Неточные совпадения
Передал только накануне назначенного дня чрез одного знакомого
брату Дмитрию, что очень
любит его и ждет от него исполнения обещанного.
— Верю, потому что ты сказал, но черт вас возьми опять-таки с твоим
братом Иваном! Не поймете вы никто, что его и без Катерины Ивановны можно весьма не
любить. И за что я его стану
любить, черт возьми! Ведь удостоивает же он меня сам ругать. Почему же я его не имею права ругать?
Но в этих глазах, равно как и в очертании прелестных губ, было нечто такое, во что, конечно, можно было
брату его влюбиться ужасно, но что, может быть, нельзя было долго
любить.
— То-то
брат, такие такими и остаются, они не смиряются пред судьбой. Так ты думаешь, что я не буду ее вечно
любить?
Но Иван никого не
любит, Иван не наш человек, эти люди, как Иван, это,
брат, не наши люди, это пыль поднявшаяся…
— И я тебя тоже, Lise. Послушайте, Алексей Федорович, — таинственно и важно быстрым шепотом заговорила госпожа Хохлакова, уходя с Алешей, — я вам ничего не хочу внушать, ни подымать этой завесы, но вы войдите и сами увидите все, что там происходит, это ужас, это самая фантастическая комедия: она
любит вашего
брата Ивана Федоровича и уверяет себя изо всех сил, что
любит вашего
брата Дмитрия Федоровича. Это ужасно! Я войду вместе с вами и, если не прогонят меня, дождусь конца.
Еще с месяц назад ему уже несколько раз и с разных сторон внушали, что
брат Иван
любит Катерину Ивановну и, главное, действительно намерен «отбить» ее у Мити.
Он
любил обоих
братьев и страшился между ними такого соперничества.
Сверх того, ему почему-то все мерещилось, что она не может
любить такого, как Иван, а
любит его
брата Дмитрия, и именно таким, каким он есть, несмотря на всю чудовищность такой любви.
— Да я и сам не знаю… У меня вдруг как будто озарение… Я знаю, что я нехорошо это говорю, но я все-таки все скажу, — продолжал Алеша тем же дрожащим и пересекающимся голосом. — Озарение мое в том, что вы
брата Дмитрия, может быть, совсем не
любите… с самого начала… Да и Дмитрий, может быть, не
любит вас тоже вовсе… с самого начала… а только чтит… Я, право, не знаю, как я все это теперь смею, но надо же кому-нибудь правду сказать… потому что никто здесь правды не хочет сказать…
— А вот какой, — пролепетал Алеша, как будто полетев с крыши, — позовите сейчас Дмитрия — я его найду, — и пусть он придет сюда и возьмет вас за руку, потом возьмет за руку
брата Ивана и соединит ваши руки. Потому что вы мучаете Ивана, потому только, что его
любите… а мучите потому, что Дмитрия надрывом
любите… внеправду
любите… потому что уверили себя так…
— Я, кажется, теперь все понял, — тихо и грустно ответил Алеша, продолжая сидеть. — Значит, ваш мальчик — добрый мальчик,
любит отца и бросился на меня как на
брата вашего обидчика… Это я теперь понимаю, — повторил он раздумывая. — Но
брат мой Дмитрий Федорович раскаивается в своем поступке, я знаю это, и если только ему возможно будет прийти к вам или, всего лучше, свидеться с вами опять в том самом месте, то он попросит у вас при всех прощения… если вы пожелаете.
— Я вашего
брата Ивана Федоровича не
люблю, Алеша, — вдруг заметила Lise.
—
Люблю, Иван.
Брат Дмитрий говорит про тебя: Иван — могила. Я говорю про тебя: Иван — загадка. Ты и теперь для меня загадка, но нечто я уже осмыслил в тебе, и всего только с сегодняшнего утра!
Прочти, как потом
братья приезжали за хлебом в Египет, и Иосиф, уже царедворец великий, ими не узнанный, мучил их, обвинил, задержал
брата Вениамина, и все
любя: «
Люблю вас и,
любя, мучаю».
Ибо ведь всю жизнь свою вспоминал неустанно, как продали его где-нибудь там в горячей степи, у колодца, купцам, и как он, ломая руки, плакал и молил
братьев не продавать его рабом в чужую землю, и вот, увидя их после стольких лет, возлюбил их вновь безмерно, но томил их и мучил их, все
любя.
И вспомнил я тут моего
брата Маркела и слова его пред смертью слугам: «Милые мои, дорогие, за что вы мне служите, за что меня
любите, да и стою ли я, чтобы служить-то мне?» — «Да, стою ли», — вскочило мне вдруг в голову.
