Неточные совпадения
Раз приезжает сам старый князь звать нас на свадьбу: он отдавал старшую дочь замуж, а мы были с ним кунаки: так нельзя же, знаете, отказаться, хоть он и
татарин. Отправились. В ауле множество собак встретило нас громким лаем. Женщины, увидя нас, прятались; те, которых мы могли рассмотреть в
лицо, были далеко не красавицы. «Я имел гораздо лучшее мнение о черкешенках», — сказал мне Григорий Александрович. «Погодите!» — отвечал я, усмехаясь. У меня было свое на уме.
Татарин был длинный, с узким
лицом, реденькой бородкой и напоминал Ли Хунг-чанга, который гораздо меньше похож на человека, чем русский царь.
Он читал Бокля, Дарвина, Сеченова, апокрифы и творения отцов церкви, читал «Родословную историю
татар» Абдул-гази Багодур-хана и, читая, покачивал головою вверх и вниз, как бы выклевывая со страниц книги странные факты и мысли. Самгину казалось, что от этого нос его становился заметней, а
лицо еще более плоским. В книгах нет тех странных вопросов, которые волнуют Ивана, Дронов сам выдумывает их, чтоб подчеркнуть оригинальность своего ума.
Редко можно встретить физиономию подвижнее этого
лица, напоминающего наших
татар.
В третьем, четвертом часу усталое вставанье с грязной постели, зельтерская вода с перепоя, кофе, ленивое шлянье по комнатам в пенюарах, кофтах, халатах, смотренье из-за занавесок в окна, вялые перебранки друг с другом; потом обмывание, обмазывание, душение тела, волос, примериванье платьев, споры из-за них с хозяйкой, рассматриванье себя в зеркало, подкрашивание
лица, бровей, сладкая, жирная пища; потом одеванье в яркое шелковое обнажающее тело платье; потом выход в разукрашенную ярко-освещенную залу, приезд гостей, музыка, танцы, конфеты, вино, куренье и прелюбодеяния с молодыми, средними, полудетьми и разрушающимися стариками, холостыми, женатыми, купцами, приказчиками, армянами, евреями,
татарами, богатыми, бедными, здоровыми, больными, пьяными, трезвыми, грубыми, нежными, военными, штатскими, студентами, гимназистами — всех возможных сословий, возрастов и характеров.
В теплой пристройке над погребом и конюшней помещались двое ломовых извозчиков: маленький сивый дядя Петр, немой племянник его Степа, гладкий, литой парень, с
лицом, похожим на поднос красной меди, — и невеселый длинный
татарин Валей, денщик. Всё это были люди новые, богатые незнакомым для меня.
Идет неуклюжий Валей, ступая по грязи тяжело, как старая лошадь; скуластое
лицо его надуто, он смотрит, прищурясь, в небо, а оттуда прямо на грудь ему падает белый осенний луч, — медная пуговица на куртке Валея горит,
татарин остановился и трогает ее кривыми пальцами.
Помнится, записывая в одной избе татарского мальчика трех лет, в ермолке, с широким расстоянием между глазами, я сказал ему несколько ласковых слов, и вдруг равнодушное
лицо его отца, казанского
татарина, прояснилось, и он весело закивал головой, как бы соглашаясь со мной, что его сын очень хороший мальчик, и мне показалось, что этот
татарин счастлив.
— Который
лицо часовой… неприкосновенно… — залепетал наобум
татарин. — Не могу знать, ваша высокоблагородия, — закончил он вдруг тихо и решительно.
И я видел, как он своей сильной рукой в замшевой перчатке бил по
лицу испуганного малорослого, слабосильного солдата за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину
татарина.
Посередине и впереди батальонный командир Артабалевский, по юнкерскому прозвищу Берди-Паша, узкоглазый, низко стриженный
татарин; его скуластое, плотное
лицо, его широкая спина и выпуклая грудь кажутся вылитыми из какого-то упругого огнеупорного материала.
Напрасно Серебряный просьбами и угрозами старался удержать их. Уже отряды
татар начали, под прикрытием стрел, обратно переплывать речку, грозя ударить Серебряному в тыл, как Перстень явился внезапно возле князя. Смуглое
лицо его разгорелось, рубаха была изодрана, с ножа капала кровь.
Вся наружность Басманова изменилась. Ничего женоподобного не осталось на
лице его. Серебряный узнал того удальца, который утром бросался в самую сечу и гнал перед собою толпы
татар.
