Неточные совпадения
Это дело не мое
личное, а тут вопрос об общем
благе.
— Я нахожу, что ты прав отчасти. Разногласие наше заключается в том, что ты ставишь двигателем
личный интерес, а я полагаю, что интерес общего
блага должен быть у всякого человека, стоящего на известной степени образования. Может быть, ты и прав, что желательнее была бы заинтересованная материально деятельность. Вообще ты натура слишком ргіmesautière, [импульсивная,] как говорят Французы; ты хочешь страстной, энергической деятельности или ничего.
— Я не хочу протекционной системы не для выгоды частных лиц, но для общего
блага — и для низших и для высших классов одинаково, — говорил он, поверх pince-nez глядя на Облонского. — Но они не могут понять этого, они заняты только
личными интересами и увлекаются фразами.
Самгин указал несколько фактов
личного несчастья единиц, которые очень много сделали для общего
блага людей, и, говоря это, думал...
Одни смотрят на войну, как и на все на свете, с частной точки зрения, с точки зрения
личной или семейной жизни,
блага и счастья людей или их страдания и несчастья.
К счастию, эти варварские времена давно прошли, и с тех пор, как никто не мешает нам употреблять наши способности на
личное и общественное
благо, с тех пор, как из нас не выбивают податей и не ставят к нам экзекуций, мы стали усердно прилагать к земле наш труд и нашу опытность, и земля возвращает нам за это сторицею.
— Потому, — продолжал Вибель, — что проявлением стремления людей к религии, к добру, к божественной жизни не может быть единичное существо, но только сонм существ, кои сливаются в желании не
личного, но общего
блага.
Но так бы это было, если бы не было метафизики лицемерия, которая говорит, что с религиозной точки зрения владение или невладение землей — безразлично для спасения, а с научной точки зрения — то, что отказ от владения землей был бы бесполезным
личным усилием и что содействие
благу людей совершается не этим путем, а постепенным изменением внешних форм.
Власть находится в руках людей таких же, как все, т. е. таких, которые всегда или часто готовы пожертвовать общим
благом для своего
личного, с тою только разницею, что люди эти не имеют умеряющей их силы противодействия насилуемых и подвержены всему развращающему влиянию власти.
Человек божеского жизнепонимания признает жизнь уже не в своей личности и не в совокупности личностей (в семье, роде, народе, отечестве или государстве), а в источнике вечной, неумирающей жизни — в боге; и для исполнения воли бога жертвует и своим
личным, и семейным, и общественным
благом. Двигатель его жизни есть любовь. И религия его есть поклонение делом и истиной началу всего — богу.
Дикарь признает жизнь только в себе, в своих
личных желаниях.
Благо его жизни сосредоточено в нем одном. Высшее
благо для него есть наиполнейшее удовлетворение его похоти. Двигатель его жизни есть
личное наслаждение. Религия его состоит в умилостивлении божества к своей личности и в поклонении воображаемым личностям богов, живущим только для
личных целей.
Противоречия сознания и вследствие этого бедственность жизни дошли до последней степени, дальше которой идти некуда. Жизнь, построенная на началах насилия, дошла до отрицания тех самых основ, во имя которых она была учреждена. Устройство общества на началах насилия, имевшее целью обеспечение
блага личного, семейного и общественного, привело людей к полному отрицанию и уничтожению этих
благ.
До тех же пор, пока этого нет, пока среди людей, только называющихся христианами, есть люди нехристиане, люди злые, для своей
личной похоти готовые нанести вред другим, упразднение государственной власти не только не было бы
благом для остальных людей, но только увеличило бы их бедствие.
Монархиня презирала и самые дерзкие суждения, когда оные происходили единственно от легкомыслия и не могли иметь вредных следствий для государства: ибо Она знала, что
личная безопасность есть первое для человека
благо; и что без нее жизнь наша, среди всех иных способов счастия и наслаждения есть вечное, мучительное беспокойство.
