Неточные совпадения
«Чтобы придать комедии оттенки драмы, да? Пьянею», — сообразил Самгин, потирая
лоб ладонью. Очень хотелось придумать что-нибудь оригинальное и улыбнуться себе самому, но мешали артисты на сцене. У рампы стояла плечистая, полнотелая
дочь царя Приама, дрыгая обнаженной до бедра ногой; приплясывал удивительно легкий, точно пустой, Калхас; они пели...
Он поцеловал
дочь в
лоб и уехал. Обед кончился; Аянов и старухи уселись за карты.
— Жюли, будь хладнокровнее. Это невозможно. Не он, так другой, все равно. Да вот, посмотри, Жан уже думает отбить ее у него, а таких Жанов тысячи, ты знаешь. От всех не убережешь, когда мать хочет торговать
дочерью.
Лбом стену не прошибешь, говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли. Видишь, как спокойно я живу, приняв этот наш русский принцип.
Вся история римского падения выражена тут бровями,
лбами, губами; от
дочерей Августа до Поппеи матроны успели превратиться в лореток, и тип лоретки побеждает и остается; мужской тип, перейдя, так сказать, самого себя в Антиное и Гермафродите, двоится: с одной стороны, плотское и нравственное падение, загрязненные черты развратом и обжорством, кровью и всем на свете, безо
лба, мелкие, как у гетеры Гелиогабала, или с опущенными щеками, как у Галбы; последний тип чудесно воспроизвелся в неаполитанском короле.
Больная наморщила
лоб и тревожно посмотрела кругом, кого-то отыскивая. Галактион понял этот взгляд и подвел
дочь Милочку.
С некоторым усилием приподнявшись, он неясно, мило обхватил
дочь руками за уши и, поцеловав в
лоб, подвел ее ко мне, думая, что я танцую с ней.
Каждый год пойдет родить
дочерей, так не наездишься!» Впрочем, время взяло свое, и через несколько дней разгладились морщины (которые на сей раз никого не пугали) на
лбу Степана Михайлыча, и мысль, что может быть через год невестка родит ему внука, успокоила старика.
С именем Гришки молодой парень вздрогнул всем телом, до последнего суставчика, судорожным движением руки отер капли холодного пота, мгновенно выступившие на
лбу, и взглянул на
дочь рыбака.
Бабушка снова привлекла к себе княжну и, вздохнув, поцеловала ее в
лоб, в глаза и в губы и перекрестила: она как нельзя яснее слышала, что
дочь лжет, но ни о чем ее более не расспрашивала.
Она обхватила руками шею
дочери и, не переставая дрожать и плакать, жарко целовала ее в глаза, в
лоб и в голову.
Он любил белолицых, черноглазых, красногубых хеттеянок за их яркую, но мгновенную красоту, которая так же рано и прелестно расцветает и так же быстро вянет, как цветок нарцисса; смуглых, высоких, пламенных филистимлянок с жесткими курчавыми волосами, носивших золотые звенящие запястья на кистях рук, золотые обручи на плечах, а на обеих щиколотках широкие браслеты, соединенные тонкой цепочкой; нежных, маленьких, гибких аммореянок, сложенных без упрека, — их верность и покорность в любви вошли в пословицу; женщин из Ассирии, удлинявших красками свои глаза и вытравливавших синие звезды на
лбу и на щеках; образованных, веселых и остроумных
дочерей Сидона, умевших хорошо петь, танцевать, а также играть на арфах, лютнях и флейтах под аккомпанемент бубна; желтокожих египтянок, неутомимых в любви и безумных в ревности; сладострастных вавилонянок, у которых все тело под одеждой было гладко, как мрамор, потому что они особой пастой истребляли на нем волосы; дев Бактрии, красивших волосы и ногти в огненно-красный цвет и носивших шальвары; молчаливых, застенчивых моавитянок, у которых роскошные груди были прохладны в самые жаркие летние ночи; беспечных и расточительных аммонитянок с огненными волосами и с телом такой белизны, что оно светилось во тьме; хрупких голубоглазых женщин с льняными волосами и нежным запахом кожи, которых привозили с севера, через Баальбек, и язык которых был непонятен для всех живущих в Палестине.
«И сию мою родительскую волю, — гласила она, —
дочерям моим исполнять и наблюдать свято и нерушимо, яко заповедь; ибо я после бога им отец и глава, и никому отчета давать не обязан и не давал; и будут они волю мою исполнять, то будет с ними мое родительское благословение, а не будут волю мою исполнять, чего боже оборони, то постигнет их моя родительская неключимая клятва, ныне и во веки веков, аминь!» Харлов поднял лист высоко над головою, Анна тотчас проворно опустилась на колени и стукнула о пол
лбом; за ней кувыркнулся и муж ее.
Поцеловала ее на постели в
лоб, истинно говорю тебе, как
дочь родную жалеючи, да из двери-то выходя, ключик это потихоньку вынула да в карман.
Утром он забывал поздороваться, вечером — проститься, и когда жена подставляла свою руку, а
дочь Зизи — свой гладкий
лоб, он как-то не понимал, что нужно делать с рукой и гладким
лбом. Когда являлись к завтраку гости, вице-губернатор с женой или Козлов, то он не поднимался к ним навстречу, не делал обрадованного лица, а спокойно продолжал есть. И, кончив еду, не спрашивал у Марии Петровны позволения встать, а просто вставал и уходил.