— Ага! — воскликнул хозяин, вскочив с дивана, подошёл к окну, позвал
татарина и попутно заглянул в зеркало, желая знать, достаточно ли строго его
лицо: заплывшие глаза смотрели незнакомо и неприятно, правая щека измята, в красных рубцах, волосы растрёпаны, и вся фигура имела какой-то раздавленный, изжёванный вид.
Сквозь слёзы и серую сеть дождя Матвей видел
татарина, он стоял у ограды
лицом на восток, его шапка лежала у ног, на траве, дождь разбил её в тёмный, бесформенный ком.
Пока они спорили,
татарин, прищуривая то один, то другой глаз, играл сам с собою, а Матвей, слушая крик старого солдата и всматриваясь в непоколебимое
лицо Ключарева, старался понять, кто из них прав.
По двору тихо бродил Шакир, вполголоса рассказывая новому дворнику Фоке, где что лежит, что надо делать. Фока был мужик высокий, сутулый, с каменным
лицом, в густой раме бороды, выгоревшей досера. Он смотрел на всё равнодушно, неподвижным взглядом тёмных глаз и молча кивал в ответ
татарину лысоватой острой головой.
Матвей поглядел на доброе, печально улыбавшееся
лицо и, легонько толкнув
татарина локтем, сказал...
Матвей выбежал в сени, — в углу стоял
татарин, закрыв
лицо руками, и бормотал. По двору металась Наталья, из её бестолковых криков Матвей узнал, что лекарь спит, пьяный, и его не могут разбудить, никольский поп уехал на мельницу, сомов ловить, а варваринский болен — пчёлы его искусали так, что глаза не глядят.
Когда смычок, шмыгнув по баскам, начинал вдруг выделывать вариации, рысьи глазки
татарина щурились,
лицо принимало такое выражение, как будто в ухо ему залез комар, и вдруг приподымались брови, снова раскрывались глаза, готовые, по-видимому, на этот раз совсем выскочить из головы.
Эти люди, забыв, что я их облагодетельствовал, на каждом шагу после того бранили при мне русских, говорили, что все мы — идиоты,
татары, способные составлять только быдло, и наконец, стали с восторгом рассказывать, как они плюют нашим офицерам в
лицо, душат в постелях безоружных наших солдат.
Раз и два обошел их, все ускоряя шаги, и вдруг как-то сорвался с места, побежал кругами, подскакивая, сжав кулаки, тыкая ими в воздух. Полы шубы били его по ногам, он спотыкался, чуть не падал, останавливаясь, встряхивал головою и тихонько выл. Наконец он, — тоже как-то сразу, точно у него подломились ноги, — опустился на корточки и, точно
татарин на молитве, стал отирать ладонями
лицо.
— Правда! — глухо сказал высокий
татарин и мотнул головой. Но мне не нужно было его подтверждения: голод и застывшее отчаяние глядели у него из глубины впалых глаз, а от темного
лица веяло каким-то смертельным равнодушием.
Дворник был молодой малый, лет двадцати пяти, с чрезвычайно старообразным
лицом, сморщенный, маленький,
татарин породою.
Павел Иванович, щуплый, сухонький человечек с длинным черепом и козлиной бородкой на маленьком
лице, наскоро склеенном из мелких, разрозненных костей, обтянутых сильно изношенной кожей, пил чай со Степаном Рогачёвым, парнем неуклюжим, скуластым, как
татарин, с редкими, точно у кота, усами и гладко остриженною после тифа головою.
Эту мысль Авилов читал на всех
лицах, начиная от запевалы и кончая последним штрафованным
татарином, и сам он, против воли, проникался сознанием какой-то суровой лихости и шел легкой, плывущей походкой, высоко подняв голову и выпрямив грудь.
А Жилину пить хочется, в горле пересохло; думает — хоть бы пришли проведать. Слышит — отпирают сарай. Пришел красный
татарин, а с ним другой, поменьше ростом, черноватенький. Глаза черные, светлые, румяный, бородка маленькая, подстрижена;
лицо веселое, все смеется. Одет черноватый еще лучше: бешмет шелковый синий, галунчиком обшит. Кинжал на поясе большой, серебряный; башмачки красные, сафьянные, тоже серебром обшиты. А на тонких башмачках другие толстые башмаки. Шапка высокая, белого барашка.