Ссылкою на эти слова мы и заключим нашу статью, пожалевши еще раз, что сатира екатерининского века не находила возможности развивать свои обличения из этих простых положений — о вреде
личного произвола и о необходимости для
благ общества «общей силы закона», которою бы всякий равно мог пользоваться.
Наконец, самое главное, нужно, чтобы значение человека в обществе определялось его
личными достоинствами и чтобы материальные
блага приобретались каждым в строгой соразмерности с количеством и достоинством его труда: тогда всякий будет учиться уже и затем, чтоб делать как можно лучше свое дело, и невозможны будут тунеядцы, подобные Худовоспитаннику, который выходит в отставку, чтобы в деревне безобразничать над крестьянами.
Англичанин или американец, не крича о том, что его, например, служебная деятельность необходима для поддержания государства и для
блага народа, — никогда, однако, не продаст своего служебного долга ради
личной выгоды: это запрещается ему чувством его патриотизма.
Таким образом, любовь к общему
благу (в которой иные могут видеть и самоотвержение и обезличение человека) есть, по нашему мнению, не что иное, как благороднейшее проявление
личного эгоизма.
«Я же, со своей стороны, — так заканчивался этот циркуляр, — за
благо признаваю, в силу облекаемой власти и политического равновесия, как равно и высшего соображения причин, клонящих намерение к строжающему нейтралитету, то имеешь ты, старшина (имярек), с прочею низкою властию приложить всемерное старание под страхом в противном могущем быть случае наистрожайшего штрафования, не исключая
личной прикосновенности по закону и свыше…
Напротив, он как будто боится, что его
личное счастье будет мешать
благу родины, торжеству справедливости, успехам науки и т. п.
Таким образом, признавая в человеке [одну только] способность к развитию и [одну только] наклонность к деятельности (какого бы то ни было рода) и отдыху, мы из этого одного прямо можем вывести — с одной, стороны, естественное требование человека, чтоб его никто не стеснял, чтоб предоставили ему пользоваться его
личными; [неотъемлемыми] средствами и безмездными [, никому не принадлежащими,]
благами природы, а с другой стороны — столь же естественное сознание, что и ему не нужно посягать на права других и вредить чужой деятельности.
Святость не в лесах, не на небе, не на земле, не в священных реках. Очисти себя, и ты увидишь его. Преврати твое тело в храм, откинь дурные мысли и созерцай бога внутренним оком. Когда мы познаем его, мы познаем себя. Без
личного опыта одно писание не уничтожит наших страхов, — так же как темнота не разгоняется написанным огнем. Какая бы ни была твоя вера и твои молитвы, пока в тебе нет правды, ты не постигнешь пути
блага. Тот, кто познает истину, тот родится снова.
«Как ψιλή άνευ χαρακτήρας δπαρξις, Бог не может быть мыслим ни безусловным
благом и любовью, ни абсолютной красотою, ни совершеннейшим разумом; по своему существу Бог выше всех этих атрибутов
личного бытия, — лучше, чем само
благо и любовь, совершеннее, чем сама добродетель, прекраснее, чем сама красота; его нельзя назвать и разумом в собственном смысле, ибо он выше всякой разумной природы (οίμείνων ή λογική φύσις); он не есть даже и монада в строгом смысле, но чище, чем сама монада, и проще, чем сама простота [Legat, ad Cajum Fr. 992, с: «το πρώτον αγαθόν (ό θεός) καί καλόν και εύδαίμονα και μακάριον, ει δη τάληθές ειπείν, το κρεϊττον μεν αγαθού, κάλλιον δε καλού και μακαρίου μεν μακαριώτερον. ευδαιμονίας δε αυτής εΰδαιονέστερον» (Высшее
благо — Бог — и прекрасно, и счастливо, и блаженно, если же сказать правду, то оно лучше
блага, прекраснее красоты и блаженнее блаженства, счастливее самого счастья). De m. op. Pf. l, 6: «κρείττων (ό θεός) ή αυτό τάγαθόν και αυτό το καλόν, κρείττων τε και ή αρετή, και κρεϊττον ή επιστήμη».
