Неточные совпадения
Рядом с
рассказчиком встал другой, выше его, глазастый, лысый, в толстой ватной куртке и серых валенках по колено, с длинным костлявым
лицом в рыжеватой, выцветшей бороде. Аккуратный старичок воодушевленно действовал цифрами...
Он говорил уже не скрывая издевательства, а Самгин чувствовал, что его
лицо краснеет от негодования и что негодование согревает его. Он закурил папиросу и слушал, ожидая, когда наиболее удобно будет сурово воздать
рассказчику за его красноречие. А старичок, передохнув, продолжал...
Рассказчик остановился. Иван все время слушал его в мертвенном молчании, не шевелясь, не спуская с него глаз. Смердяков же, рассказывая, лишь изредка на него поглядывал, но больше косился в сторону. Кончив рассказ, он видимо сам взволновался и тяжело переводил дух. На
лице его показался пот. Нельзя было, однако, угадать, чувствует ли он раскаяние или что.
Летами, голосом, чертами
лица, насколько запомнил их
рассказчик, проезжий тоже подходил к Рахметову; но
рассказчик тогда не обратил особого внимания на своего спутника, который к тому же недолго и был его спутником, всего часа два: сел в вагон в каком-то городишке, вышел в какой-то деревне; потому
рассказчик мог описывать его наружность лишь слишком общими выражениями, и полной достоверности тут нет: по всей вероятности, это был Рахметов, а впрочем, кто ж его знает?
Оказывается, на конюшне секут «шалунишку» буфетчика, человека с большими бакенбардами, недавно еще в долгополом сюртуке прислуживавшего за столом…
Лицо у Мардария Аполлоновича доброе. «Самое лютое негодование не устояло бы против его ясного и кроткого взора…» А на выезде из деревни
рассказчик встречает и самого «шалунишку»: он идет по улице, лущит семечки и на вопрос, за что его наказали, отвечает просто...
Бесстрастное неподвижное
лицо Лаптева обратилось к
рассказчику, и на нем мелькнула едва заметная улыбка. Наклонившись к Прейну, он тихо спросил...
Сверх того, в штате Непомнящего непременно состоят три
лица: льстец,
рассказчик сцен и разорившийся жуир.
— Ты, Максинька, больше слушай, а не рассуждай, — остановил его частный пристав и, обратясь с умоляющим
лицом и голосом к
рассказчику, начал его упрашивать: — Голубчик Пров Михайлыч, расскажи еще про Наполеондера!
Больт сел на складной стул. У него были приемы
рассказчика, который ценит себя. Он прочесал бороду пятерней вверх, открыл рот, слегка свесив язык, обвел всех присутствующих взглядом, провел огромной ладонью по
лицу вниз, крякнул и подсел ближе.
— Как же, братец! — отвечал
рассказчик, напоминающий своим колоссальным видом предания о могучих витязях древней России. — Стану я лгать! Я своеручно отдал ему грамоту от нашего архимандрита; говорил с ним
лицом к
лицу, и он без малого слов десять изволил перемолвить со мною.
Должно быть, он испытывал большое удовольствие, перечисляя имена угодников и города, —
лицо у него было сладкое, глаза смотрели гордо. Слова своей речи он произносил на тот певучий лад, которым умелые
рассказчики сказывают сказки или жития святых.
Первые ряды кресел занимали знаменитости сцены и литературы, постоянные посетители Кружка, а по среднему проходу клубочком катился, торопясь на свое место, приземистый Иван Федорович Горбунов, улыбался своим лунообразным, чисто выбритым
лицом. Когда он приезжал из Петербурга, из Александринки, всегда проводил вечера в Кружке, а теперь обрадовался увидеть своего друга, с которым они не раз срывали лавры успеха в больших городах провинции — один как чтец, другой как
рассказчик и автор сцен из народного быта.
Весьма естественное любопытство загорелось почти на
лицах всех, и самый аукционист, разинув рот, остановился с поднятым в руке молотком, приготовляясь слушать. В начале рассказа многие обращались невольно глазами к портрету, но потом все вперились в одного
рассказчика, по мере того как рассказ его становился занимательней.
Я его никогда еще не видал и не умел себе представить его
лица по искаженным описаниям
рассказчиков, но глаза его я видел, чуть закрывал свои собственные.
