Неточные совпадения
― Никогда,
мама, никакой, — отвечала Кити, покраснев и взглянув прямо в
лицо матери. — Но мне нечего говорить теперь. Я… я… если бы хотела, я не знаю, что сказать как… я не знаю…
—
Мама! Она часто ходит ко мне, и когда придет… — начал было он, но остановился, заметив, что няня шопотом что — то сказала матери и что на
лице матери выразились испуг и что-то похожее на стыд, что так не шло к матери.
Первое
лицо, встретившее Анну дома, был сын. Он выскочил к ней по лестнице, несмотря на крик гувернантки, и с отчаянным восторгом кричал: «
Мама,
мама!» Добежав до нее, он повис ей на шее.
Знатная дама, чье
лицо и фигура, казалось, могли отвечать лишь ледяным молчанием огненным голосам жизни, чья тонкая красота скорее отталкивала, чем привлекала, так как в ней чувствовалось надменное усилие воли, лишенное женственного притяжения, — эта Лилиан Грэй, оставаясь наедине с мальчиком, делалась простой
мамой, говорившей любящим, кротким тоном те самые сердечные пустяки, какие не передашь на бумаге, — их сила в чувстве, не в самих них.
Его глаза сверкали — это я ясно помню. В
лице его я не заметил чего-нибудь вроде чистой жалости, слез — плакали лишь
мама, Лиза да Лукерья. Напротив, и это я очень хорошо запомнил, в
лице его поражало какое-то необыкновенное возбуждение, почти восторг. Я побежал за Татьяной Павловной.
Я запомнил себя в комнате Версилова, на его диване; помню вокруг меня
лица Версилова,
мамы, Лизы, помню очень, как Версилов говорил мне о Зерщикове, о князе, показывал мне какое-то письмо, успокоивал меня.
На этот раз и Татьяна Павловна так и впилась в меня глазами; но
мама была сдержаннее; она была очень серьезна, но легкая, прекрасная, хоть и совсем какая-то безнадежная улыбка промелькнула-таки в
лице ее и не сходила почти во все время рассказа.
Что до нас, то Лиза была в обмороке. Я было хотел бежать за ним, но бросился к
маме. Я обнял ее и держал в своих объятиях. Лукерья прибежала со стаканом воды для Лизы. Но
мама скоро очнулась; она опустилась на диван, закрыла
лицо руками и заплакала.
Мама до того вся вспыхнула, что я никогда еще не видал такого стыда на ее
лице. Меня всего передернуло...
— Я не знаю, что выражает мое
лицо, но я никак не ожидал от
мамы, что она расскажет вам про эти деньги, тогда как я так просил ее, — поглядел я на мать, засверкав глазами. Не могу выразить, как я был обижен.
Я сидел налево от Макара Ивановича, а Лиза уселась напротив меня направо; у ней, видимо, было какое-то свое, особое сегодняшнее горе, с которым она и пришла к
маме; выражение
лица ее было беспокойное и раздраженное.
Рассказал это все Версилов необыкновенно весело и шутливо, так что даже
мама рассмеялась; он представил в
лицах и Татьяну Павловну, и мичмана, и кухарку.
Во-первых, в
лице его я, с первого взгляда по крайней мере, не заметил ни малейшей перемены. Одет он был как всегда, то есть почти щеголевато. В руках его был небольшой, но дорогой букет свежих цветов. Он подошел и с улыбкой подал его
маме; та было посмотрела с пугливым недоумением, но приняла букет, и вдруг краска слегка оживила ее бледные щеки, а в глазах сверкнула радость.
Назавтра Лиза не была весь день дома, а возвратясь уже довольно поздно, прошла прямо к Макару Ивановичу. Я было не хотел входить, чтоб не мешать им, но, вскоре заметив, что там уж и
мама и Версилов, вошел. Лиза сидела подле старика и плакала на его плече, а тот, с печальным
лицом, молча гладил ее по головке.
Но, к счастию, вдруг вошла
мама, а то бы я не знаю чем кончил. Она вошла с только что проснувшимся и встревоженным
лицом, в руках у ней была стклянка и столовая ложка; увидя нас, она воскликнула...
Ничего подобного этому я не мог от нее представить и сам вскочил с места, не то что в испуге, а с каким-то страданием, с какой-то мучительной раной на сердце, вдруг догадавшись, что случилось что-то тяжелое. Но
мама не долго выдержала: закрыв руками
лицо, она быстро вышла из комнаты. Лиза, даже не глянув в мою сторону, вышла вслед за нею. Татьяна Павловна с полминуты смотрела на меня молча.
— А что же вы,
мама, мне про нашего дорогого гостя ничего не сказали? — спросил я вдруг, сам почти не ожидая, что так скажу. Все беспокойство разом исчезло с
лица ее, и на нем вспыхнула как бы радость, но она мне ничего не ответила, кроме одного только слова...
