Неточные совпадения
Даже Сергеи Иванович, который тоже вышел на крыльцо, показался ему неприятен тем притворным дружелюбием, с которым он встретил Степана Аркадьича, тогда как Левин знал, что
брат его не
любил и не уважал Облонского.
Она никак не могла бы выразить тот ход мыслей, который заставлял ее улыбаться; но последний вывод был тот, что муж ее, восхищающийся
братом и унижающий себя пред ним, был неискренен. Кити знала, что эта неискренность его происходила от любви к
брату, от чувства совестливости за то, что он слишком счастлив, и в особенности от неоставляющего его желания быть лучше, — она
любила это в нем и потому улыбалась.
«Славный, милый», подумала Кити в это время, выходя из домика с М-11е Linon и глядя на него с улыбкой тихой ласки, как на любимого
брата. «И неужели я виновата, неужели я сделала что-нибудь дурное? Они говорят: кокетство. Я знаю, что я
люблю не его; но мне всё-таки весело с ним, и он такой славный. Только зачем он это сказал?…» думала она.
Левин чувствовал, что
брат Николай в душе своей, в самой основе своей души, несмотря на всё безобразие своей жизни, не был более неправ, чем те люди, которые презирали его. Он не был виноват в том, что родился с своим неудержимым характером и стесненным чем-то умом. Но он всегда хотел быть хорошим. «Всё выскажу ему, всё заставлю его высказать и покажу ему, что я
люблю и потому понимаю его», решил сам с собою Левин, подъезжая в одиннадцатом часу к гостинице, указанной на адресе.
— Ну, послушай однако, — нахмурив свое красивое умное лицо, сказал старший
брат, — есть границы всему. Это очень хорошо быть чудаком и искренним человеком и не
любить фальши, — я всё это знаю; но ведь то, что ты говоришь, или не имеет смысла или имеет очень дурной смысл. Как ты находишь неважным, что тот народ, который ты
любишь, как ты уверяешь…
— На том свете? Ох, не
люблю я тот свет! Не
люблю, — сказал он, остановив испуганные дикие глаза на лице
брата. — И ведь вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей, хорошо бы было, а я боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. — Он содрогнулся. — Да выпей что-нибудь. Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем к Цыганам! Знаешь, я очень полюбил Цыган и русские песни.
Левин
любил своего
брата, но быть с ним вместе всегда было мученье.
— Да-с! конечно-с! Это штука довольно мудреная!.. Впрочем, эти азиатские курки часто осекаются, если дурно смазаны или не довольно крепко прижмешь пальцем; признаюсь, не
люблю я также винтовок черкесских; они как-то нашему
брату неприличны: приклад маленький — того и гляди, нос обожжет… Зато уж шашки у них — просто мое почтение!
Мечтам и годам нет возврата;
Не обновлю души моей…
Я вас
люблю любовью
братаИ, может быть, еще нежней.
Послушайте ж меня без гнева:
Сменит не раз младая дева
Мечтами легкие мечты;
Так деревцо свои листы
Меняет с каждою весною.
Так, видно, небом суждено.
Полюбите вы снова: но…
Учитесь властвовать собою:
Не всякий вас, как я, поймет;
К беде неопытность ведет».
«Мария же, пришедши туда, где был Иисус, и увидев его, пала к ногам его; и сказала ему: господи! если бы ты был здесь, не умер бы
брат мой. Иисус, когда увидел ее плачущую и пришедших с нею иудеев плачущих, сам восскорбел духом и возмутился. И сказал: где вы положили его? Говорят ему: господи! поди и посмотри. Иисус прослезился. Тогда иудеи говорили: смотри, как он
любил его. А некоторые из них сказали: не мог ли сей, отверзший очи слепому, сделать, чтоб и этот не умер?»
Я,
брат, теперь всю твою подноготную разузнал, недаром ты с Пашенькой откровенничал, когда еще на родственной ноге состоял, а теперь
любя говорю…
— Да вы не раздражайтесь, — засмеялся через силу Зосимов, — предположите, что вы мой первый пациент, ну а наш
брат, только что начинающий практиковать, своих первых пациентов, как собственных детей,
любит, а иные почти в них влюбляются. А я ведь пациентами-то не богат.
— Мало ли отчего! Впрочем, перед кем можете вы быть виноватою? Передо мной? Это невероятно. Перед другими лицами здесь в доме? Это тоже дело несбыточное. Разве перед
братом? Но ведь вы его
любите?
— Экой ты чудак! — небрежно перебил Базаров. — Разве ты не знаешь, что на нашем наречии и для нашего
брата «неладно» значит «ладно»? Пожива есть, значит. Не сам ли ты сегодня говорил, что она странно вышла замуж, хотя, по мнению моему, выйти за богатого старика — дело ничуть не странное, а, напротив, благоразумное. Я городским толкам не верю; но
люблю думать, как говорит наш образованный губернатор, что они справедливы.
