Неточные совпадения
Городничий (в сторону, с
лицом, принимающим ироническое выражение).В Саратовскую губернию! А? и не
покраснеет! О, да с ним нужно ухо востро. (Вслух.)Благое дело изволили предпринять. Ведь вот относительно дороги: говорят, с одной стороны, неприятности насчет задержки лошадей, а ведь, с другой стороны, развлеченье для ума. Ведь вы, чай, больше для собственного удовольствия едете?
— Иди, ничаво! — прокричал с
красным лицом веселый бородатый мужик, осклабляя белые зубы и поднимая зеленоватый, блестящий на солнце штоф.
Когда Вронский опять навел в ту сторону бинокль, он заметил, что княжна Варвара особенно красна, неестественно смеется и беспрестанно оглядывается на соседнюю ложу; Анна же, сложив веер и постукивая им по
красному бархату, приглядывается куда-то, но не видит и, очевидно, не хочет видеть того, что происходит в соседней ложе. На
лице Яшвина было то выражение, которое бывало на нем, когда он проигрывал. Он насупившись засовывал всё глубже и глубже в рот свой левый ус и косился на ту же соседнюю ложу.
— И я уверен в себе, когда вы опираетесь на меня, — сказал он, но тотчас же испугался того, что̀ сказал, и
покраснел. И действительно, как только он произнес эти слова, вдруг, как солнце зашло за тучи,
лицо ее утратило всю свою ласковость, и Левин узнал знакомую игру ее
лица, означавшую усилие мысли: на гладком лбу ее вспухла морщинка.
В то время как скакавшие были призваны в беседку для получения призов и все обратились туда, старший брат Вронского, Александр, полковник с аксельбантами, невысокий ростом, такой же коренастый, как и Алексей, но более красивый и румяный, с
красным носом и пьяным, открытым
лицом, подошел к нему.
― Никогда, мама, никакой, — отвечала Кити,
покраснев и взглянув прямо в
лицо матери. — Но мне нечего говорить теперь. Я… я… если бы хотела, я не знаю, что сказать как… я не знаю…
Как ни казенна была эта фраза, Каренина, видимо, от души поверила и порадовалась этому. Она
покраснела, слегка нагнулась, подставила свое
лицо губам графини, опять выпрямилась и с тою же улыбкой, волновавшеюся между губами и глазами, подала руку Вронскому. Он пожал маленькую ему поданную руку и, как чему-то особенному, обрадовался тому энергическому пожатию, с которым она крепко и смело тряхнула его руку. Она вышла быстрою походкой, так странно легко носившею ее довольно полное тело.
— Да он и не знает, — сказала она, и вдруг яркая краска стала выступать на ее
лицо; щеки, лоб, шея ее
покраснели, и слезы стыда выступили ей на глаза. — Да и не будем говорить об нем.
Кити
покраснела от радости и долго молча жала руку своего нового друга, которая не отвечала на её пожатие, но неподвижно лежала в её руке. Рука не отвечала на пожатие, но
лицо М-llе Вареньки просияло тихою, радостною, хотя и несколько грустною улыбкой, открывавшею большие, но прекрасные зубы.
Алексей Александрович бросил депешу и,
покраснев, встал и стал ходить по комнате. «Quos vult perdere dementat» [«Кого бог хочет погубить, того он лишает разума»], сказал он, разумея под quos те
лица, которые содействовали этому назначению.
«Знает он или не знает, что я делал предложение? — подумал Левин, глядя на него. — Да, что-то есть хитрое, дипломатическое в его
лице», и, чувствуя, что
краснеет, он молча смотрел прямо в глаза Степана Аркадьича.
Левин вдруг
покраснел, но не так, как
краснеют взрослые люди, — слегка, сами того не замечая, но так, как
краснеют мальчики, — чувствуя, что они смешны своей застенчивостью и вследствие того стыдясь и
краснея еще больше, почти до слез. И так странно было видеть это умное, мужественное
лицо в таком детском состоянии, что Облонский перестал смотреть на него.
Лицо его
покраснело пятнами, и мутные глаза глядели прямо на нее.
— Ты с ума сошел! — вскрикнула она,
покраснев от досады. Но
лицо его было так жалко, что она удержала свою досаду и, сбросив платья с кресла, пересела ближе к нему. — Что ты думаешь? скажи всё.
Уже пред самым отъездом приехал опоздавший Степан Аркадьич, с
красным, веселым
лицом и запахом вина и сигары.
Она
покраснела, когда Вронский ввел Голенищева, и эта детская краска, покрывшая ее открытое и красивое
лицо, чрезвычайно понравилась ему.
Княжна Варвара была тетка ее мужа, и она давно знала ее и не уважала. Она знала, что княжна Варвара всю жизнь свою провела приживалкой у богатых родственников; но то, что она жила теперь у Вронского, у чужого ей человека, оскорбило ее за родню мужа. Анна заметила выражение
лица Долли и смутилась,
покраснела, выпустила из рук амазонку и спотыкнулась на нее.