Братья, не бойтесь греха людей,
любите человека и во грехе его, ибо сие уж подобие Божеской любви и есть верх любви на земле.
Братья, любовь — учительница, но нужно уметь ее приобрести, ибо она трудно приобретается, дорого покупается, долгою работой и через долгий срок, ибо не на мгновение лишь случайное надо
любить, а на весь срок.
— Я вашему
брату Дмитрию Федоровичу конфет в острог послала. Алеша, знаете, какой вы хорошенький! Я вас ужасно буду
любить за то, что вы так скоро позволили мне вас не
любить.
— Я хочу себя разрушать. Тут есть один мальчик, он под рельсами пролежал, когда над ним вагоны ехали. Счастливец! Послушайте, теперь вашего
брата судят за то, что он отца убил, и все
любят, что он отца убил.
— Спасибо! Мне только ваших слез надо. А все остальные пусть казнят меня и раздавят ногой, все, все, не исключая никого! Потому что я не
люблю никого. Слышите, ни-ко-го! Напротив, ненавижу! Ступайте, Алеша, вам пора к
брату! — оторвалась она от него вдруг.
Брата Ивана не
любит, ненавидит, тебя тоже не жалует.
— Катерина Ивановна
любит тебя,
брат, — с грустным чувством проговорил Алеша.
Кстати, промолвим лишь два слова раз навсегда о чувствах Ивана к
брату Дмитрию Федоровичу: он его решительно не
любил и много-много что чувствовал к нему иногда сострадание, но и то смешанное с большим презрением, доходившим до гадливости.
Однажды он пришел ко мне и говорит: если убил не
брат, а Смердяков (потому что эту басню пустили здесь все, что убил Смердяков), то, может быть, виновен и я, потому что Смердяков знал, что я не
люблю отца, и, может быть, думал, что я желаю смерти отца.
Меня страшно вдруг поразило, что Иван Федорович, все еще ревнуя меня и все еще убежденный, что я
люблю Митю, не покинул, однако, мысли спасти
брата и мне же, мне самой доверяет это дело спасения!
Он захотел доказать мне, что он благороден и что пусть я и
люблю его
брата, но он все-таки не погубит его из мести и ревности.
— Да, — сознался Митя. — Она сегодня утром не придет, — робко посмотрел он на
брата. — Она придет только вечером. Как только я ей вчера сказал, что Катя орудует, смолчала; а губы скривились. Прошептала только: «Пусть ее!» Поняла, что важное. Я не посмел пытать дальше. Понимает ведь уж, кажется, теперь, что та
любит не меня, а Ивана?
Неточные совпадения
Даже Сергеи Иванович, который тоже вышел на крыльцо, показался ему неприятен тем притворным дружелюбием, с которым он встретил Степана Аркадьича, тогда как Левин знал, что
брат его не
любил и не уважал Облонского.
Она никак не могла бы выразить тот ход мыслей, который заставлял ее улыбаться; но последний вывод был тот, что муж ее, восхищающийся
братом и унижающий себя пред ним, был неискренен. Кити знала, что эта неискренность его происходила от любви к
брату, от чувства совестливости за то, что он слишком счастлив, и в особенности от неоставляющего его желания быть лучше, — она
любила это в нем и потому улыбалась.
«Славный, милый», подумала Кити в это время, выходя из домика с М-11е Linon и глядя на него с улыбкой тихой ласки, как на любимого
брата. «И неужели я виновата, неужели я сделала что-нибудь дурное? Они говорят: кокетство. Я знаю, что я
люблю не его; но мне всё-таки весело с ним, и он такой славный. Только зачем он это сказал?…» думала она.
Левин чувствовал, что
брат Николай в душе своей, в самой основе своей души, несмотря на всё безобразие своей жизни, не был более неправ, чем те люди, которые презирали его. Он не был виноват в том, что родился с своим неудержимым характером и стесненным чем-то умом. Но он всегда хотел быть хорошим. «Всё выскажу ему, всё заставлю его высказать и покажу ему, что я
люблю и потому понимаю его», решил сам с собою Левин, подъезжая в одиннадцатом часу к гостинице, указанной на адресе.
— Ну, послушай однако, — нахмурив свое красивое умное лицо, сказал старший
брат, — есть границы всему. Это очень хорошо быть чудаком и искренним человеком и не
любить фальши, — я всё это знаю; но ведь то, что ты говоришь, или не имеет смысла или имеет очень дурной смысл. Как ты находишь неважным, что тот народ, который ты
любишь, как ты уверяешь…