Неточные совпадения
Они знали, что он боялся всего, боялся ездить на фронтовой
лошади; но теперь, именно потому, что это было страшно, потому что люди ломали себе шеи и что у каждого препятствия стояли
доктор, лазаретная фура с нашитым крестом и сестрою милосердия, он решился скакать.
— Так вы думаете, что может быть благополучно? Господи, помилуй и помоги! — проговорил Левин, увидав свою выезжавшую из ворот
лошадь. Вскочив в сани рядом с Кузьмой, он велел ехать к
доктору.
Народ,
доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим.
Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить ни с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
—
Доктор, я вас жду завтра в четыре часа;
лошади будут готовы… Прощайте.
Мы сели верхом; Вернер уцепился за поводья обеими руками, и мы пустились, — мигом проскакали мимо крепости через слободку и въехали в ущелье, по которому вилась дорога, полузаросшая высокой травой и ежеминутно пересекаемая шумным ручьем, через который нужно было переправляться вброд, к великому отчаянию
доктора, потому что
лошадь его каждый раз в воде останавливалась.
Он всегда говорил, что на мужике далеко не уедешь, что есть только одна
лошадь, способная сдвинуть воз, — интеллигенция. Клим знал, что интеллигенция — это отец, дед, мама, все знакомые и, конечно, сам Варавка, который может сдвинуть какой угодно тяжелый воз. Но было странно, что
доктор, тоже очень сильный человек, не соглашался с Варавкой; сердито выкатывая черные глаза, он кричал...
Заболеет ли кто-нибудь из людей — Татьяна Марковна вставала даже ночью, посылала ему спирту, мази, но отсылала на другой день в больницу, а больше к Меланхолихе,
доктора же не звала. Между тем чуть у которой-нибудь внучки язычок зачешется или брюшко немного вспучит, Кирюшка или Влас скакали, болтая локтями и ногами на неоседланной
лошади, в город, за
доктором.
Он, конечно, пришел познакомиться с русскими, редкими гостями здесь, как и тот майор, адъютант губернатора, которого привел сегодня утром
доктор Ведерхед…» — «Проводник ваш по колонии, — сказал Вандик, — меня нанял ваш банкир, с двумя экипажами и с осьмью
лошадьми.
Гость и хозяйка вышли на крыльцо.
Доктор взял у садовника повод своей
лошади и протянул руку Лизе.
Подъехал в саночках Помада, возвратившийся из города.
Доктор повидался с ним и вспрыгнул на
лошадь.
— Чья это у тебя
лошадь? — спросил его, прощаясь,
доктор.
Доктор не заметил, как он прошел это расстояние, на котором могла утомиться добрая почтовая
лошадь.
— Дарья, — зашептала она вдруг Дарье Павловне, — немедленно за
доктором, за Зальцфишем; пусть едет сейчас Егорыч; пусть наймет здесь
лошадей, а из города возьмет другую карету. Чтобы к ночи быть тут.
— Давненько, сударь, не жаловали в наши места, — говорил Иван Дорофеев, с удовольствием осматривая крупную фигуру
доктора, всегда и прежде того, при проездах своих к Егору Егорычу, кормившего у него
лошадей.
Родившись и воспитавшись в чистоплотной немецкой семье и сама затем в высшей степени чистоплотно жившая в обоих замужествах, gnadige Frau чувствовала невыносимое отвращение и страх к тараканам, которых, к ужасу своему, увидала в избе Ивана Дорофеева многое множество, а потому нетерпеливо желала поскорее уехать; но
доктор, в силу изречения, что блажен человек, иже и скоты милует, не торопился, жалея
лошадей, и стал беседовать с Иваном Дорофеевым, от которого непременно потребовал, чтобы тот сел.
В упорной глазной болезни, продолжающейся долго и когда уже все медицинские средства бывают испытаны, чтоб спасти зрение,
доктора решаются на сильное и мучительное средство: ставят больному заволоку, точно
лошади.
Подъезжая к своей квартире, Бобров заметил свет в окнах. «Должно быть, без меня приехал
доктор и теперь валяется на диване в ожидании моего приезда», — подумал он, сдерживая взмыленную
лошадь. В теперешнем настроении Боброва
доктор Гольдберг был единственным человеком, присутствие которого он мог перенести без болезненного раздражения.