Левин поглядел с портрета на оригинал. Особенный блеск осветил
лицо Анны в то время, как она почувствовала на себе его взгляд. Левин
покраснел и, чтобы скрыть свое смущение, хотел спросить, давно ли она видела Дарью Александровну; но в то же время Анна заговорила...
Чернобровая, черноволосая, румяная девочка, с крепеньким, обтянутым куриною кожей,
красным тельцем, несмотря на суровое выражение, с которым она посмотрела на новое
лицо, очень понравилась Дарье Александровне; она даже позавидовала ее здоровому виду.
Он видел и княгиню,
красную, напряженную, с распустившимися буклями седых волос и в слезах, которые она усиленно глотала, кусая губы, видел и Долли, и доктора, курившего толстые папиросы, и Лизавету Петровну, с твердым, решительным и успокаивающим
лицом, и старого князя, гуляющего по зале с нахмуренным
лицом.
Взобравшись узенькою деревянною лестницею наверх, в широкие сени, он встретил отворявшуюся со скрипом дверь и толстую старуху в пестрых ситцах, проговорившую: «Сюда пожалуйте!» В комнате попались всё старые приятели, попадающиеся всякому в небольших деревянных трактирах, каких немало выстроено по дорогам, а именно: заиндевевший самовар, выскобленные гладко сосновые стены, трехугольный шкаф с чайниками и чашками в углу, фарфоровые вызолоченные яички пред образами, висевшие на голубых и
красных ленточках, окотившаяся недавно кошка, зеркало, показывавшее вместо двух четыре глаза, а вместо
лица какую-то лепешку; наконец натыканные пучками душистые травы и гвоздики у образов, высохшие до такой степени, что желавший понюхать их только чихал и больше ничего.
В угольной из этих лавочек, или, лучше, в окне, помещался сбитенщик с самоваром из
красной меди и
лицом так же
красным, как самовар, так что издали можно бы подумать, что на окне стояло два самовара, если б один самовар не был с черною как смоль бородою.
Этот вопрос, казалось, затруднил гостя, в
лице его показалось какое-то напряженное выражение, от которого он даже
покраснел, — напряжение что-то выразить, не совсем покорное словам. И в самом деле, Манилов наконец услышал такие странные и необыкновенные вещи, каких еще никогда не слыхали человеческие уши.
— Да ведь соболезнование в карман не положишь, — сказал Плюшкин. — Вот возле меня живет капитан; черт знает его, откуда взялся, говорит — родственник: «Дядюшка, дядюшка!» — и в руку целует, а как начнет соболезновать, вой такой подымет, что уши береги. С
лица весь
красный: пеннику, чай, насмерть придерживается. Верно, спустил денежки, служа в офицерах, или театральная актриса выманила, так вот он теперь и соболезнует!
Она вынула из-под платка корнет, сделанный из
красной бумаги, в котором были две карамельки и одна винная ягода, и дрожащей рукой подала его мне. У меня недоставало сил взглянуть в
лицо доброй старушке; я, отвернувшись, принял подарок, и слезы потекли еще обильнее, но уже не от злости, а от любви и стыда.
Подле нее вполуоборот сидела Марья Ивановна в чепце с розовыми лентами, в голубой кацавейке и с
красным сердитым
лицом, которое приняло еще более строгое выражение, как только вошел Карл Иваныч.
Второй Ивин — Сережа — был смуглый, курчавый мальчик, со вздернутым твердым носиком, очень свежими,
красными губами, которые редко совершенно закрывали немного выдавшийся верхний ряд белых зубов, темно-голубыми прекрасными глазами и необыкновенно бойким выражением
лица.
Бабушка, казалось, была очень рада видеть Сонечку: подозвала ее ближе к себе, поправила на голове ее одну буклю, которая спадывала на лоб, и, пристально всматриваясь в ее
лицо, сказала: «Quelle charmante enfant!». [Какой очаровательный ребенок! (фр.)] Сонечка улыбнулась,
покраснела и сделалась так мила, что я тоже
покраснел, глядя на нее.
Побагровело еще сильнее
красное лицо хорунжего, когда затянула ему горло жестокая петля; схватился он было за пистолет, но судорожно сведенная рука не могла направить выстрела, и даром полетела в поле пуля.
Один из них без сюртука, с чрезвычайно курчавою головой и с
красным, воспаленным
лицом, стоял в ораторской позе, раздвинув ноги, чтоб удержать равновесие, и, ударяя себя рукой в грудь, патетически укорял другого в том, что тот нищий и что даже чина на себе не имеет, что он вытащил его из грязи и что когда хочет, тогда и может выгнать его, и что все это видит один только перст всевышнего.
«Садись, все садись! — кричит один, еще молодой, с толстою такою шеей и с мясистым,
красным, как морковь,
лицом, — всех довезу, садись!» Но тотчас же раздается смех и восклицанья...
Этот Тимофеич, потертый и проворный старичок, с выцветшими желтыми волосами, выветренным,
красным лицом и крошечными слезинками в съеженных глазах, неожиданно предстал перед Базаровым в своей коротенькой чуйке [Чуйка — верхняя одежда, длинный суконный кафтан.] из толстого серо-синеватого сукна, подпоясанный ременным обрывочком и в дегтярных сапогах.