Повествователь видел его в такой борьбе и уловил кое-что из ее сути. Он говорил, как они многие сообща хотели кому-то помочь и как к этому стремился дядя Грильяд, но ничего не принес и сам пропал. А потом, когда
рассказчик зашел к нему вечером, чтобы увести его на прощальную пирушку, он застал дядю в стирке: Танта только что вытерла ему
лицо губкою и обтирала его полотенцем.
В
лице его погиб, быть может, крупный поэт, в крайнем случае недюжинный
рассказчик, умевший всё оживлять и даже в камни влагавший душу своими скверными, но образными и сильными словами.
Хотя
рассказчик этой повести чувствует неизъяснимое наслаждение говорить о просвещенных, образованных и принадлежащих к высшему классу людях; хотя он вполне убежден, что сам читатель несравненно более интересуется ими, нежели грубыми, грязными и вдобавок еще глупыми мужиками и бабами, однако ж он перейдет скорее к последним, как
лицам, составляющим — увы — главный предмет его повествования.
Из груди Маруси вырвался долгий вздох, почти стон… Ее
лицо выражало необыкновенное, почти страдальческое участие, и мне невольно вспомнилась… Дездемона, слушавшая рассказы Отелло об его похождениях среди варваров. Тимофей, с неожиданным для меня инстинктом
рассказчика, остановился, поковырял в трубке и продолжал, затянувшись...
Есть и третий род
рассказчиков, которые умеют так живо подметить особенности людей и предметов, что просто представляют их, подражая им голосом, телодвижениями, изменениями
лица и пр.
По временам голос
рассказчика возвышался, одушевление отражалось на бледном
лице его; он хмурил брови, глаза его начинали сверкать, и Катерина, казалось, бледнела от страха и волнения.
Голос Менделя-отца слегка дрогнул. Израиль слушал с серьезным и заинтересованным видом.
Лицо Фроима выражало равнодушие. Он вспомнил агаду, но мораль ее, по-видимому, ему не нравилась. Быть может даже, он уже пародировал ее в уме. Но отец этого не видел. Инстинктом рассказчика-художника он чувствовал, где самый внимательный его слушатель, и повернулся в сторону дяди, который, опершись на ручку кресла, очевидно, ждал конца.
— Ах ты, стерва! — не утерпел наконец сотский и быстро повернулся
лицом к
рассказчику. — Я бы ей самой в пыку за такие слова дал!..
Оттого тон рассказа решительно фальшивый, сочиненный; и сам
рассказчик, который по сущности дела должен бы быть действующим
лицом, является нам чем-то вроде наперсника старинных трагедий.
Ворошилов любопытно вопросил, любил или не любил Сид Глафиру Васильевну, и, получив в ответ, что он ее ненавидел, отвлек
рассказчика за руку в соседнюю темную гостиную и заставил рассказать, что это за
лицо Сид и за что он пользовался таким особенным положением.
Картины,
лица и положения брались наудачу, экспромтом, а фабула и мораль вытекали как-то сами собой, помимо воли
рассказчика.
И странное что-то творилось с Никитой. Он слушал вдохновенного
рассказчика и забыл, что перед ним не больше как «стрелок». И все смотрел на фотографию, и она оживала под его взглядом: в старческом, трупном
лице угодника, в невидящих, устремленных в небо глазах горела глубокая, страшная жизнь; казалось, ко всему земному он стал совсем чужд и нечувствителен, и дух его в безмерном покаянном ужасе рвался и не смел подняться вверх, к далекому небу.
Александр Иваныч с выражением благоговейного страха на
лице перечислил дюжины две замысловатых наук, преподаваемых в горном училище, и описал самое училище, устройство шахт, положение рабочих… Затем он рассказал страшную историю, похожую на вымысел, но которой я не мог не поверить, потому что уж слишком искренен был тон
рассказчика и слишком откровенно выражение ужаса на его семитическом
лице.
Особенно когда старики перебирали того или другого, разбогатевших от кладов, он насупливал брови, как сыч,
лицо его подергивало туда и сюда, дрожь его пронимала, и наш сапожник невидимо утекал из круга
рассказчиков в свою пустую избушку.
Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как
рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к
лицу государя императора.
Все покатились со смеха, исключая
рассказчика, который с пресерьезным
лицом, оглядывая в лоск положенных слушателей, божился, что это была истинная история.