Неточные совпадения
— Все, брат, как-то тревожно скучают, — сказал он, хмурясь, взъерошивая волосы рукою. — По
литературе не видно, чтобы в
прошлом люди испытывали такую странную скуку. Может быть, это — не скука?
Может, в конце
прошлого и начале нашего века была в аристократии закраинка русских иностранцев, оборвавших все связи с народной жизнью; но у них не было ни живых интересов, ни кругов, основанных на убеждениях, ни своей
литературы.
После смерти Е. И. Козицкой дом перешел к ее дочери, княгине А. Г. Белосельской-Белозерской. В этом-то самом доме находился исторический московский салон дочери Белосельского-Белозерского — Зинаиды Волконской. Здесь в двадцатых годах
прошлого столетия собирались тогдашние представители искусства и
литературы. Пушкин во время своих приездов в Москву бывал у Зинаиды Волконской, которой посвятил известное стихотворение...
Первое течение не ставит никаких творческих проблем, и в
прошлом оно опирается не столько на греческую патристику, сколько на сирийскую аскетическую
литературу.
И в этот день, когда граф уже ушел, Александр старался улучить минуту, чтобы поговорить с Наденькой наедине. Чего он не делал? Взял книгу, которою она, бывало, вызывала его в сад от матери, показал ей и пошел к берегу, думая: вот сейчас прибежит. Ждал, ждал — нейдет. Он воротился в комнату. Она сама читала книгу и не взглянула на него. Он сел подле нее. Она не поднимала глаз, потом спросила бегло, мимоходом, занимается ли он
литературой, не вышло ли чего-нибудь нового? О
прошлом ни слова.
Конечно, Гёте недосягаемо выше школьной односторонности: мы доселе стоим перед его грозной и величественной тенью с глубоким удивлением, с тем удивлением, с которым останавливаемся перед Лукзорским обелиском — великим памятником какой-то иной эпохи, великой, но
прошлой [Не помню, в какой-то, недавно вышедшей в Германии, брошюре было сказано: «В 1832 году, в том замечательном году, когда умер последний могиканин нашей великой
литературы».
Он может дать много важных фактов для изучающего состояние русского общества и
литературы в конце
прошлого столетия.
Конечно, нам могут привести длинный ряд выписок, из которых будет видно, что в
литературе нашей постоянно высказывалось нерасположение к крепостному праву, начиная по крайней мере с половины
прошлого столетия.
Колоссальная фраза, выработанная в последние годы нашими публицистами и приведенная нами в конце прошедшей статьи, составляет еще не самую темную сторону современной
литературы. Оттого наша первая статья имела еще характер довольно веселый. Но теперь, возобновляя свои воспоминания о
прошлом годе, чтобы выставить на вид несколько литературных мелочей, мы уже не чувствуем прежней веселости: нам приходится говорить о фактах довольно мрачных.
Мы сначала хотели посмешить читателей подбором множества забавных анекдотов, совершившихся в
прошлом году в
литературе.
Первая статья г. Бунге об университетах, после которой
литература приняла в вопросе несколько живое участие, напечатана в «Русском вестнике» в апреле
прошлого года; а правительственное определение о необходимости преобразований в университетах и гимназиях составилось еще в 1856 году!
Был еще общественный вопрос, поднятый
литературою в
прошлом году, — вопрос об откупах.
С тяжелым чувством оставляем мы прошлогоднюю
литературу крестьянского вопроса и обращаемся к другим близким к нему предметам, занимавшим в
прошлом году нашу журналистику. Эти предметы — общинное владение, грамотность народа и телесное наказание. К сожалению, и здесь мало отрадного.
Только с февраля
прошлого года, после того как уже шесть губерний изъявили свое желание об улучшении быта крепостных крестьян, —
литература деятельно принялась за крестьянский вопрос — да и то с какими колебаниями!..
Автор ее изумляется, с какой стати вдруг
литература набросилась на откупа, которых прежде не трогала, хотя зло от них было не менее сильно; а дело объясняется просто: в начале
прошлого года уже решено было падение нынешней откупной системы, — вот литераторы и принялись за нее…
Нет, мы предлагаем человеку, истинно любящему народ наш, перебрать все, что было в
прошлом году писано у нас по крестьянскому вопросу, и, положа руку на сердце, сказать: так ли и о том ли следовало бы толковать
литературе?..
Романтиков с великой силою привлекал к себе Восток. Историк немецкой
литературы Гетнер [Гетнер Генрих (1821–1882) — немецкий историк
литературы, искусствовед и философ-фейербахианец.] объясняет это так: „Романтик хочет старого, потому что готовые, вполне законченные и чувственно осязаемые образы и формы отжившего
прошлого кажутся ему более приятными и поэтичными, чем создающееся новое, которое не может представить для беспомощной фантазии осязательных и крепких точек опоры“.
В виде сентенций о том, как «самый презренный и даже преступный человек есть тем не менее брат наш» и т. п., — гуманический идеал проявлялся еще в нашей
литературе конца
прошлого столетия вследствие распространения у нас в то время идей и сочинений Руссо.
Его некоторые поставили главою современной русской
литературы, и этому никто не думал противоречить, исключая г. К. С. Аксакова, который в начале
прошлого года, обозревая в «Русской беседе» современную нашу
литературу, выразил мнение, диаметрально противоположное взглядам поклонников С. Т. Аксакова.
И вот — с
прошлого года —
литература начала ополчаться против откупов, откупщики стали возвышать цену на вино, разбавленное более, нежели когда-нибудь, начальство стало подтверждать и напоминать указную цену, откупщики изобрели специальную водку, народ стал требовать вина по указной цепе, целовальники давали ему отравленную воду, народ шумел, полиция связывала и укрощала шумящих,
литература писала обо всем этом безыменные статейки…
Войницев.
Литература и история имеет, кажется, более прав на нашу веру… Мы не видели, Порфирий Семеныч,
прошлого, но чувствуем его. Оно у нас очень часто вот тут чувствуется… (Бьет себя по затылку.) Вот вы так не видите и не чувствуете настоящего.
Литература тщательно оплевывала в
прошлом все светлое и сильное, но оплевывала наивно, сама того не замечая, воображая, что поддерживает какие-то «заветы»; прежнее чистое знамя в ее руках давно уже обратилось в грязную тряпку, а она с гордостью несла эту опозоренную ею святыню и звала к ней читателя; с мертвым сердцем, без огня и без веры, говорила она что-то, чему никто не верил…
«К концу
прошлого столетия, — писал Андреев, — на подмостки театра истории выступил новый загадочный герой — народы И как это ни странно: весьма любя „народ“, меньше всего поверила в „народ“ русская талантливая
литература.