Неточные совпадения
Уже темнело, когда пришли Туробоев, Лютов и сели на террасе, продолжая беседу, видимо, начатую давно. Самгин
лежал и слушал перебой двух голосов. Было странно слышать, что Лютов говорит без выкриков и визгов, характерных для него, а Туробоев — без иронии. Позванивали чайные
ложки о стекло, горячо шипела вода, изливаясь из крана самовара, и это напомнило Климу детство, зимние вечера, когда, бывало, он засыпал пред чаем и его будил именно этот звон металла о стекло.
— Никогда не привозил. Я про нож этот только вот что могу тебе сказать, Лев Николаевич, — прибавил он, помолчав, — я его из запертого ящика ноне утром достал, потому что всё дело было утром, в четвертом часу. Он у меня всё в книге заложен
лежал… И… и… и вот еще, что мне чудно: совсем нож как бы на полтора… али даже на два вершка прошел… под самую левую грудь… а крови всего этак с пол-ложки столовой на рубашку вытекло; больше не было…
У мужиков на полу
лежали два войлока, по одной засаленной подушке в набойчатых наволочках, синий глиняный кувшин с водою, деревянная чашка, две
ложки и мешочек с хлебом; у Андрея же Тихоновича в покое не было совсем ничего, кроме пузыречка с чернилами, засохшего гусиного пера и трех или четырех четвертушек измаранной бумаги. Бумага, чернила и перья скрывались на полу в одном уголке, а Андрей Тихонович ночлеговал, сворачиваясь на окне, без всякой подстилки и без всякого возглавия.
Принесла Пелагея стакан кизлярки, в которой
лежал, должно быть, мертво пьяный кусок лимону и в которой бесследно пропали несколько чайных
ложек кипятку. Круциферский взял стакан, чтоб отделаться от хозяина, в надежде, что найдет случай три четверти выплеснуть за растворенное окно. Это было не так легко, потому что Медузин, посадивши кого-то за себя поиграть в бостон, подсел к Круциферскому.
Когда Егорушка вернулся к реке, на берегу дымил небольшой костер. Это подводчики варили себе обед. В дыму стоял Степка и большой зазубренной
ложкой мешал в котле. Несколько в стороне, c красными от дыма глазами, сидели Кирюха и Вася и чистили рыбу. Перед ними
лежал покрытый илом и водорослями бредень, на котором блестела рыба и ползали раки.
Он машинально побрел во двор дома. Направо от ворот стояла дворницкая сторожка, окно которой приветливо светилось. «Погреться хоть», — решил он и, подойдя к двери, рванул за скобу. Что-то треснуло, и дверь отворилась. Сторожка была пуста, на столе стояла маленькая лампочка. Подле лампы
лежал каравай хлеба, столовый нож, пустая чашка и
ложка.
— Ешь! — сказал Костик, подвинув к сестре ломоть хлеба, на котором
лежала писаная
ложка. Настя взяла было
ложку, но сейчас же ее опять положила, потому что больно ей было держать
ложку в той руке, которую за минуту перед тем, как в тисках, сжал Костик в своей костливой руке с серебряными кольцами.
В дочери, рослой, неразговорчивой, тоже было что-то скучное и общее с Яковом. Она любила
лежать, читая книжки, за чаем ела много варенья, а за обедом, брезгливо отщипывая двумя пальчиками кусочки хлеба, болтала
ложкой в тарелке, как будто ловя в супе муху; поджимала туго налитые кровью, очень красные губы и часто, не подобающим девчонке тоном, говорила матери...
На столе стояли неубранные тарелки после чьего-то обеда,
лежала замаранная салфетка и валялись только что бывшие в употреблении нож, вилка и
ложка.
В последний бывший с ним назад тому с год припадок, после десятичасовой и наконец унявшейся боли, он до того вдруг обессилел, что,
лежа в постели, едва мог двигать рукой, и доктор позволил ему в целый день всего только несколько чайных
ложек слабого чаю и щепоточку размоченного в бульоне хлеба, как грудному ребенку.
В домике было две комнаты: одна столовая, другая спальня. Девочка вошла в столовую и увидела на столе три чашки с похлебкой. Первая чашка, очень большая, была Михайлы Ивановичева. Вторая чашка, поменьше, была Настасьи Петровнина; третья, синенькая чашечка, была Мишуткина. Подле каждой чашки
лежала ложка: большая, средняя и маленькая.
Полковник пил вино. На столе стояли бутылки. Адъютант писал в большой тетради, а перед ним
лежала груда золотых колец, браслетов, часов, серебряных
ложек. Входили казаки с красными лицами и клали на стол драгоценности.
Стало ему тяжко на сердце; через три дня он почуял, будто камень у него
лежит в груди, под
ложкой, и камень этот, словно живой, ворочается и сосет ему сердце.