего пришла? — исступленно и торопливо начала она опять, — ноги твои обнять, руки сжать, вот так
до боли, помнишь, как в Москве тебе сжимала, опять сказать тебе, что ты Бог мой, радость моя, сказать тебе, что безумно
люблю тебя, — как бы простонала она в муке и вдруг жадно приникла устами к руке его. Слезы хлынули из ее глаз.
— Любовь прошла, Митя! — начала опять Катя, — но дорого
до боли мне то, что прошло. Это узнай навек. Но теперь, на одну минутку, пусть будет то, что могло бы быть, — с искривленною улыбкой пролепетала она, опять радостно смотря ему в глаза. — И ты теперь
любишь другую, и я другого
люблю, а все-таки тебя вечно буду
любить, а ты меня, знал ли ты это? Слышишь,
люби меня, всю твою жизнь
люби! — воскликнула она с каким-то почти угрожающим дрожанием в голосе.
Пока она думала и надеялась, что Вихров ответит ей на ее чувство, — она
любила его
до страсти, сентиментальничала, способна была, пожалуй, наделать глупостей и неосторожных шагов; но как только услыхала, что он
любит другую, то сейчас же поспешила выкинуть из головы все мечтания, все надежды, — и у нее уже остались только маленькая
боль и тоска в сердце, как будто бы там что-то такое грызло и вертело.
Она предвкушала наслаждение
любить без памяти и мучить
до боли того, кого
любишь, именно за то, что
любишь, и потому-то, может быть, и поспешила отдаться ему в жертву первая.
Я брезгливо не
любил несчастий, болезней, жалоб; когда я видел жестокое — кровь, побои, даже словесное издевательство над человеком, — это вызывало у меня органическое отвращение; оно быстро перерождалось в какое-то холодное бешенство, и я сам дрался, как зверь, после чего мне становилось стыдно
до боли.
Она не
любила бывать в ресторанах, потому что ресторанный воздух казался ей отравленным табаком и дыханием мужчин. Ко всем незнакомым мужчинам она относилась с странным предубеждением, считала их всех развратниками, способными броситься на нее каждую минуту. Кроме того, ее раздражала
до головной
боли трактирная музыка.
— Я и Федор богаты, наш отец капиталист, миллионер, с нами нужно бороться! — проговорил Лаптев и потер ладонью лоб. — Бороться со мной — как это не укладывается в моем сознании! Я богат, но что мне дали
до сих пор деньги, что дала мне эта сила? Чем я счастливее вас? Детство было у меня каторжное, и деньги не спасали меня от розог. Когда Нина
болела и умирала, ей не помогли мои деньги. Когда меня не
любят, то я не могу заставить полюбить себя, хотя бы потратил сто миллионов.
И эту острую
боль, такую немудрую и солнечно-простую, он с радостью несколько дней носил в груди, пока ночью не придушила ее грубая и тяжелая мысль: а кому дело
до того, что какой-то Саша Погодин отказывается
любить какую-то Евгению Эгмонт?
Я
люблю Россию
до боли сердечной и даже не могу помыслить себя где-либо, кроме России.
Выпили и все смачно перецеловались, едва не свалив стол с посудой. У меня в груди — соловьи пели, и
любил я всех этих людей
до боли в сердце. Цыган поправил усы — кстати стер с губ остренькую усмешку, — и тоже сказал речь...
И подите, исследуйте тайны сердца человеческого — Настасья
любила до безумия ребенка, существованием которого отравлялась вся жизнь ее, за которого она вынесла сколько нравственных страданий, столько и физической
боли.
О Русь, малиновое поле
И синь, упавшая в реку,
Люблю до радости и
болиТвою озёрную тоску.
В «Униженных и оскорбленных» Наташа «инстинктивно чувствовала, что будет госпожой князя, владычицей, что он будет даже жертвой ее. Она предвкушала наслаждение
любить без памяти и мучить
до боли того, кого
любишь, именно за то, что
любишь, и потому-то, может быть, и поспешила отдаться ему в жертву первая».
Я взглянул на эту неподвижную, прямую твердую человеческую спину, подумал, что за нею бьется сердце, и о том, как трудно, больно и страшно ей быть прямой и твердой, и о том, сколько
боли и страданий уже испытало это человеческое существо, как оно ни гордится и ни хмурится, — и вдруг почувствовал, что я
до боли,
до слез
люблю Магнуса, вот этого Магнуса!
Князь
любил ездить к старику и, бывало, целые дни проводил у него в бильярдной, где неутомимо,
до боли в руках и ногах, играл в пирамидку, за полгода же
до смерти старика он вдруг перестал бывать у Шабельских.
Перспектива долгой разлуки с Домашей, которую он искренне
любил, вдруг
до боли сжала ему сердце, но это было на одно мгновение. Далекая Москва, город палат царских и боярских хором, о которых он столько слышал рассказов, предстал его молодому воображению и распалил любопытство.