— А такая история, ударил его казак шашкой по голове, и
лошади потоптали. Как это случилось и почему — неизвестно. Сам он лежит без памяти,
доктор сказал — не встанет…
Иванов. Может быть, может быть… Вам со стороны виднее… Очень возможно, что вы меня понимаете… Вероятно, я очень, очень виноват… (Прислушивается.) Кажется,
лошадей подали. Пойду одеться… (Идет к дому и останавливается.) Вы,
доктор, не любите меня и не скрываете этого. Это делает честь вашему сердцу… (Уходит в дом.)
Потапыч (в окно). Антошка! Антошка! Фалетор! Седлай
лошадь, поезжай в город за
доктором. Ах ты, господи!
Пришел Петрушка и привел с собой целую кучу гостей: собственную жену, Матрену Ивановну, немца
доктора Карла Иваныча и большеносого Цыгана; а Цыган притащил с собой трехногую
лошадь.
— Да, разумеется, самое время выезжать
лошадей, когда нужна помощь. Вероятно, и
доктора также свалят в канаву, — сказала Варвара Алексеевна, из-под пенснэ взглядывая на вязанье, подводя его под самую лампу.
На другой день к вечеру, рысцой, прибежал Алексей, заботливо, как
доктор — больного или кучер —
лошадь, осмотрел брата, сказал, расчёсывая усы какой-то маленькой щёточкой...
— Ты сейчас садись на
лошадь Евстигнея и валяй на Половинку что есть мочи…
Лошадь старая, дорогу знает; ты только понужай. Евстигней останется здесь и повезет
доктора… Фатевна, седлай всех своих
лошадей… Мне нужно остаться пока здесь, а потом я приеду.
Иван Ильич отошел, пошел к себе, лег и стал думать: «почка, блуждающая почка». Он вспомнил всё то, что ему говорили
доктора, как она оторвалась и как блуждает. И он усилием воображения старался поймать эту почку и остановить, укрепить ее; так мало нужно, казалось ему. «Нет, поеду еще к Петру Ивановичу». (Это был тот приятель, у которого был приятель-доктор. ) Он позвонил, велел заложить
лошадь и собрался ехать.
Мало-помалу присоединяются к их обществу все, окончившие довольно важные домашние занятия, как то: поговорившие с своим
доктором о погоде и о небольшом прыщике, вскочившем на носу, узнавшие о здоровье
лошадей и детей своих, впрочем показывающих большие дарования, прочитавшие афишу и важную статью в газетах о приезжающих и отъезжающих, наконец выпивших чашку кофию и чаю; к ним присоединяются и те, которых завидная судьба наделила благословенным званием чиновников по особым поручениям.
Назаров ввёл его в клеть, затворил дверь и сразу рассказал, как заснул по дороге к
доктору, а
лошадь поворотила назад. Сначала Рогачёв слушал серьёзно, потом — губы его дрогнули, и по скуластому лицу добродушно расползлась улыбка.
Четыре солдата на носилках несли прапорщика; за ними форштатский солдат вел худую, разбитую
лошадь, с навьюченными на нее двумя зелеными ящиками, в которых хранилась фельдшерская принадлежность. Дожидались
доктора. Офицеры подъезжали к носилкам и старались ободрить и утешить раненого.
В больнице и он бывал не раз, но приезжал не лечиться, а потолковать с
доктором насчет
лошадей: нет ли продажной и не пожелает ли его высокоблагородие господин
доктор променять гнедую кобылку на буланого меринка.
Фельдшер Ергунов, человек пустой, известный в уезде за большого хвастуна и пьяницу, как-то в один из святых вечеров возвращался из местечка Репина, куда ездил за покупками для больницы. Чтобы он не опоздал и пораньше вернулся домой,
доктор дал ему самую лучшую свою
лошадь.
В третьем часу вместе обедают, вечером вместе готовят уроки и плачут. Укладывая его в постель, она долго крестит его и шепчет молитву, потом, ложась спать, грезит о том будущем, далеком и туманном, когда Саша, кончив курс, станет
доктором или инженером, будет иметь собственный большой дом,
лошадей, коляску, женится и у него родятся дети… Она засыпает и все думает о том же, и слезы текут у нее по щекам из закрытых глаз. И черная кошечка лежит у нее под боком и мурлычет...
