Неточные совпадения
В соседней бильярдной слышались удары шаров, говор и смех. Из входной двери
появились два офицера: один молоденький, с слабым, тонким
лицом, недавно поступивший из Пажеского корпуса в их полк; другой пухлый, старый офицер с браслетом на руке и заплывшими маленькими глазами.
Скоро после приезда Щербацких на утренних водах
появились еще два
лица, обратившие на себя общее недружелюбное внимание.
Пока ее не было, ее имя перелетало среди людей с нервной и угрюмой тревогой, с злобным испугом. Больше говорили мужчины; сдавленно, змеиным шипением всхлипывали остолбеневшие женщины, но если уж которая начинала трещать — яд забирался в голову. Как только
появилась Ассоль, все смолкли, все со страхом отошли от нее, и она осталась одна средь пустоты знойного песка, растерянная, пристыженная, счастливая, с
лицом не менее алым, чем ее чудо, беспомощно протянув руки к высокому кораблю.
Волосы ее уже начинали седеть и редеть, маленькие лучистые морщинки уже давно
появились около глаз, щеки впали и высохли от заботы и горя, и все-таки это
лицо было прекрасно.
Павла Петровича она боялась больше, чем когда-либо; он с некоторых пор стал наблюдать за нею и неожиданно
появлялся, словно из земли вырастал за ее спиною в своем сьюте, с неподвижным зорким
лицом и руками в карманах.
Так люди на пароходе, в море, разговаривают и смеются беззаботно, ни дать ни взять, как на твердой земле; но случись малейшая остановка,
появись малейший признак чего-нибудь необычайного, и тотчас же на всех
лицах выступит выражение особенной тревоги, свидетельствующее о постоянном сознании постоянной опасности.
У одной, стоявшей рядом с Туробоевым, — горбоносое
лицо ведьмы, и она все время шевелила губами, точно пережевывая какие-то слишком твердые слова, а когда она смыкала губы — на
лице ее
появлялось выражение злой и отчаянной решимости.
Впереди его и несколько ниже, в кустах орешника,
появились две женщины, одна — старая, сутулая, темная, как земля после дождя; другая — лет сорока, толстуха, с большим, румяным
лицом. Они сели на траву, под кусты, молодая достала из кармана полубутылку водки, яйцо и огурец, отпила немного из горлышка, передала старухе бутылку, огурец и, очищая яйцо, заговорила певуче, как рассказывают сказки...
— Это — Кубасов, печник, он тут у них во всем — первый. Кузнецы, печники, плотники — они, все едино, как фабричные, им — плевать на законы, — вздохнув, сказал мужик, точно жалея законы. — Происшествия эта задержит вас, господин, — прибавил он, переступая с ноги на ногу, и на жидком
лице его
появилась угрюмая озабоченность, все оно как-то оплыло вниз, к тряпичной шее.
Очень похудев, бледная, она стала сумрачней, и, пожалуй, что-то злое
появилось в ее круглом
лице кошки, в плотно сжатых губах, в изгибе озабоченно нахмуренных бровей.
Но говорила без досады, а ласково и любовно. На висках у нее
появились седые волосы, на измятом
лице — улыбка человека, который понимает, что он родился неудачно, не вовремя, никому не интересен и очень виноват во всем этом.
Женщина улыбнулась, ковыряя песок концом зонтика. Улыбалась она своеобразно: перед тем, как разомкнуть крепко сжатые губы небольшого рта, она сжимала их еще крепче, так, что в углах рта
появлялись лучистые морщинки. Улыбка казалась вынужденной, жестковатой и резко изменяла ее
лицо, каких много.
Там опять
появляется по временам красное, испитое
лицо буйного Тарантьева и нет более кроткого, безответного Алексеева.
Встает он в семь часов, читает, носит куда-то книги. На
лице ни сна, ни усталости, ни скуки. На нем
появились даже краски, в глазах блеск, что-то вроде отваги или, по крайней мере, самоуверенности. Халата не видать на нем: Тарантьев увез его с собой к куме с прочими вещами.
Он ушел, а Обломов сел в неприятном расположении духа в кресло и долго, долго освобождался от грубого впечатления. Наконец он вспомнил нынешнее утро, и безобразное явление Тарантьева вылетело из головы; на
лице опять
появилась улыбка.
Она было прибавила шагу, но, увидя
лицо его, подавила улыбку и пошла покойнее, только вздрагивала по временам. Розовое пятно
появлялось то на одной щеке, то на другой.
На
лице ее
появлялось, для тех, кто умеет читать
лица, и проницательная догадка, и умиление, и страх, и жалость.
