Неточные совпадения
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать
лет живу на
службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Вить, мой батюшка, пока Митрофанушка еще в недорослях, пота его и понежить; а там
лет через десяток, как войдет, избави Боже, в
службу, всего натерпится.
Цыфиркин. Не за что. Я государю служил с лишком двадцать
лет. За
службу деньги брал, по-пустому не бирал и не возьму.
Первые шаги его в свете и на
службе были удачны, но два
года тому назад он сделал грубую ошибку.
В прошлом
году он оставил дипломатическую
службу, не по неприятности (у него никогда ни с кем не бывало неприятностей), и перешел на
службу в дворцовое ведомство в Москву, для того чтобы дать наилучшее воспитание своим двум мальчикам.
Стремов был человек
лет пятидесяти, полуседой, еще свежий, очень некрасивый, но с характерным и умным лицом. Лиза Меркалова была племянница его жены, и он проводил все свои свободные часы с нею. Встретив Анну Каренину, он, по
службе враг Алексея Александровича, как светский и умный человек, постарался быть с нею, женой своего врага, особенно любезным.
Вспоминал он, как брат в университете и
год после университета, несмотря на насмешки товарищей, жил как монах, в строгости исполняя все обряды религии,
службы, посты и избегая всяких удовольствий, в особенности женщин; и потом как вдруг его прорвало, он сблизился с самыми гадкими людьми и пустился в самый беспутный разгул.
Он говорил, что очень сожалеет, что
служба мешает ему провести с семейством
лето в деревне, что для него было бы высшим счастием, и, оставаясь в Москве, приезжал изредка в деревню на день и два.
Он только
год в
службе, носит, по особенному роду франтовства, толстую солдатскую шинель.
Тут в один
год он мог получить то, чего не выиграл бы в двадцать
лет самой ревностной
службы.
Предметом став суждений шумных,
Несносно (согласитесь в том)
Между людей благоразумных
Прослыть притворным чудаком,
Или печальным сумасбродом,
Иль сатаническим уродом,
Иль даже демоном моим.
Онегин (вновь займуся им),
Убив на поединке друга,
Дожив без цели, без трудов
До двадцати шести
годов,
Томясь в бездействии досуга
Без
службы, без жены, без дел,
Ничем заняться не умел.
Лонгрен, матрос «Ориона», крепкого трехсоттонного брига [Бриг — двухмачтовое парусное судно с прямым парусным вооружением на обеих мачтах.], на котором он прослужил десять
лет и к которому был привязан сильнее, чем иной сын к родной матери, должен был наконец покинуть эту
службу.
— Каков мошенник! — воскликнула комендантша. — Что смеет еще нам предлагать! Выдти к нему навстречу и положить к ногам его знамена! Ах он собачий сын! Да разве не знает он, что мы уже сорок
лет в
службе и всего, слава богу, насмотрелись? Неужто нашлись такие командиры, которые послушались разбойника?
Под давлением реакционного дворянства в 1812
году отстранен от государственной
службы и выслан из столицы.
— Студент физико-математического факультета, затем — рядовой сто сорок четвертого Псковского полка. Но по слабости зрения, — мне его казак нагайкой испортил, — от
службы отстранен и обязан жить здесь, на родине, три
года безвыездно.
— Иван Пращев, офицер, участник усмирения поляков в 1831
году, имел денщика Ивана Середу. Оный Середа, будучи смертельно ранен, попросил Пращева переслать его, Середы, домашним три червонца. Офицер сказал, что пошлет и даже прибавит за верную
службу, но предложил Середе: «Приди с того света в день, когда я должен буду умереть». — «Слушаю, ваше благородие», — сказал солдат и помер.
— Это — дневная моя нора, а там — спальня, — указала Марина рукой на незаметную, узенькую дверь рядом со шкафом. — Купеческие мои дела веду в магазине, а здесь живу барыней. Интеллигентно. — Она лениво усмехнулась и продолжала ровным голосом: — И общественную
службу там же, в городе, выполняю, а здесь у меня люди бывают только в Новый
год, да на Пасху, ну и на именины мои, конечно.
Воспитанный в недрах провинции, среди кротких и теплых нравов и обычаев родины, переходя в течение двадцати
лет из объятий в объятия родных, друзей и знакомых, он до того был проникнут семейным началом, что и будущая
служба представлялась ему в виде какого-то семейного занятия, вроде, например, ленивого записыванья в тетрадку прихода и расхода, как делывал его отец.