— Да, «партия» людей, которые думают, что общее
благо должно ставить выше
личного.
Родится ребенок в нужде или роскоши и получает воспитание фарисейское или книжническое. Для ребенка, для юноши не существует еще противоречия жизни и вопроса о ней, и потому ни объяснение фарисеев, ни объяснение книжников не нужны ему и не могут руководить его жизнью. Он учится одним примером людей, живущих вокруг него, и пример этот, и фарисеев и книжников, одинаков: и те и другие живут только для
блага личной жизни, и тому же поучают и его.
Стоит человеку признать свою жизнь в стремлении к
благу других, и уничтожается обманчивая жажда наслаждений; праздная же и мучительная деятельность, направленная на наполнение бездонной бочки животной личности, заменяется согласной с законами разума деятельностью поддержания жизни других существ, необходимой для его
блага, и мучительность
личного страдания, уничтожающего деятельность жизни, заменяется чувством сострадания к другим, вызывающим несомненно плодотворную и самую радостную деятельность.
Жизнь человеческая начинается только с проявления разумного сознания, — того самого, которое открывает человеку одновременно и свою жизнь, и в настоящем и в прошедшем, и жизнь других личностей, и всё, неизбежно вытекающее из отношений этих личностей, страдания и смерть, — то самое, что производит в нем отрицание
блага личной жизни и противоречие, которое, ему кажется, останавливает его жизнь.
Третья причина бедственности
личной жизни была — страх смерти. Стоит человеку признать свою жизнь не в
благе своей животной личности, а в
благе других существ, и пугало смерти навсегда исчезает из глаз его.
В самом деле, что составляло невозможность
блага личного существования?
Сколько бы ни уверял себя человек, и сколько бы ни уверяли его в этом другие, что жизнь может быть
благою и разумною только за гробом, или что одна
личная жизнь может быть
благою и разумною, — человек не может верить в это.
То, что люди, не понимающие жизни, называют любовью, это только известные предпочтения одних условий
блага своей личности другим. Когда человек, не понимающий жизни, говорит, что он любит свою жену или ребенка, или друга, он говорит только то, что присутствие в его жизни его жены, ребенка, друга увеличивает
благо его
личной жизни.
Первое вытекает из признания
благом блага моей отдельной
личной жизни.
То, что так понимала и понимает жизнь большая половина человечества, — то, что величайшие умы понимали жизнь так же, — то, что никак нельзя ее понимать иначе, нисколько не смущает их. Они так уверены в том, что все вопросы жизни, если не разрешаются самым удовлетворительным образом, то устраняются телефонами, оперетками, бактериологией, электрическим светом, робуритом и т. п., что мысль об отречении от
блага жизни
личной представляется им только отголоском древнего невежества.
Ложная наука, взявшая за исходную точку отсталое представление о жизни, при котором не видно то противоречие жизни человеческой, которое составляет главное ее свойство, — эта мнимая наука в своих последних выводах приходит к тому, чего требует грубое большинство человечества, — к признанию возможности
блага одной
личной жизни, к признанию для человека
благом одного животного существования.
Но дело в том, что не рассуждать о любви могут только те люди, которые уже употребили свой разум на понимание жизни и отреклись от
блага личной жизни; те же люди, которые не поняли жизни и существуют для
блага животной личности, не могут не рассуждать.
Другая причина бедственности
личной жизни и невозможности
блага для человека была: обманчивость наслаждений личности, тратящих жизнь, приводящих к пресыщению и страданиям.
Жизнь, как
личное существование, отжита человечеством, и вернуться к ней нельзя, и забыть то, что
личное существование человека не имеет смысла, невозможно. Что бы мы ни писали, ни говорили, ни открывали, как бы ни усовершенствовали нашу
личную жизнь, отрицание возможности
блага личности остается непоколебимой истиной для всякого разумного человека нашего времени.
Такому человеку кажется, что отрицание разумным сознанием
блага личного существования и требование другого
блага есть нечто болезненное и неестественное.