Он жил, как уже сказано, на одной квартире с
братом, которого
любил искренно, хотя нисколько на него не походил.
— Фенечка! — сказал он каким-то чудным шепотом, —
любите,
любите моего
брата! Он такой добрый, хороший человек! Не изменяйте ему ни для кого на свете, не слушайте ничьих речей! Подумайте, что может быть ужаснее, как
любить и не быть любимым! Не покидайте никогда моего бедного Николая!
Выдумывать было не легко, но он понимал, что именно за это все в доме, исключая Настоящего Старика,
любят его больше, чем
брата Дмитрия. Даже доктор Сомов, когда шли кататься в лодках и Клим с
братом обогнали его, — даже угрюмый доктор, лениво шагавший под руку с мамой, сказал ей...
— Черт его знает, — задумчиво ответил Дронов и снова вспыхнул, заговорил торопливо: — Со всячинкой. Служит в министерстве внутренних дел, может быть в департаменте полиции, но — меньше всего похож на шпиона. Умный. Прежде всего — умен. Тоскует. Как безнадежно влюбленный, а — неизвестно — о чем? Ухаживает за Тоськой, но — надо видеть — как! Говорит ей дерзости. Она его терпеть не может. Вообще — человек, напечатанный курсивом. Я
люблю таких… несовершенных. Когда — совершенный, так уж ему и черт не
брат.
— Жила, как все девушки, вначале ничего не понимала, потом поняла, что вашего
брата надобно
любить, ну и полюбила одного, хотел он жениться на мне, да — раздумал.
— О! Их нет, конечно. Детям не нужно видеть больного и мертвого отца и никого мертвого, когда они маленькие. Я давно увезла их к моей матери и
брату. Он — агроном, и у него — жена, а дети — нет, и она
любит мои до смешной зависти.
— Я,
брат, не
люблю тебя, нет! Интересный ты, а — не сим-па-ти-чен. И даже, может быть, ты больше выродок, чем я.
— Н-ну… Ему нужно хорошо одеваться, носить особенную шляпу. С тросточкой ходить. А то — как же девицы? Главное,
брат, девицы. А они
любят, чтобы с тросточкой, с саблей, со стихами.
— Понимаю — материн сожитель. Что же ты сконфузился? Это — дело обычное. Женщины
любят это — пышность и все такое. Какой ты,
брат, щеголь, — внезапно закончил, он.
— Бессонница! Месяца полтора. В голове — дробь насыпана, знаете — почти вижу: шарики катаются, ей-богу! Вы что молчите? Вы — не бойтесь, я — смирный! Все — ясно! Вы — раздражаете, я — усмиряю. «Жизнь для жизни нам дана», — как сказал какой-то Макарий, поэт. Не
люблю я поэтов, писателей и всю вашу
братию, — не
люблю!
— Вехисты — правы: интеллигент не
любит денег, стыдится быть богатым, это,
брат, традиция!
— И, зажав ладони в коленях, наклонясь к
брату, он заговорил более оживленно: — Не
люблю эту публику, легковесные люди, бунтари, бланкисты.
— Ну, это,
брат, глупости! — возмущался дядя Хрисанф. — Как это — не
люблю?
— Где хочешь достань:
брат кумы, Иван Матвеич, шутить не
любит. Сейчас в управу подаст: не разделаешься. Да я свои заплатил, отдай мне.
— Вы не только эгоист, но вы и деспот,
брат: я лишь открыла рот, сказала, что
люблю — чтоб испытать вас, а вы — посмотрите, что с вами сделалось: грозно сдвинули брови и приступили к допросу. Вы, развитой ум, homme blase, grand coeur, [человек многоопытный, великодушный (фр.).] рыцарь свободы — стыдитесь! Нет, я вижу, вы не годитесь и в друзья! Ну, если я
люблю, — решительно прибавила она, понижая голос и закрывая окно, — тогда что?
—
Брат! — шепнула она, — если скука опять будет одолевать тебя, заглянешь ли ты сюда, в этот уголок, где тебя теперь понимают и
любят?..
—
Брат, — сказала она, — ты рисуешь мне не Ивана Ивановича: я знаю его давно, — а самого себя. Лучше всего то, что сам не подозреваешь, что выходит недурно и твой собственный портрет. И меня тут же хвалишь, что угадала в Тушине человека! Но это нетрудно! Бабушка его тоже понимает и
любит, и все здесь…
— Вот как! ведь я вам
брат: вы и так должны меня
любить.
Это был чистый самородок, как слиток благородного металла, и полюбить его действительно можно было, кроме корыстной или обязательной любви, то есть какою могли
любить его жена, мать, сестра,
брат, — еще как человека.