Одинцова прошлась по комнате. Ее
лицо попеременно
краснело и бледнело.
— Ты уже чересчур благодушен и скромен, — возразил Павел Петрович, — я, напротив, уверен, что мы с тобой гораздо правее этих господчиков, хотя выражаемся, может быть, несколько устарелым языком, vieilli, [Старомодно (фр.).] и не имеем той дерзкой самонадеянности… И такая надутая эта нынешняя молодежь! Спросишь иного: «Какого вина вы хотите,
красного или белого?» — «Я имею привычку предпочитать
красное!» — отвечает он басом и с таким важным
лицом, как будто вся вселенная глядит на него в это мгновенье…
Когда Катя говорила, она очень мило улыбалась, застенчиво и откровенно, и глядела как-то забавно-сурово, снизу вверх. Все в ней было еще молодо-зелено: и голос, и пушок на всем
лице, и розовые руки с беловатыми кружками на ладонях, и чуть-чуть сжатые плечи… Она беспрестанно
краснела и быстро переводила дух.
Она задумывалась и
краснела, вспоминая почти зверское
лицо Базарова, когда он бросился к ней…
Она надела на него
красную рубашечку с галуном на вороте, причесала его волосики и утерла
лицо: он дышал тяжело, порывался всем телом и подергивал ручонками, как это делают все здоровые дети; но щегольская рубашечка, видимо, на него подействовала: выражение удовольствия отражалось на всей его пухлой фигурке.
Помолчав, ласково погладив ладонью
красное, пухлое
лицо свое, точно чужое на маленькой головке его, он продолжал...
Особенно бесцеремонно шумели за большим столом у стены, налево от него, — там сидело семеро, и один из них, высокий, тонкий, с маленькой головой, с реденькими усами на
красном лице, тенористо и задорно врезывал в густой гул саркастические фразы...
Макаров, не вынимая пальцев из волос, тяжело поднял голову;
лицо его было истаявшее, скулы как будто распухли, белки
красные, но взгляд блестел трезво.
Он сел пить кофе против зеркала и в непонятной глубине его видел свое очень истощенное, бледное
лицо, а за плечом своим — большую, широколобую голову, в светлых клочьях волос, похожих на хлопья кудели; голова низко наклонилась над столом, пухлая
красная рука работала вилкой в тарелке, таская в рот куски жареного мяса. Очень противная рука.
Она, видимо, много плакала, веки у нее опухли, белки
покраснели, подбородок дрожал, рука дергала блузку на груди; сорвав с головы компресс, она размахивала им, как бы желая, но не решаясь хлестнуть Самгина по
лицу.
Он закашлялся бухающими звуками,
лицо и шея его вздулись от напора крови, белки глаз,
покраснев, выкатились, оттопыренные уши дрожали. Никогда еще Самгин не видел его так жутко возбужденным.
Чай подала другая горничная, маленькая, толстая, с рябым
красным лицом и глупо вытаращенными глазами.
Так же, как раньше, неутомимый в играх, изобретательный в шалостях, он слишком легко раздражался, на рябом
лице его вспыхивали мелкие,
красные пятна, глаза сверкали задорно и злобно, а улыбаясь, он так обнажал зубы, точно хотел укусить.
Его
лицо, надутое, как воздушный пузырь, казалось освещенным изнутри
красным огнем, а уши были лиловые, точно у пьяницы; глаза, узенькие, как два тире, изучали Варвару. С нелепой быстротой он бросал в рот себе бисквиты, сверкал чиненными золотом зубами и пил содовую воду, подливая в нее херес. Мать, похожая на чопорную гувернантку из англичанок, занимала Варвару, рассказывая...
Туробоев отошел в сторону, Лютов, вытянув шею, внимательно разглядывал мужика, широкоплечего, в пышной шапке сивых волос, в
красной рубахе без пояса; полторы ноги его были одеты синими штанами. В одной руке он держал нож, в другой — деревянный ковшик и, говоря, застругивал ножом выщербленный край ковша, поглядывая на господ снизу вверх светлыми глазами.
Лицо у него было деловитое, даже мрачное, голос звучал безнадежно, а когда он перестал говорить, брови его угрюмо нахмурились.
Он обрил голову, уничтожил усы,
красное лицо его опухло, раздулось, как пузырь, нос как будто стерся, почти незаметен, а толстые, мясистые губы высунулись вперед и жадно трепетали, показывая золото зубов, точно еще не прожеванную, не проглоченную пищу.
Череп его оброс густейшей массой седых курчавых волос, круглое, румяное
лицо украшали овечьи глаза,
красный нос и плотные, толстые, черные усы, красиво прошитые серебряной нитью.
В тусклом воздухе закачались ледяные сосульки штыков, к мостовой приросла группа солдат; на них не торопясь двигались маленькие, сердитые лошадки казаков; в середине шагал, высоко поднимая передние ноги, оскалив зубы, тяжелый рыжий конь, — на спине его торжественно возвышался толстый, усатый воин с
красным, туго надутым
лицом, с орденами на груди; в кулаке, обтянутом белой перчаткой, он держал нагайку, — держал ее на высоте груди, как священники держат крест.