Тогда еще он был молод, и если нельзя сказать, чтоб он был жив, то, по крайней мере, живее, чем теперь; еще он был полон разных стремлений, все чего-то надеялся, ждал многого и от судьбы, и от самого себя; все готовился к поприщу, к роли — прежде всего, разумеется, в
службе, что и было целью его приезда в Петербург. Потом он думал и о роли в обществе; наконец, в отдаленной перспективе, на повороте с юности к зрелым
летам, воображению его мелькало и улыбалось семейное счастие.
Обломов прослужил кое-как
года два; может быть, он дотянул бы и третий, до получения чина, но особенный случай заставил его ранее покинуть
службу.
— Честнейшая душа, не извольте беспокоиться! Он свое проживет, лишь бы доверителю угодить. Двенадцатый
год у нас состоит на
службе.
Способный от природы мальчик в три
года прошел латынскую грамматику и синтаксис и начал было разбирать Корнелия Непота, но отец решил, что довольно и того, что он знал, что уж и эти познания дают ему огромное преимущество над старым поколением и что, наконец, дальнейшие занятия могут, пожалуй, повредить
службе в присутственных местах.
— А вы, молодой человек, по какому праву смеете мне делать выговоры? Вы знаете ли, что я пятьдесят
лет на
службе и ни один министр не сделал мне ни малейшего замечания!..
Райский
лет десять живет в Петербурге, то есть у него там есть приют, три порядочные комнаты, которые он нанимает у немки и постоянно оставляет квартиру за собой, а сам редко полгода выживал в Петербурге с тех пор, как оставил
службу.
Строевую
службу он прошел хорошо, протерши лямку около пятнадцати
лет в канцеляриях, в должностях исполнителя чужих проектов. Он тонко угадывал мысль начальника, разделял его взгляд на дело и ловко излагал на бумаге разные проекты. Менялся начальник, а с ним и взгляд, и проект: Аянов работал так же умно и ловко и с новым начальником, над новым проектом — и докладные записки его нравились всем министрам, при которых он служил.
— Тебе шестнадцатый
год, — продолжал опекун, — пора о деле подумать, а ты до сих пор, как я вижу, еще не подумал, по какой части пойдешь в университете и в
службе. По военной трудно: у тебя небольшое состояние, а служить ты по своей фамилии должен в гвардии.
Старый полковник ост-индской
службы, с женой, прослуживший свои
лета в Индии и возвращавшийся в Англию.
Но с
годами и с повышениями его по
службе и в особенности с реакцией консерватизма, наступившей в это время в обществе, эта духовная свобода стала мешать ему.
Так он очищался и поднимался несколько раз; так это было с ним в первый раз, когда он приехал на
лето к тетушкам. Это было самое живое, восторженное пробуждение. И последствия его продолжались довольно долго. Потом такое же пробуждение было, когда он бросил статскую
службу и, желая жертвовать жизнью, поступил во время войны в военную
службу. Но тут засорение произошло очень скоро. Потом было пробуждение, когда он вышел в отставку и, уехав за границу, стал заниматься живописью.
Семь
лет тому назад он бросил
службу, решив, что у него есть призвание к живописи, и с высоты художественной деятельности смотрел несколько презрительно на все другие деятельности.
Масленников весь рассиял, увидав Нехлюдова. Такое же было жирное и красное лицо, и та же корпуленция, и такая же, как в военной
службе, прекрасная одежда. Там это был всегда чистый, по последней моде облегавший его плечи и грудь мундир или тужурка; теперь это было по последней моде статское платье, так же облегавшее его сытое тело и выставлявшее широкую грудь. Он был в вицмундире. Несмотря на разницу
лет (Масленникову было под 40), они были на «ты».
Правда, что после военной
службы, когда он привык проживать около двадцати тысяч в
год, все эти знания его перестали быть обязательными для его жизни, забылись, и он никогда не только не задавал себе вопроса о своем отношении к собственности и о том, откуда получаются те деньги, которые ему давала мать, но старался не думать об этом.
Но Иван Яковлич так и остался при блестящих надеждах, не сделав никакой карьеры, хотя менял род
службы раз десять, Агриппина Филипьевна дарила мужа исправно через каждый
год то девочкой, то мальчиком.
— Очень просто: вы и Ляховский держитесь только благодаря дворянской опеке и кой-каким связям в Петербурге… Так? Дворянскую опеку и после нельзя будет обойти, но ее купить очень недорого стоит: члены правления — один полусумасшедший доктор-акушер восьмидесяти
лет, другой — выгнанный со
службы за взятки и просидевший несколько
лет в остроге становой, третий — приказная строка, из поповичей… Вся эта братия получает по двадцать восемь рублей месячного жалованья. Так?
Спрашивала она старца: можно ли ей помянуть сыночка своего Васеньку, заехавшего по
службе далеко в Сибирь, в Иркутск, и от которого она уже
год не получала никакого известия, вместо покойника в церкви за упокой?