— Жалко Марию. Вот «Гулливеровы путешествия» нашла у вас в библиотеке и оставила у себя. Я их раз семь прочла. Забуду немного и опять прочту. Еще «Кота Мура», «
Братья Серапионы», «Песочный человек»: это больше всего
люблю.
Я их очень
люблю, но с тобой я почти как с родным — и не сыном, а
братом, и особенно
люблю, когда ты возражаешь; ты литературен, ты читал, ты умеешь восхищаться…
— Вы думаете? — остановился он передо мной, — нет, вы еще не знаете моей природы! Или… или я тут, сам не знаю чего-нибудь: потому что тут, должно быть, не одна природа. Я вас искренно
люблю, Аркадий Макарович, и, кроме того, я глубоко виноват перед вами за все эти два месяца, а потому я хочу, чтобы вы, как
брат Лизы, все это узнали: я ездил к Анне Андреевне с тем, чтоб сделать ей предложение, а не отказываться.
Сестра Нехлюдова, Наталья Ивановна Рагожинская была старше
брата на 10 лет. Он рос отчасти под ее влиянием. Она очень
любила его мальчиком, потом, перед самым своим замужеством, они сошлись с ним почти как ровные: она — двадцатипятилетняя, девушка, он — пятнадцатилетний мальчик. Она тогда была влюблена в его умершего друга Николеньку Иртенева. Они оба
любили Николеньку и
любили в нем и себе то, что было в них хорошего и единящего всех людей.
Братья, не бойтесь греха людей,
любите человека и во грехе его, ибо сие уж подобие Божеской любви и есть верх любви на земле.
— Я вашему
брату Дмитрию Федоровичу конфет в острог послала. Алеша, знаете, какой вы хорошенький! Я вас ужасно буду
любить за то, что вы так скоро позволили мне вас не
любить.
— И я тебя тоже, Lise. Послушайте, Алексей Федорович, — таинственно и важно быстрым шепотом заговорила госпожа Хохлакова, уходя с Алешей, — я вам ничего не хочу внушать, ни подымать этой завесы, но вы войдите и сами увидите все, что там происходит, это ужас, это самая фантастическая комедия: она
любит вашего
брата Ивана Федоровича и уверяет себя изо всех сил, что
любит вашего
брата Дмитрия Федоровича. Это ужасно! Я войду вместе с вами и, если не прогонят меня, дождусь конца.
Сверх того, ему почему-то все мерещилось, что она не может
любить такого, как Иван, а
любит его
брата Дмитрия, и именно таким, каким он есть, несмотря на всю чудовищность такой любви.
Кстати, промолвим лишь два слова раз навсегда о чувствах Ивана к
брату Дмитрию Федоровичу: он его решительно не
любил и много-много что чувствовал к нему иногда сострадание, но и то смешанное с большим презрением, доходившим до гадливости.
Еще с месяц назад ему уже несколько раз и с разных сторон внушали, что
брат Иван
любит Катерину Ивановну и, главное, действительно намерен «отбить» ее у Мити.
— Я вашего
брата Ивана Федоровича не
люблю, Алеша, — вдруг заметила Lise.
Прочти, как потом
братья приезжали за хлебом в Египет, и Иосиф, уже царедворец великий, ими не узнанный, мучил их, обвинил, задержал
брата Вениамина, и все
любя: «
Люблю вас и,
любя, мучаю».
Брата Ивана не
любит, ненавидит, тебя тоже не жалует.
— Да я и сам не знаю… У меня вдруг как будто озарение… Я знаю, что я нехорошо это говорю, но я все-таки все скажу, — продолжал Алеша тем же дрожащим и пересекающимся голосом. — Озарение мое в том, что вы
брата Дмитрия, может быть, совсем не
любите… с самого начала… Да и Дмитрий, может быть, не
любит вас тоже вовсе… с самого начала… а только чтит… Я, право, не знаю, как я все это теперь смею, но надо же кому-нибудь правду сказать… потому что никто здесь правды не хочет сказать…
Однажды он пришел ко мне и говорит: если убил не
брат, а Смердяков (потому что эту басню пустили здесь все, что убил Смердяков), то, может быть, виновен и я, потому что Смердяков знал, что я не
люблю отца, и, может быть, думал, что я желаю смерти отца.
— Катерина Ивановна
любит тебя,
брат, — с грустным чувством проговорил Алеша.
— Я, кажется, теперь все понял, — тихо и грустно ответил Алеша, продолжая сидеть. — Значит, ваш мальчик — добрый мальчик,
любит отца и бросился на меня как на
брата вашего обидчика… Это я теперь понимаю, — повторил он раздумывая. — Но
брат мой Дмитрий Федорович раскаивается в своем поступке, я знаю это, и если только ему возможно будет прийти к вам или, всего лучше, свидеться с вами опять в том самом месте, то он попросит у вас при всех прощения… если вы пожелаете.