Однако разговор кое-как шел и, верно, продолжался бы долее ввиду решительного нежелания гостей отойти от стола с закуской, если бы капитан не пригласил их садиться за стол и не усадил королеву между собой и доктором Федором Васильевичем, чем вызвал, как показалось Володе, быть может, и слишком самонадеянно, маленькую гримаску на
лице королевы, не имевшей, по всей вероятности, должного понятия о незначительном чине Володи, обязывающем его сесть на конце стола, который моряки называют «баком», в отличие от «кормы», где сидят старшие в чине.
Неточные совпадения
— Это была такая графиня, которая, из позору выйдя, вместо
королевы заправляла, и которой одна великая императрица в собственноручном письме своем «ma cousine» написала. Кардинал, нунций папский, ей на леве-дю-руа (знаешь, что такое было леве-дю-руа?) чулочки шелковые на обнаженные ее ножки сам вызвался надеть, да еще, за честь почитая, — этакое-то высокое и святейшее
лицо! Знаешь ты это? По
лицу вижу, что не знаешь! Ну, как она померла? Отвечай, коли знаешь!
Что-то хрустнуло в сердце у меня. Конечно, я ни минуты не думал, что моя
Королева любит, как все женщины, да и офицер не позволял думать так. Я видел перед собою его улыбку, — улыбался он радостно, как улыбается ребенок, неожиданно удивленный, его печальное
лицо чудесно обновилось. Он должен был любить ее — разве можно ее не любить? И она тоже могла щедро одарить его любовью своей — он так чудесно играл, так задушевно умел читать стихи…
Король и его спутники в
лице Володи еще раз поблагодарили русских офицеров за прием, а
королева дала ему еще розу, вторую в этот день. Затем они уселись в дожидавшиеся их коляски и скрылись в одной из аллей, а Ашанин вернулся на корвет в несколько мечтательном настроении.
На другой день король и
королева, приглашенные капитаном к обеду, приехали на корвет в сопровождении своего дяди, губернатора острова, пожилого, коротко остриженного канака с умным и энергичным
лицом, который потом, после смерти Камеамеа IV, года через три после пребывания «Коршуна» в Гонолулу, вступил на престол, и неизбежного первого министра, мистера Вейля, которого король очень любил и, как уверяли злые языки, за то, что умный шотландец не очень-то обременял делами своего короля и не прочь был вместе с ним распить одну-другую бутылку хереса или портвейна, причем не был одним из тех временщиков, которых народ ненавидит.
Королева — стройная молодая женщина маленького роста, с выразительным, приятным
лицом, цвет кожи которого был несколько светлее, чем у супруга (говорили, что она была не чистокровная каначка), и с большими черными глазами, в которых светилась скорбь, — была положительно недурна и вызывала невольную симпатию.
Но вместо прелестного личика
королевы из окна выглянуло старое
лицо седого монаха, который сказал...
Вот вам
королева, узница, в двух шагах от смерти; и что в ней яростно заклокотало, когда она стала кидать в
лицо Елизавете, — а от той зависело, помиловать или казнить ее, — ядовитые обвинения?..
Всего сильнее действовала она на нашу публику в пьесе, изображающей жизнь английской
королевы Елизаветы. Она и умирает на сцене. По созданию
лица, по реализму отдельных положений это было самое оригинальное из того, что она тогда исполняла.
Она прочла «Мечты
королевы» Надсона и кусок прозы. Но каким голосом прочла! Это была целая опера, целое богатство, целое огромное состояние звуков! Ее
лица нам не было видно, но все ее существо, начиная с приподнятых узких плеч и серой пышной массы волос и кончая пальцами опущенных, бессильно повисших вдоль тела рук, — все выражало трагизм того, что она читала.
Весело прыгнула с постели
королева и видит —
лица у ее свиты, фрейлин и служанок испуганные, белые, как мел, губы дрожат. В глазах ужас написан.
Закончив свою речь, Галя взглянула на
королеву, да так и обмерла от ужаса. Что сталось вдруг с красавицей
королевой? Глаза у нее разом почернели и округлились, как у ворона,
лицо позеленело и покривилось, губы перекосились, и вся она стала вдруг отталкивающей и безобразной.
Одетая в пестрый персидский капот с пунцовою косынкою на голове, так шедшей к нежной, хотя и смуглой коже ее
лица и, как смоль, черным волосам, она была неотразимо прекрасна, но какой-то особо греховной, чисто плотской красотой. Невольно вспоминалась справедливая оценка этой красоты одним заезжим в Грузино иностранцем, назвавшим Настасью Федоровну «королевой-преступниц» — прозвище, очень польстившее Минкиной.