Неточные совпадения
Кудряш. Нет, Борис Григорьич, вы, я вижу, здесь еще в первый раз, а у меня уж тут место насиженное, и дорожка-то мной протоптана. Я вас
люблю, сударь, и на всякую вам услугу готов; а на этой дорожке вы со мной ночью не встречайтесь, чтобы, сохрани Господи,
греха какого не вышло. Уговор лучше денег.
Катерина. Ах, Варя,
грех у меня на уме! Сколько я, бедная, плакала, чего уж я над собой не делала! Не уйти мне от этого
греха. Никуда не уйти. Ведь это нехорошо, ведь это страшный
грех, Варенька, что я другого
люблю?
Феклуша. Это, матушка, враг-то из ненависти на нас, что жизнь такую праведную ведем. А я, милая девушка, не вздорная, за мной этого
греха нет. Один
грех за мной есть точно; я сама знаю, что есть. Сладко поесть
люблю. Ну, так что ж! По немощи моей Господь посылает.
Катерина. Давно
люблю. Словно на
грех ты к нам приехал. Как увидела тебя, так уж не своя стала. С первого же раза, кажется, кабы ты поманил меня, я бы и пошла за тобой; иди ты хоть на край света, я бы все шла за тобой и не оглянулась бы.
— Ну, вот. Я встречаюсь с вами четвертый раз, но… Одним словом: вы — нравитесь мне. Серьезный. Ничему не учите. Не
любите учить? За это многие
грехи простятся вам. От учителей я тоже устала. Мне — тридцать, можете думать, что два-три года я убавила, но мне по правде круглые тридцать и двадцать пять лет меня учили.
— Он, Зотов, был из эдаких, из чистоплотных, есть такие в купечестве нашем. Вроде Пилата они, все ищут, какой бы водицей не токмо руки, а вообще всю плоть свою омыть от
грехов. А я как раз не
люблю людей с устремлением к святости. Сам я — великий грешник, от юности прокопчен во
грехе, меня, наверное, глубоко уважают все черти адовы. Люди не уважают. Я людей — тоже…
— Ну, если б и
любила: что же,
грех, нельзя, стыдно… вы не позволите, братец? — с насмешкой сказала она.
— Я ошибся: не про тебя то, что говорил я. Да, Марфенька, ты права:
грех хотеть того, чего не дано, желать жить, как живут эти барыни, о которых в книгах пишут. Боже тебя сохрани меняться, быть другою!
Люби цветы, птиц, занимайся хозяйством, ищи веселого окончания и в книжках, и в своей жизни…
— Ах, как жаль! Какой жребий! Знаешь, даже грешно, что мы идем такие веселые, а ее душа где-нибудь теперь летит во мраке, в каком-нибудь бездонном мраке, согрешившая, и с своей обидой… Аркадий, кто в ее
грехе виноват? Ах, как это страшно! Думаешь ли ты когда об этом мраке? Ах, как я боюсь смерти, и как это грешно! Не
люблю я темноты, то ли дело такое солнце! Мама говорит, что грешно бояться… Аркадий, знаешь ли ты хорошо маму?
— Я бы устроила так, чтобы всем было весело… Да!.. Мама считает всякое веселье
грехом, но это неправда. Если человек работает день, отчего же ему не повеселиться вечером? Например: театр, концерты, катание на тройках… Я
люблю шибко ездить, так, чтобы дух захватывало!
Прежде всего человек должен
любить свою землю,
любить во всех ее противоречиях, с ее
грехами и недостатками.
Братья, не бойтесь
греха людей,
любите человека и во
грехе его, ибо сие уж подобие Божеской любви и есть верх любви на земле.
Веруй, что Бог тебя
любит так, как ты и не помышляешь о том, хотя бы со
грехом твоим и во
грехе твоем
любит.
Мы скажем им, что всякий
грех будет искуплен, если сделан будет с нашего позволения; позволяем же им грешить потому, что их
любим, наказание же за эти
грехи, так и быть, возьмем на себя.
О, мы разрешим им и
грех, они слабы и бессильны, и они будут
любить нас как дети за то, что мы им позволим грешить.
Неужели мы не
любили человечества, столь смиренно сознав его бессилие, с любовию облегчив его ношу и разрешив слабосильной природе его хотя бы и
грех, но с нашего позволения?
Я хотела жить, я хотела
любить, — боже! ведь это не
грех, — за что же ты так наказываешь меня?
Сверх передней и девичьей, было у меня еще одно рассеяние, и тут, по крайней мере, не было мне помехи. Я
любил чтение столько же, сколько не
любил учиться. Страсть к бессистемному чтению была вообще одним из главных препятствий серьезному учению. Я, например, прежде и после терпеть не мог теоретического изучения языков, но очень скоро выучивался кой-как понимать и болтать с
грехом пополам, и на этом останавливался, потому что этого было достаточно для моего чтения.