Иногда вдруг
появлялось в ней что-то сильное, властное, гордое: она выпрямлялась,
лицо озарялось какою-то внезапною строгою или важною мыслию, как будто уносившею ее далеко от этой мелкой жизни в какую-то другую жизнь.
Снаружи она казалась всем покойною, но глаза у ней впали, краски не
появлялись на бледном
лице, пропала грация походки, свобода движений. Она худела и видимо томилась жизнью.
Трепет и мерцание проявлялись реже, недоверчивых и недовольных взглядов незаметно, а в
лице, во всей ее фигуре была тишина, невозмутимый покой, в глазах
появлялся иногда луч экстаза, будто она черпнула счастья. Райский заметил это.
И когда она
появилась, радости и гордости Татьяны Марковны не было конца. Она сияла природной красотой, блеском здоровья, а в это утро еще лучами веселья от всеобщего участия, от множества — со всех сторон знаков внимания, не только от бабушки, жениха, его матери, но в каждом
лице из дворни светилось непритворное дружество, ласка к ней и луч радости по случаю ее праздника.
Его мучила теперь тайна: как она, пропадая куда-то на глазах у всех, в виду, из дома, из сада, потом
появляется вновь, будто со дна Волги, вынырнувшей русалкой, с светлыми, прозрачными глазами, с печатью непроницаемости и обмана на
лице, с ложью на языке, чуть не в венке из водяных порослей на голове, как настоящая русалка!
В
лице у ней
появилось беспокойство.
Через минуту
появилась высокая, полная старушка с седой головой, без чепца, с бледным
лицом, черными, кротко мерцавшими глазами, с ласковой улыбкой, вся в белом: совершенно старинный портрет, бежавший со стены картинной галереи: это редакторша.
Вон показались из люка чьи-то ноги, долго опускались; наконец
появилось и все прочее, после всего
лицо.
Не успели мы расположиться в гостиной, как вдруг явились, вместо одной, две и даже две с половиною девицы: прежняя, потом сестра ее, такая же зрелая дева, и еще сестра, лет двенадцати. Ситцевое платье исчезло, вместо него
появились кисейные спенсеры, с прозрачными рукавами, легкие из муслинь-де-лень юбки. Сверх того, у старшей была синева около глаз, а у второй на носу и на лбу по прыщику; у обеих вид невинности на
лице.
Были тут игроки, как он, от нечего делать; были игроки, которые
появлялись в клубе периодически, чтобы спустить месячное жалованье; были игроки, которые играли с серьезными надутыми
лицами, точно совершая таинство; были игроки-шутники, игроки-забулдыги; игроки, с которыми играли только из снисхождения, когда других не было; были, наконец, игроки по профессии, великие специалисты, чародеи и магики.
— Ну что, отзвонился? — спросит только Василий Назарыч, когда Шелехов наконец
появится в его кабинете с измятым
лицом и совсем оплывшими глазами.
У Ляховского тоже было довольно скучно. Зося хмурилась и капризничала. Лоскутов жил в Узле вторую неделю и часто бывал у Ляховских. О прежних увеселениях и забавах не могло быть и речи; Половодов показывался в гостиной Зоси очень редко и сейчас же уходил, когда
появлялся Лоскутов. Он не переваривал этого философа и делал равнодушное
лицо.
Знатоки русской женской красоты могли бы безошибочно предсказать, глядя на Грушеньку, что эта свежая, еще юношеская красота к тридцати годам потеряет гармонию, расплывется, самое
лицо обрюзгнет, около глаз и на лбу чрезвычайно быстро
появятся морщиночки, цвет
лица огрубеет, побагровеет может быть, — одним словом, красота на мгновение, красота летучая, которая так часто встречается именно у русской женщины.
Алеша
появился скоро и спеша подошел к Коле; за несколько шагов еще тот разглядел, что у Алеши было какое-то совсем радостное
лицо.
Между бровями на лбу
появилась небольшая вертикальная морщинка, придававшая милому
лицу ее вид сосредоточенной в себе задумчивости, почти даже суровой на первый взгляд.
— Из простонародья женский пол и теперь тут, вон там, лежат у галерейки, ждут. А для высших дамских
лиц пристроены здесь же на галерее, но вне ограды, две комнатки, вот эти самые окна, и старец выходит к ним внутренним ходом, когда здоров, то есть все же за ограду. Вот и теперь одна барыня, помещица харьковская, госпожа Хохлакова, дожидается со своею расслабленною дочерью. Вероятно, обещал к ним выйти, хотя в последние времена столь расслабел, что и к народу едва
появляется.
Появился мельник, человек высокого роста, с жирным
лицом, бычачьим затылком, круглым и большим животом.