— Что-то около 13–14 верст. У меня отличные
лошади,
доктор! Даю вам честное слово, что доставлю вас туда и обратно в один час. Только один час!
— Полагаю, — ответил холодно
доктор и, слегка кивнув головой, пошел вниз по лестнице к своим
лошадям, таким же статным и важным, как и он сам.
Дождавшись утра, он взял у соседа
лошадь и повез Марфу в больницу. Тут больных было немного, и потому пришлось ему ждать недолго, часа три. К его великому удовольствию, в этот раз принимал больных не
доктор, который сам был болен, а фельдшер Максим Николаич, старик, про которого все в городе говорили, что хотя он и пьющий и дерется, но понимает больше, чем
доктор.
— Это невозможно!.. Он живет за двадцать пять верст отсюда, а время дорого. И
лошадей не хватит: от нас сюда сорок верст да отсюда к земскому
доктору почти столько… Нет, это невозможно! Поедемте, Степан Лукич! Я подвига прошу. Ну, совершите вы подвиг! Сжальтесь!
— Эй, ребята, назад! Это
доктор Смидович! Его
лошадь!
От Мирона, которому он не верил, он поехал в больницу к Овчинникову. Получив здесь пилюли из белладонны и совет лечь в постель, он переменил
лошадей и, не обращая внимания на страшную боль в руке, поехал в город, к городским
докторам…
Доктор запахнулся в шубу и вышел. Слышно было, как он разговаривал с ямщиком, как на озябших
лошадях вздрагивали бубенчики. Уехал.
Ночью под утро всё успокоилось. Когда встали и поглядели в окна, голые ивы со своими слабо опущенными ветвями стояли совершенно неподвижно, было пасмурно, тихо, точно природе теперь было стыдно за свой разгул, за безумные ночи и волю, какую она дала своим страстям.
Лошади, запряженные гусем, ожидали у крыльца с пяти часов утра. Когда совсем рассвело,
доктор и следователь надели свои шубы и валенки и, простившись с хозяином, вышли.
— Вы спите? Вы спите? — спрашивал торопливо и сердито
доктор Старченко, зажигая спичку за спичкой; он был весь покрыт снегом, и от него веяло холодом. — Вы спите? Вставайте, поедем к фон Тауницу. Он прислал за вами своих
лошадей. Поедемте, там, по крайней мере, поужинаете, уснете по-человечески. Видите, я сам за вами приехал.
Лошади прекрасные, мы в двадцать минут докатим.
Больной с повышенной температурой, под дождем и ветром, он рано утром с другом-доктором и дочерью уезжает на
лошадях за восемнадцать верст в Козельск, там садится в поезд, чтобы пробраться в Ростов.
Павел Сергеевич тотчас же вместе с
доктором отправились к трупу, лежавшему, как известно, на берегу реки Енисея при дороге, которая шла невдалеке от заимки Толстых. Оставив
лошадей в заимке, они пошли пешком. Их сопровождали прибывшие одновременно с ними староста поселка и трое понятых из прислуги высокого дома.
Докторская бричка остановилась около колодца. Следователь и
доктор напились воды, потянулись и стали ждать, когда кучер кончит поить
лошадей.
Князь, вернувшись в Луговое в сопровождении своего друга, тотчас послал
лошадей в Тамбов за
доктором, которого приказал доставить к нему в имение.
— Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак: пускай мой
доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, — и он, тронув
лошадь, галопом поехал дальше.
— Лошади-то тут, положим, ни при чем, — сдержанно ответила Анна Павловна, но Ширяев уловил в ее голосе, что она не против предложения
доктора.
Кучер повернул
лошадь. Над забрызганным грязью задком тележки опять затряслась сгорбившаяся под зонтиком спина
доктора. Ширяев подумал: «Русак проклятый!»
Лошадь подали.
Доктор набивал портсигар папиросами. Лицо Марьи Сергеевны стало еще бледнее и болезненнее. Она пожала Ширяеву руку.
— Ну, пустяки какие! На козлах можно, — сказал
доктор. — Хотите, я сяду? А тут, наверно,
лошади нужны рожь возить. Что их напрасно за пятнадцать верст гонять! Верно ведь? — обратился он к Анне Павловне.