— Ничего не дам, а ей пуще не дам! Она его не любила. Она у него тогда пушечку отняла, а он ей по-да-рил, — вдруг в голос прорыдал штабс-капитан при воспоминании о том, как Илюша уступил тогда свою пушечку
маме. Бедная помешанная так и залилась вся тихим плачем, закрыв
лицо руками. Мальчики, видя, наконец, что отец не выпускает гроб от себя, а между тем пора нести, вдруг обступили гроб тесною кучкой и стали его подымать.
— Папа, дайте
маме цветок! — подняла вдруг свое смоченное слезами
лицо Ниночка.
—
Мама, окрести его, благослови его, поцелуй его, — прокричала ей Ниночка. Но та, как автомат, все дергалась своею головой и безмолвно, с искривленным от жгучего горя
лицом, вдруг стала бить себя кулаком в грудь. Гроб понесли дальше. Ниночка в последний раз прильнула губами к устам покойного брата, когда проносили мимо нее. Алеша, выходя из дому, обратился было к квартирной хозяйке с просьбой присмотреть за оставшимися, но та и договорить не дала...
В доме тревога большая.
Счастливы, светлы
лицом,
Заново дом убирая,
Шепчутся
мама с отцом.
Как весела их беседа!
Сын подмечает, молчит.
— Скоро увидишь ты деда! —
Саше отец говорит…
Дедушкой только и бредит
Саша, — не может уснуть:
«Что же он долго не едет?..»
— Друг мой! Далек ему путь! —
Саша тоскливо вздыхает,
Думает: «Что за ответ!»
Вот наконец приезжает
Этот таинственный дед.
— Вы уходите, — начала она, ласково заглядывая ему в
лицо, — я вас не удерживаю, но вы должны непременно прийти к нам сегодня вечером, мы вам так обязаны — вы, может быть, спасли брата — мы хотим благодарить вас —
мама хочет. Вы должны сказать нам, кто вы, вы должны порадоваться вместе с нами…
Когда Шатов молча пред ним остановился, не спуская с него глаз, все вдруг это заметили и затихли, позже всех Петр Степанович; Лиза и
мама остановились посреди комнаты. Так прошло секунд пять; выражение дерзкого недоумения сменилось в
лице Николая Всеволодовича гневом, он нахмурил брови, и вдруг…
Он угадал; через минуту все суетились, принесли воды. Лиза обнимала свою
мама, горячо целовала ее, плакала на ее плече и тут же, опять откинувшись и засматривая ей в
лицо, принималась хохотать. Захныкала, наконец, и
мама. Варвара Петровна увела их обеих поскорее к себе, в ту самую дверь, из которой вышла к нам давеча Дарья Павловна. Но пробыли они там недолго, минуты четыре, не более…
Прежде всего упомяну, что в последние две-три минуты Лизаветой Николаевной овладело какое-то новое движение; она быстро шепталась о чем-то с
мама и с наклонившимся к ней Маврикием Николаевичем.
Лицо ее было тревожно, но в то же время выражало решимость. Наконец встала с места, видимо торопясь уехать и торопя
мама, которую начал приподымать с кресел Маврикий Николаевич. Но, видно, не суждено им было уехать, не досмотрев всего до конца.
— Я привез вам поклон от вашего папа,
мама, сестриц, — говорил он, подходя и с чувством пожимая руку княгини. — Все они очень огорчены, что вы пишете им об нездоровье вашем; и вы действительно ужасно как похудели!.. — прибавил он, всматриваясь в
лицо княгини.
— Нет, не мистика! — уже серьезно и даже строго сказал Саша, и почувствовал в темноте Колесников его нахмурившееся, вдруг похолодевшее
лицо. — Если это мистика, то как же объяснить, что в детстве я был жесток? Этому трудно поверить, и этого не знает никто, даже
мама, даже Лина, но я был жесток даже до зверства. Прятался, но не от стыда, а чтобы не помешали, и еще потому, что с глазу на глаз было приятнее, и уж никто не отнимет: он да я!
Увидел в синем дыму
лицо молящейся матери и сперва удивился: «Как она сюда попала?» — забыл, что всю дорогу шел с нею рядом, но сейчас же понял, что и это нужно, долго рассматривал ее строгое, как бы углубленное
лицо и также одобрил: «Хорошая
мама: скоро она так же будет молиться надо мною!» Потом все так же покорно Саша перевел глаза на то, что всего более занимало его и все более открывало тайн: на две желтые, мертвые, кем-то заботливо сложенные руки.
Няни,
мамы и сенные девушки расступились, как только боярышня вскочила в среду их, и снова скучились сзади ее, оставляя пленницу впереди себя,
лицом к
лицу с Никитою Плодомасовым.
Пётр. Я говорил тебе о нём… ещё ты назвала его воздухоплавателем, помнишь? Я тоже хочу быть воздухоплавателем — летать мимо воздушных замков… Верка идёт… Смотри,
мама, какое у неё смешное
лицо.
— Что у нас? — спросила она быстро, и ее бледное
лицо задрожало. — Что
мама?
Но зачем же я вам тогда читаю?» — «
Мама! — в отчаянии прохрипела я, видя, что она уже закрывает книгу с самым непреклонным из своих
лиц.