— Ваше превосходительство! — бросилась к Кистунову Щукина. — Вот этот, вот самый… вот этот… (она указала на Алексея Николаича) постучал себе пальцем по
лбу, а потом по столу… Вы велели ему мое дело разобрать, а он насмехается! Я женщина слабая, беззащитная… Мой муж коллежский асессор, и сама я майорская
дочь!
Но Наташа не удовлетворялась. Она хотела знать, как живут у них, у чиновников, жены,
дочери и дети. Пьют ли мужья водку, а если пьют, то что делают пьяные и не бьют ли жен, и что делают последние, когда мужья бывают на службе. И по мере того, как Андрей Николаевич рассказывал, лицо Наташи застывало, и только прихотливая морщинка на низком
лбу двигалась с выражением упорной мысли и тяжелого недоумения.
— Прощай же, ангелочек, — проговорил он плачущим голосом, целуя
дочь в ее бледный
лоб. — Поезжай домой одна, а к вечеру я возвращусь… Визиты мои будут продолжаться очень недолго.
— Что ты все хмуришься, голубка моя?.. Что осенним днем глядишь? — с нежностью спрашивал у
дочери Марко Данилыч, обнимая ее и целуя в
лоб. — Посмотрю я на тебя, ходишь ты ровно в воду опущенная… Что с тобой, моя ясынька?.. Не утай, молви словечко, что у тебя на душе, мое сокровище.
Смолокуров вошел в комнату
дочери проститься на сон грядущий. Как ни уверяла его Дуня, что ей лучше, что голова у ней больше не болит, что совсем она успокоилась, не верил он, и, когда, прощаясь, поцеловал ее в
лоб, крупная слеза капнула на лицо Дуни.
— Хороший, открытый взгляд… — произнес он, кладя мне на
лоб свою тяжелую руку. — Да останется он, волею Аллаха, таким же честным и правдивым во всю жизнь… Благодаренье Аллаху и пророку, что милосердие их не отвернулось от
дочери той, которая преступила их священные законы… А ты, Леила-Зара, — обратился он к девушке, — забыла, должно быть, что гость должен быть принят в нашем ауле, как посол великого Аллаха!
Матрена Ниловна не передала
дочери своей наружности. Волос из-под надвинутого на
лоб платка не было видно, но они у нее оставались по-прежнему русые, цвета орехового дерева, густые, гладкие и без седины. Брови, такого же цвета, двумя густыми кистями лежали над выпуклостями глазных орбит. Проницательные и впалые глаза, серые, тенистые, с крапинками на зрачках, особенно молодили ее. В крупном свежем рту сохранились зубы, твердые и белые, подбородок слегка двоился.
— Татьяной!.. — воскликнул он и провел рукою по
лбу… — О, не удивляйся, бабушка, если я опять заплачу… У меня тоже была
дочь, которую звали Татьяной.
Она встала и медленно приближалась к
дочери, с протянутыми руками, видного роста, в корсете под шелковым капотом с треном, в белой кружевной косынке, покрывавшей и голову. На лицо падала тень, и она смотрела моложаво, с чуть заметными морщинами, со слоем желтой пудры; глаза, узкие и близорукие, приобрели привычку мигать и щуриться; на
лбу лежали кудерьки напудренных волос; зубы она сохранила и щеголяла ими, а всего больше руками замечательной тонкости и белизны, с дюжиной колец на каждой кисти.
Отец пробежал по фарфоровым статуэткам сщуренными глазами, на которых дрожали слезы, нашел сестру милосердия в белом покрывале, прижавшую крест к груди, с обращенными к небу молящими глазами и передал
дочери. Вместе с этим он горячо поцеловал Лизу в
лоб, как бы желая вознаградить ее за жесткий и, быть может, незаслуженный укор.
Она страшно переменилась. Недаром никто в городе не узнал «
дочь первого богача» — «сибирскую красавицу», которой гордилось к-ское общество. От этой красоты не осталось и следа. Она исхудала, глаза ввалились, и даже несколько морщин появилось на
лбу.
— Для того, чтобы быть матерью, я должна была скрываться, скрывать твое существование, скрывать, что я мать тебе. Другая мать, встретившая
дочь под руку с таким человеком, с бриллиантами на шее и оскорблением на
лбу, вызвала бы сочувствие и негодование целого света. Все — мужчины и женщины — плакали бы вместе с ней, все поняли бы ее горе…
— А! вижу, что твое сердце не выдержало, Катенька! — сказал Петр, вошедши в приемную залу. — Люблю тебя за то, душа моя, что ты не забываешь прежних друзей своих. Теперь, Frau баронесса! могу открыть вам секрет: супруга моя хлопотала о благополучии вашей
дочери, как бы о своем собственном. (Тут подошел он к Луизе и поцеловал ее в
лоб.) Я ваш гость на свадьбе и крестный отец первому ребенку, которого вам даст Бог.
Князь Иван Андреевич взял
дочь за голову и поцеловал в
лоб. Княжна поцеловала его руку.
Князь Василий наклонился к своей
дочери и поцеловал ее в
лоб.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутою рукой до ее головы, как это она делала, когда
дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее
лба губами, как бы для того, чтоб узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
— Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! — нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял
дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой
лоб к ее
лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.