Только для человека, не признающего
блага в жизни
личной и потому не заботящегося об этом ложном
благе и чрез это освободившего в себе свойственное человеку благоволение ко всем людям, возможна деятельность любви, всегда удовлетворяющая его и других.
Нетворческое отречение от
благ «мира» вознаграждается твердо-безопасным устроением
личной жизни и
личного спасения.
Он был часто орудием ловких и властолюбивых царедворцев и лиц, прикрытых рясою, конечною целью которых было по большей части не истинное
благо духовенства и преуспеяние веры Христовой, а достижение лишь выгод и
личное влияние на дела.
Цель общей жизни не может быть вполне известна тебе — говорит христианское учение каждому человеку — и представляется тебе только как всё большее и большее приближение к
благу всего мира, к осуществлению царства божия; цель же
личной жизни несомненно известна тебе и состоит в осуществлении в себе наибольшего совершенства любви, необходимого для осуществления царства божия. И цель эта всегда известна тебе и всегда достижима.
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за всё совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, имеющее как и каждый человек, свои
личные привычки, страсти, стремления к добру, красоте, истине, — что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на
благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, т. е. читанием книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Из этого-то непонимания сущности веры и вытекает то странное желание людей — сделать так, чтобы поверить в то, что жить по учению Христа лучше, тогда как всеми силами души, согласно с верой в
благо личной жизни, им хочется жить противно этому учению.
Хотя мой почтенный корреспондент, обладая живым красноречием, так заговорил дело, что мне, не имевшему в указанных обстоятельствах
личного опыта, не оставалось бы ничего иного, как поверить ему во всем на слово и умолкнуть, но
благому случаю и доброй услуге некоторых друзей угодно было меня выручить. Ими доставлена мне возможность рассказать нечто небезынтересное о серьезных впечатлениях, производимых на духовенство в ожидании архиерейской встречи.
Как обитатели сада или забыли, или не хотят знать того, что им передан сад окопанный, огороженный, с вырытым колодцем и что кто-нибудь да поработал на них и потому ждет и от них работы; так точно и люди, живущие
личной жизнью, забыли или хотят забыть всё то, что сделано для них прежде их рождения и делается во всё время их жизни, и что поэтому ожидается от них; они хотят забыть то, что все
блага жизни, которыми они пользуются, даны и даются и потому должны быть передаваемы или отдаваемы.
По обоим Евангелиям, после слова, страшного для каждого верующего в
личную жизнь и полагающего
благо в богатстве мира, после слов о том, что богатый не войдет в царство бога, и после еще более страшных для людей, верующих только в
личную жизнь, слов о том, что кто не оставит всего и жизни своей ради учения Христа, тот не спасется, — Петр спрашивает: что же будет нам, последовавшим за тобой и оставившим всё?
Какое же страшное губительное суеверие то, под влиянием которого люди, пренебрегая внутренней работой над собою, то есть тем одним, что действительно нужно для
блага своего и общего и в чем одном властен человек, направляют все свои силы на находящееся вне их власти устройство жизни других людей и для достижения этой невозможной цели употребляют наверное дурные и вредные для себя и других средства насилия, вернее всего отдаляющие их как от своего
личного, так и от общего совершенства?!
Вот почему и не могут верующие в
благо личной жизни поверить в учение Христа. И все усилия их поверить этому всегда останутся тщетны. Чтобы поверить, — им надо изменить свой взгляд на жизнь. А пока они не изменили его, дела их будут всегда совпадать с их верой, а не с их желаниями и словами.
Но ведь помимо этого вашего закона, по которому через тысячелетия настанет то
благо, которое вы желаете и приготовили для человечества, есть еще ваша
личная жизнь, которую вы можете прожить или согласно с разумом, или противно ему; а для этой-то вашей
личной жизни у вас теперь и нет никаких правил, кроме тех, которые пишутся не уважаемыми вами людьми и приводятся в исполнение полицейскими.