—
Мама не заплачет надо мной, — прошептала она беззвучно, — забудет скоро угрюмую, неласковую Нан… И Вальтер забудет… тоже… Найдет другую невесту… — И она снова опустилась на скамью со стоном, закрыв
лицо руками.
—
Мама! — могла только выговорить девушка, и горячие слезы, детские, сладкие, оросили руки и
лицо баронессы.
Я видела сквозь слезы эти простодушные, любящие
лица, слышала искренние пожелания «доброй панночке» и, боясь сама разрыдаться навзрыд, поспешно села в бричку с
мамой и Васей.
Мама тоже посмотрела на Марью Васильевну, потом по
лицу её проскользнула печальная улыбка, и она сказала...
Очевидно, эта мысль очень улыбалась девочке.
Лицо её оживилось, глаза заблестели. Она даже запрыгала по комнате и захлопала в ладоши, совершенно позабыв о том, что
мама прилегла отдохнуть после обеда.
И y Marie будет кислое
лицо, кислое, точно она выпила уксус. A Тася скажет на это
маме...
И вмиг девочку неудержимо потянуло увидеть свою
маму, услышать её милый голос, почувствовать на своем
лице её нежный поцелуй. Впервые тяжелое раскаяние сильно и остро захватило маленькую душу Таси, заполнив собой все её уголки. И тот мальчик, поминутно глухо кашлявший и хватавшийся за грудь, вдруг стал ей дорогим и близким. Их общее горе приблизило его к ней.
Отец, вернувшийся во время моей бешеной скачки по саду, подхватил меня на руки и покрыл мое
лицо десятком самых горячих и нежных поцелуев… Он был так счастлив за
маму, мой гордый и чудный отец!
Матрос с тесаком бросался на толстого буржуя без
лица и, присев на корточки, тукал его по голове, и он рассыпался лучинками. Надежда Александровна, сияя лучеметными прожекторами глаз, быстро и однообразно твердила: «Расстрелять! Расстрелять!» Лежал, раскинув руки, задушенный генерал, и это был вовсе не генерал, а
мама, со спокойным, странным без очков
лицом. И молодая женщина с накрашенными губами тянула в нос: «Мой муж пропал без вести, — уж два месяца от него нет писем».
Мама лежала с открытыми глазами, странно блестевшими среди наступающей темноты… Точно какой-то свет исходил из этих глаз и освещал все ее
лицо, обращенное к небу. Лучи месяца золотыми иглами скользили по густым волнам ее черных волос и венчали блестящей короной ее матово-белый лоб.
Что-то необъяснимое при этих словах промелькнуло в
лице старика. Орлиный взор его упал на
маму. Вероятно, много муки и любви прочел он в глубине ее черных, кротких глаз, — только его собственные глаза заблестели ярко-ярко и словно задернулись набежавшей в них влагой.
Ночью я не могла спать. Что-то большое и тяжелое давило мне грудь. Мне казалось, что какая-то громадная птица с
лицом новой
мамы летает по комнате, стараясь меня задеть своими крыльями.
Я задремала, прикорнув щекою к ее худенькой руке, а проснулась под утро от ощущения холода на моем
лице. Рука
мамы сделалась синей и холодной, как мрамор… А у ног ее бился, рыдая, мой бедный, осиротевший отец.
И
мама многие недели работала над систематическою росписью все свое свободное время. Ночь, тишина, все спят, а у книжных шкафов горит одинокая свеча, и
мама с кротким усталым
лицом пишет, пишет…
К троице нужно было убрать сад: граблями сгрести с травы прошлогодние листья и сучья, подмести дорожки, посыпать их песком. Наняли поденщика, — старый старик в лаптях, с длинной бородой, со старчески-светящимся
лицом.
Мама, когда его нанимала, усомнилась, — сможет ли он хорошо работать. И старик старался изо всех сил. Но на побледневшем
лице часто замечалось изнеможение, он не мог его скрыть, и беззубый рот устало полуоткрывался.
И проповедник предлагал своим слушателям пасть на землю и тоже плакать… Но плакать так не хочется! Хочется бегать, кувыркаться, радоваться тому, что завтра праздник… Глаза
мамы умиленно светятся, также и у старшей сестры. Юли, на
лицах младших сестренок растерянное благоговение. А мне стыдно, что у меня в душе решительно никакого благочестия, а только скука непроходимая и желание, чтобы поскорее кончилось. Тошно и теперь становится, как вспомнишь!
Дверь мне отворила
мама. Папа уже спал. Я с увлечением стал рассказывать о пьяных учителях, о поджоге Добрыниным своего дома.
Мама слушала холодно и печально, В чем дело? Видимо, в чем-то я проштрафился. Очень мне было знакомо это
лицо мамино: это значило, что папа чем-нибудь возмущен до глубины души и с ним предстоит разговор. И
мама сказала мне, чем папа возмущен: что я не приехал домой с бала, когда начался пожар.
У
мамы стало серьезное
лицо с покорными светящимися глазами. «Команда» моя была в восторге от «подвига», на который я шел. Глаза Инны горели завистью. Маруся радовалась за меня, по-обычному не воспринимая опасных сторон дела. У меня в душе был жутко-радостный подъем, было весело и необычно.