Стряпка Аграфена ужасно
любит лошадей и страшно мучается, когда на дворе начинают тиранить какую-нибудь новокупку, как сейчас. Главное, воротился Лиодор на
грех: забьет он виноходца, когда расстервенится. Не одну лошадь уходил, безголовый.
— Ты этого еще не можешь понять, что значит — жениться и что — венчаться, только это — страшная беда, ежели девица, не венчаясь, дитя родит! Ты это запомни да, как вырастешь, на такие дела девиц не подбивай, тебе это будет великий
грех, а девица станет несчастна, да и дитя беззаконно, — запомни же, гляди! Ты живи, жалеючи баб,
люби их сердечно, а не ради баловства, это я тебе хорошее говорю!
Традиционный старец не сказал бы того, что говорит старец Зосима: «Братья, не бойтесь
греха людей,
любите человека и во
грехе его…
Но во мне есть и
грех пред вами: я вас
люблю.
— Господи боже мой, — как тебе не
грех и делать мне подобный вопрос? Если бы я кого-нибудь
любила, я бы его и
любила! — отвечала Мари несколько даже обиженным голосом.
И подлинно,
грех сказать, чтоб он ее не
любил, а больше так все об ней одной и в мыслях держал.
— Так неужели еще мало вас
любят? Не
грех ли вам, Калинович, это говорить, когда нет минуты, чтоб не думали о вас; когда все радости, все счастье в том, чтоб видеть вас, когда хотели бы быть первой красавицей в мире, чтоб нравиться вам, — а все еще вас мало
любят! Неблагодарный вы человек после этого!
Уж как Настасью Петровну
любят, так хоть бы отцу родному так беречь и лелеять их; хоть и про барышню нашу
грех что-нибудь сказать: не ветреница!
Глаза и все выражение лица Софьи явно говорили: «Я буду
любить просто, без затей, буду ходить за мужем, как нянька, слушаться его во всем и никогда не казаться умнее его; да и как можно быть умнее мужа? это
грех!
—
Грех вам бояться этого, Александр Федорыч! Я
люблю вас как родного; вот не знаю, как Наденька; да она еще ребенок: что смыслит? где ей ценить людей! Я каждый день твержу ей: что это, мол, Александра Федорыча не видать, что не едет? и все поджидаю. Поверите ли, каждый день до пяти часов обедать не садилась, все думала: вот подъедет. Уж и Наденька говорит иногда: «Что это, maman, кого вы ждете? мне кушать хочется, и графу, я думаю, тоже…»
—
Грех было бы мне винить тебя, Борис Федорыч. Не говорю уже о себе; а сколько ты другим добра сделал! И моим ребятам без тебя, пожалуй, плохо пришлось бы. Недаром и
любят тебя в народе. Все на тебя надежду полагают; вся земля начинает смотреть на тебя!
— Ежели ты об сестрице так убиваешься — так и это
грех! — продолжал между тем поучать Иудушка, — потому что хотя и похвально
любить сестриц и братцев, однако, если Богу угодно одного из них или даже и нескольких призвать к себе…
— Не
любишь ты брата, великий
грех на тебе!
А у нашей маменьки
И грехи-то маленьки, —
Она не
любя никого,
Только тятю одного…
Смешно сказать, а
грех утаить, что я
люблю дишкантовый писк и даже кусанье комаров: в них слышно мне знойное лето, роскошные бессонные ночи, берега Бугуруслана, обросшие зелеными кустами, из которых со всех сторон неслись соловьиные песни; я помню замирание молодого сердца и сладкую, безотчетную грусть, за которую отдал бы теперь весь остаток угасающей жизни…
—
Грех? Где
грех? — решительно отвечал старик. — На хорошую девку поглядеть
грех? Погулять с ней
грех? Али
любить ее
грех? Это у вас так? Нет, отец мой, это не
грех, а спа́сенье. Бог тебя сделал, Бог и девку сделал. Всё Он, батюшка, сделал. Так на хорошую девку смотреть не
грех. На то она сделана, чтоб ее
любить да на нее радоваться. Так-то я сужу, добрый человек.
Костылев. Зачем тебя давить? Кому от этого польза? Господь с тобой, живи знай в свое удовольствие… А я на тебя полтинку накину, — маслица в лампаду куплю… и будет перед святой иконой жертва моя гореть… И за меня жертва пойдет, в воздаяние
грехов моих, и за тебя тоже. Ведь сам ты о
грехах своих не думаешь… ну вот… Эх, Андрюшка, злой ты человек! Жена твоя зачахла от твоего злодейства… никто тебя не
любит, не уважает… работа твоя скрипучая, беспокойная для всех…
— Шабаш, ребята! — весело сказал Глеб, проводя ладонью по краю лодки. — Теперь не
грех нам отдохнуть и пообедать. Ну-ткась, пока я закричу бабам, чтоб обед собирали, пройдите-ка еще разок вон тот борт… Ну, живо! Дружней! Бог труды
любит! — заключил он, поворачиваясь к жене и посылая ее в избу. — Ну, ребята, что тут считаться! — подхватил рыбак, когда его хозяйка, сноха и Ваня пошли к воротам. — Давайте-ка и я вам подсоблю… Молодца, сватушка Аким! Так! Сажай ее, паклю-то, сажай! Что ее жалеть!.. Еще, еще!