Она состояла из восьми дворов и имела чистенький, опрятный вид. Избы были срублены прочно. Видно было, что староверы строили их не торопясь и работали, как говорится, не за страх, а за совесть. В одном из окон показалось женское
лицо, и вслед за тем на пороге
появился мужчина. Это был староста. Узнав, кто мы такие и куда идем, он пригласил нас к себе и предложил остановиться у него в доме. Люди сильно промокли и потому старались поскорее расседлать коней и уйти под крышу.
За последние дни люди сильно обносились: на одежде
появились заплаты; изорванные головные сетки уже не приносили пользы;
лица были изъедены в кровь; на лбу и около ушей
появилась экзема.
Влажные жары сильно истомляют людей и животных. Влага оседает на
лицо, руки и одежду, бумага становится вокхою [Местное выражение, означающее сырой, влажный на ощупь, но не мокрый предмет.] и перестает шуршать, сахар рассыпается, соль и мука слипаются в комки, табак не курится; на теле часто
появляется тропическая сыпь.
Перед вечером первый раз
появилась мошка. Местные старожилы называют ее гнусом. Уссурийская мошка — истинный бич тайги. После ее укуса сразу открывается кровоточивая ранка. Она ужасно зудит, и, чем больше расчесывать ее, тем зуд становится сильнее. Когда мошки много, ни на минуту нельзя снять сетку с
лица. Мошка слепит глаза, забивается в волосы, уши, забивается в рукава и нестерпимо кусает шею.
Лицо опухает, как при рожистом воспалении.
Ася задумалась на мгновенье; ее
лицо опять изменилось, опять
появилась на нем вызывающая, почти дерзкая усмешка.
Летнее утро; девятый час в начале. Федор Васильич в синем шелковом халате
появляется из общей спальни и через целую анфиладу комнат проходит в кабинет.
Лицо у него покрыто маслянистым глянцем; глаза влажны, слипаются; в углах губ запеклась слюна. Он останавливается по дороге перед каждым зеркалом и припоминает, что вчера с вечера у него чесался нос.
Она
появлялась всюду, где можно было встретить военных людей; и сама заговаривала с ними, и дочерей заставляла быть любезными: словом сказать, из последнего билась, чтобы товар
лицом показать.
И
появились совершенно новые
лица, раньше не встречавшиеся в русском народе.
Появился новый антропологический тип, в котором уже не было доброты, расплывчатости, некоторой неопределенности очертаний прежних русских
лиц.
Встанет заинтересовавшийся со скамейки, подойдет к дому — и секрет открылся: в стене ниже тротуара широкая дверь, куда ведут ступеньки лестницы. Навстречу выбежит, ругаясь непристойно, женщина с окровавленным
лицом, и вслед за ней
появляется оборванец, валит ее на тротуар и бьет смертным боем, приговаривая...
Наполз нэп. Опять засверкал «Эрмитаж» ночными огнями. Затолпились вокруг оборванные извозчики вперемежку с оборванными лихачами, но все еще на дутых шинах. Начали подъезжать и отъезжать пьяные автомобили. Бывший распорядитель «Эрмитажа» ухитрился мишурно повторить прошлое модного ресторана. Опять
появились на карточках названия: котлеты Помпадур, Мари Луиз, Валларуа, салат Оливье… Но неугрызимые котлеты — на касторовом масле, и салат Оливье был из огрызков… Впрочем, вполне к
лицу посетителям-нэпманам.
Младшая опять радостно поклонилась мне, но, когда Лена повернулась ко мне с приветливым поклоном, мне показалось, что
лицо у нее сильно изменилось: она стала еще красивее с отрастающими волнистыми волосами, черты были те же, но в них
появилось что-то новое, как будто она стала взрослее и серьезнее.
В одно утро пан Уляницкий опять
появился на подоконнике с таинственным предметом под полой халата, а затем, подойдя к нашему крыльцу и как-то особенно всматриваясь в наши
лица, он стал уверять, что в сущности он очень, очень любит и нас, и своего милого Мамерика, которому даже хочет сшить новую синюю куртку с медными пуговицами, и просит, чтобы мы обрадовали его этим известием, если где-нибудь случайно встретим.
В
лице Лотоцкого
появилось выражение, напоминающее кота, когда у него щекочут за ухом. Голова его закидывалась назад, большой нос нацелился в потолок, а тонкий широкий рот раскрывался, как у сладостно квакающей лягушки.
Так было, пока на нашем горизонте не
появилось новое
лицо.
На деревне пели уже петухи, когда окно Банькевича стукнуло и в нем
появилось красное
лицо со следами неостывшего еще вдохновения.