— Увидимся, увидимся. Не в будущем
году — так после. Барин-то, кажется, в Петербург на
службу поступить желает, — продолжал он, выговаривая слова небрежно и несколько в нос, — а может быть, и за границу уедем.
Лет через пятьдесят, много семьдесят, эти усадьбы, «дворянские гнезда», понемногу исчезали с лица земли; дома сгнивали или продавались на своз, каменные
службы превращались в груды развалин, яблони вымирали и шли на дрова, заборы и плетни истреблялись.
В течение целых шестидесяти
лет, с самого рождения до самой кончины, бедняк боролся со всеми нуждами, недугами и бедствиями, свойственными маленьким людям; бился как рыба об лед, недоедал, недосыпал, кланялся, хлопотал, унывал и томился, дрожал над каждой копейкой, действительно «невинно» пострадал по
службе и умер наконец не то на чердаке, не то в погребе, не успев заработать ни себе, ни детям куска насущного хлеба.
В 1815
году вступил он в
службу в пехотный егерский полк (числом не упомню), в коем и находился до самого 1823
года.
— А наконец 17…
года сентября 6-го дня отец его волею божиею помер, а между тем он проситель генерал-аншеф Троекуров с 17…
года почти с малолетства находился в военной
службе и по большой части был в походах за границами, почему он и не мог иметь сведения, как о смерти отца его, равно и об оставшемся после его имении.
Случилось так, что в последовавшие за тем три, четыре
года обязанности
службы помешали мне побывать в деревне.
Старик был
лет за двадцать пять морским офицером. Нельзя не согласиться с министром, который уверял капитана Копейкина, что в России, некоторым образом, никакая
служба не остается без вознаграждения. Его судьба спасла в Лиссабоне для того, чтоб быть обруганным Цынским, как мальчишка, после сорокалетней
службы.
Все эти чудеса, заметим мимоходом, были не нужны: чины, полученные
службой, я разом наверстал, выдержавши экзамен на кандидата, — из каких-нибудь двух-трех
годов старшинства не стоило хлопотать.
Прошло с
год, дело взятых товарищей окончилось. Их обвинили (как впоследствии нас, потом петрашевцев) в намерении составить тайное общество, в преступных разговорах; за это их отправляли в солдаты, в Оренбург. Одного из подсудимых Николай отличил — Сунгурова. Он уже кончил курс и был на
службе, женат и имел детей; его приговорили к лишению прав состояния и ссылке в Сибирь.
Мой отец по воспитанию, по гвардейской
службе, по жизни и связям принадлежал к этому же кругу; но ему ни его нрав, ни его здоровье не позволяли вести до семидесяти
лет ветреную жизнь, и он перешел в противуположную крайность. Он хотел себе устроить жизнь одинокую, в ней его ждала смертельная скука, тем более что он только для себя хотел ее устроить. Твердая воля превращалась в упрямые капризы, незанятые силы портили нрав, делая его тяжелым.
И заметьте, что это отрешение от мира сего вовсе не ограничивалось университетским курсом и двумя-тремя
годами юности. Лучшие люди круга Станкевича умерли; другие остались, какими были, до нынешнего дня. Бойцом и нищим пал, изнуренный трудом и страданиями, Белинский. Проповедуя науку и гуманность, умер, идучи на свою кафедру, Грановский. Боткин не сделался в самом деле купцом… Никто из них не отличился по
службе.
Я подписал бумагу, тем дело и кончилось; больше я о
службе ничего не слыхал, кроме того, что
года через три Юсупов прислал дворцового архитектора, который всегда кричал таким голосом, как будто он стоял на стропилах пятого этажа и оттуда что-нибудь приказывал работникам в подвале, известить, что я получил первый офицерский чин.
Ей было шестнадцать
лет, когда ее отдали замуж, он имел достаток, но впоследствии все проиграл в карты и принужден был жить
службой.
Года через два или три, раз вечером сидели у моего отца два товарища по полку: П. К. Эссен, оренбургский генерал-губернатор, и А. Н. Бахметев, бывший наместником в Бессарабии, генерал, которому под Бородином оторвало ногу. Комната моя была возле залы, в которой они уселись. Между прочим, мой отец сказал им, что он говорил с князем Юсуповым насчет определения меня на
службу.
Барыня с досадой скажет: «Только начала было девчонка приучаться к
службе, как вдруг слегла и умерла…» Ключница семидесяти
лет проворчит: «Какие нынче слуги, хуже всякой барышни», и отправится на кутью и поминки. Мать поплачет, поплачет и начнет попивать — тем дело и кончено.