Сидит Жилин за
татарином, покачивается, тычется
лицом в вонючую татарскую спину. Только и видит перед собой здоровенную татарскую спину, да шею жилистую, да бритый затылок из-под шапки синеется. Голова у Жилина разбита, кровь запеклась над глазами. И нельзя ему ни поправиться на лошади, ни кровь обтереть. Руки так закручены, что в ключице ломит.
Вот казанские
татары в шелковых халатах, с золотыми тюбетейками на бритых головах, важно похаживают с чернозубыми женами, прикрывшими белыми флеровыми чадрами густо набеленные
лица; вот длинноносые армяне в высоких бараньих шапках, с патронташами на чекменях и кинжалами на кожаных с серебряными насечками поясах; вот евреи в засаленных донельзя длиннополых сюртуках, с резко очертанными, своеобразными обличьями; молча, как будто лениво похаживают они, осторожно помахивая тоненькими тросточками; вот расхаживают задумчивые, сдержанные англичане, и возле них трещат и громко хохочут французы с наполеоновскими бородками; вот торжественно-тихо двигаются гладко выбритые, широколицые саратовские немцы; и неподвижно стоят, разинув рты на невиданные диковинки, деревенские молодицы в московских ситцевых сарафанах с разноцветными шерстяными платками на головах…
«Купецкие молодцы́» снуют взад и вперед с озабоченными
лицами, а хозяева либо старшие приказчики, усевшись на деревянных, окрашенных сажей стульях с сиденьем из болотного камыша или прислонясь спиной к дверной притолоке, глубокомысленно, преважно, с сознанием самодостоинства, поглядывают на укладку товаров и лишь изредка двумя-тремя отрывистыми словами отдают
татарам приказанья.
В дверях стоит казанский
татарин — ростом невелик, зато в плечах широк, с продолговатым
лицом, с узенькими выразительными глазками и с редкой бородкой клином.
Проехала подвода, тяжело нагруженная бочонками вина, узлами. Вокруг нее гарцевали два махновца. Третий, пьяный, спал на узлах, с свесившеюся через грядку ногою, а лошадь его была привязана к задку. Возница
татарин, с угрюмым
лицом, бережно, для виду, подхлестывал перегруженных кляч.
Прошел, внимательно глядя вперед, пожилой
татарин с слегка отвисшею губою и опущенными вниз углами губ; прошел скуластый, бородатый пермяк с изрытым оспою
лицом.
Через неделю, когда вода совсем спадет и поставят тут паром, все перевозчики, кроме Семена, станут уже не нужны, и
татарин начнет ходить из деревни в деревню и просить милостыни и работы. Жене только семнадцать лет; она красивая, избалованная, застенчивая, — неужели и она будет ходить по деревням с открытым
лицом и просить милостыню? Нет, об этом даже подумать страшно…
Это откровенное объяснение, искусно переданное врачу, дало его сердцу случай начать подвиги добра, на которые он собирался, ехав в Москву. В первом отделении нашли они целое семейство
татар. Мужчины и женщины — мать и сын, муж и жены, братья и сестры — все валялись кое-как, кто на лавках, кто на полу. Нечистота и духота были нестерпимые. Бледные, истомленные
лица, униженный вид говорили живее слов о несчастном их положении.
Татарин замолчал и уставился заплаканными глазами на огонь;
лицо у него выражало недоумение и испуг, как будто он всё еще не понимал, зачем он здесь в темноте и в сырости, около чужих людей, а не в Симбирской губернии. Толковый лег около огня, чему-то усмехнулся и затянул вполголоса песню.
Он скорее готов был встретиться один с десятью немецкими латниками или
татарами, или вольницею новгородской, чем с нечистою силою, даже в одном
лице.
— Кто до меня дотронется, не останется жив, — сказал с твердостью Антон, хватаясь за стилет, с ним неразлучный. — Господин дворецкий, неужли ты, доверенное
лицо великого князя, поставленный здесь для того, чтобы исполняли мои приказания, допустишь оскорбить меня в доме безумных
татар?
— Ух, ух, ух!… — как будто хрюкал
татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое, черное, курносое
лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжать, пронзительно-звенящим, протяжным визгом.
— А это чья такая? — говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в
лицо своей дочери, представлявшей казанского
татарина. — Кажется, из Ростовых кто-то. Ну, а вы, господин гусар, в каком полку служите? — спрашивала она Наташу. — Турке-то, турке пастилы подай, — говорила она обносившему буфетчику: — это их законом не запрещено.