Мир со всем его шумом и суетою не стоил бы ослиного копыта, не имей человек сладкой возможности оросить свою бедную душу хорошим стаканом красного вина, которое, подобно святому причастию, очищает нас от злого праха
грехов и учит
любить и прощать этот мир, где довольно-таки много всякой дряни…
Плохо, сыне, плохо! ныне христиане стали скупы; деньгу
любят, деньгу прячут. Мало богу дают. Прииде
грех велий на языцы земнии. Все пустилися в торги, в мытарства; думают о мирском богатстве, не о спасении души. Ходишь, ходишь; молишь, молишь; иногда в три дни трех полушек не вымолишь. Такой
грех! Пройдет неделя, другая, заглянешь в мошонку, ан в ней так мало, что совестно в монастырь показаться; что делать? с горя и остальное пропьешь: беда да и только. — Ох плохо, знать пришли наши последние времена…
— Окончательно пропадаю, — спокойно согласился сапожник. — Многие обо мне, когда помру, пожалеть должны! — уверенно продолжал он. — Потому — весёлый я человек,
люблю людей смешить! Все они: ах да ох,
грех да бог, — а я им песенки пою да посмеиваюсь. И на грош согреши — помрёшь, и на тысячи — издохнешь, а черти всех одинаково мучить будут… Надо и весёлому человеку жить на земле…
Параша. Да ведь это все равно, все равно, ведь он для меня сюда пришел. Ведь он меня
любит. Боже мой! Грех-то какой! Он пришел повидаться со мной, — а его в солдаты от отца, от меня. Отец-старик один останется, а его погонят, погонят! (Вскрикивает). Ах, я несчастная! (Хватается за голову). Гаврило, посиди тут, подожди меня минуту. (Убегает).
Домна Пантелевна. Озорство во мне есть, это уж
греха нечего таить! Подтрунить
люблю, и чтобы стеснять себя в разговоре с тобой, так я не желаю.
— Глупый ты, — продолжала Настя. — Я не из тех, не из храбрых, не из бойких. Хочешь знать, я
греха таить не стану. Я сама тебя
люблю; может, еще больше твоего.
— Нет, ты, касатка, этого не говори. Это
грех перед богом даже. Дети — божье благословение. Дети есть — значить божье благословение над тобой есть, — рассказывала Домна, передвигая в печи горшки. — Опять муж, — продолжала она. — Теперь как муж ни
люби жену, а как родит она ему детку, так вдвое та любовь у него к жене вырастает. Вот хоть бы тот же Савелий: ведь уж какую нужду терпят, а как родится у него дитя, уж он и радости своей не сложит. То
любит бабу, а то так и припадает к ней, так за нею и гибнет.
Оболдуева. Да, уж вам теперь жениться нельзя и
любить постороннюю женщину
грех; потому что вы в законе живете.
Окоемов. Ну, я
греха не побоюсь, я полюблю женщину, если она того стоит и меня
любит.
Девственный Бенни был для этого самый плохой компанион: он не
любил и даже не выносил вида никаких оргий, сам почти ничего не пил, в играх никаких не участвовал, легких отношений к женщинам со стороны порядочных людей даже не допускал, а сам и вовсе не знал плотского
греха и считал этот
грех большим преступлением нравственности (Артур Бенни был девственник, — это известно многим близко знавшим его лицам и между прочим одному уважаемому и ныне весьма известному петербургскому врачу, г-ну Т-му, пользовавшему Бенни от тяжких и опасных болезней, причина которых лежала в его девственности, боровшейся с пламенным темпераментом его пылкой, почти жгучей натуры).
А сама про себя думает: «Зато уж так буду потом
любить, так заласкаю, что не
грех теперь и помучить».
Анна Ивановна. Ну, а коли хорош, так
люби, тебе ближе знать. Я ведь так говорю, к примеру. Мало ли нашей сестры от них плачутся. Долго ль до
греха, не спросившись-то ума-разума.
—
Грех плакать, Афанасий Иванович! Не грешите и Бога не гневите своею печалью. Я не жалею о том, что умираю. Об одном только жалею я (тяжелый вздох прервал на минуту речь ее): я жалею о том, что не знаю, на кого оставить вас, кто присмотрит за вами, когда я умру. Вы как дитя маленькое: нужно, чтобы
любил вас тот, кто будет ухаживать за вами.
— За свои
грехи — я ответчица! — говорит она, наклонясь ко мне, и вся улыбается. — Да не кажется мне велик грех-то мой… Может, это и нехорошо говорю я, а — правду! В церковь я
люблю ходить; она у нас недавно построена, светлая такая, очень милая! Певчие замечательно поют. Иногда так тронут сердце, что даже заплачешь. В церкви отдыхаешь душой от всякой суеты…