Неточные совпадения
С ребятами, с дево́чками
Сдружился, бродит по
лесу…
Недаром он бродил!
«
Коли платить не можете,
Работайте!» — А в чем твоя
Работа? — «Окопать
Канавками желательно
Болото…» Окопали мы…
«Теперь рубите
лес…»
— Ну, хорошо! — Рубили мы,
А немчура показывал,
Где надобно рубить.
Глядим: выходит просека!
Как просеку прочистили,
К болоту поперечины
Велел по ней возить.
Ну, словом: спохватились мы,
Как уж дорогу сделали,
Что немец нас поймал!
По большей части это были дети гонимых раскольников, задыхавшихся по тюрьмам и острогам; Гуляеву привозили их со всех сторон, где только гнездился
раскол: с Ветки, из Керженских
лесов, с Иргиза, из Стародубья, Чернораменских скитов и т. д.
— Гроза проходит, — заметил он после небольшого молчанья, —
коли прикажете, я вас из
лесу провожу.
Лудева была недалеко от фанзы. Это была изгородь высотой 1,2 м, сложенная из буреломного
леса. Чтобы деревья нельзя было растащить, корейцы закрепляли их
кольями.
Боец без устали и отдыха, он бил и
колол, нападал и преследовал, осыпал остротами и цитатами, пугал и заводил в
лес, откуда без молитвы выйти нельзя, — словом, кого за убеждение — убеждение прочь, кого за логику — логика прочь.
— Шутишь. Я, брат, и сам с усам. Какая же мне выгода задаром
лес отдавать,
коли я и так могу денег тебе не платить?
— Видишь, и Корнеич говорит, что можно. Я, брат, человек справедливый:
коли делать дела, так чтоб было по чести. А второе — вот что. Продаю я тебе
лес за пять тысяч, а жене скажем, что за четыре. Три тысячи ты долгу скостишь, тысячу жене отдашь, а тысячу — мне. До зарезу мне деньги нужны.
А за ними, из неведомых деревень, из
лесов, из недр
раскола и «общины» двинется загадочный и никому неизвестный «народ»…
— В неделе-то, барин, шесть дней, а мы шесть раз в неделю ходим на барщину; да под вечером возим оставшее в
лесу сено на господский двор,
коли погода хороша; а бабы и девки для прогулки ходят по праздникам в
лес по грибы да по ягоды.
Тоже, значит, в бегах состоял из-за
расколу: бросил молодую жену, а сам в
лес да в пещере целый год высидел.
Я сидел у растворенного окна, смотрел на полную луну и мечтал. Сначала мои мысли были обращены к ней,но мало-помалу они приняли серьезное направление. Мне живо представилось, что мы идем походом и что где-то, из-за
леса, показался неприятель. Я, по обыкновению, гарцую на коне, впереди полка, и даю сигнал к атаке. Тррах!.. ружейные выстрелы, крики, стоны, «руби!», «
коли!». Et, ma foi! [И, честное слово! (франц.)] через пять минут от неприятеля осталась одна окрошка!
— Вот тут ваш папенька пятнадцать лет назад
лес вырубил, — хвалил Лукьяныч, — а смотри, какой уж стеколистый березнячок на его месте засел. Коли-ежели только терпение, так через двадцать лет цены этому
лесу не будет.
Пошли наши по домам; стал и я собираться. Собираюсь, да и думаю:"Господи! что, если летошняя дурость опять ко мне пристанет?"И тут же дал себе зарок,
коли будет надо мной такая пагуба — идти в
леса к старцам душу спасать. Я было и зимой об этом подумывал, да все отца-матери будто жалко.
— Получил, между прочим, и я; да, кажется, только грех один. Помилуйте! плешь какую-то отвалили! Ни реки, ни
лесу — ничего! «Чернозём», говорят. Да черта ли мне в вашем «чернозёме»,
коли цена ему — грош! А коллеге моему Ивану Семенычу — оба ведь под одной державой, кажется, служим — тому такое же количество
леса, на подбор дерево к дереву, отвели! да при реке, да в семи верстах от пристани! Нет, батенька, не доросли мы! Ой-ой, как еще не доросли! Оттого у нас подобные дела и могут проходить даром!
— Так, так, верно, — подтвердил купец, — потрогивай однако. Что вон около
лесу за народ идет, словно с
кольями? — прибавил он.
— А хоть бы твой Вяземский! — отвечал Басманов, не опуская очей перед царским взором. — Да, — продолжал он, не смущаясь грозным выражением Иоанна, — тебе, видно, одному неведомо, что когда он бывает на Москве, то по ночам ездит в
лес, на мельницу, колдовать; а зачем ему колдовать,
коли не для того, чтоб извести твою царскую милость?
— Не взыщи, батюшка, — сказал мельник, вылезая, — виноват, родимый, туг на ухо, иного сразу не пойму! Да к тому ж, нечего греха таить, как стали вы, родимые, долбить в дверь да в стену, я испужался, подумал, оборони боже, уж не станичники ли! Ведь тут, кормильцы, их самые засеки и притоны. Живешь в
лесу со страхом, все думаешь: что
коли, не дай бог, навернутся!
— В
лесу три курочки замордовал, — отвечал старик, поворачивая к окну свою широкую спину, на которой заткнутые головками за поясом, пятная кровью черкеску, висели три фазанки. — Али ты не видывал? — спросил он. —
Коли хочешь, возьми себе парочку. На! — И он подал в окно двух фазанов. — А что, ты охотник? — спросил он.
Большого сорта крючки, и даже средние, на толстых
лесах или крепких шнурках с грузилом, если вода быстра, насаживаются рыбкою, опускаются на дно реки, пруда или озера, предпочтительно возле берега, около корней и коряг, и привязываются к воткнутому в берег
колу, удилищу или кусту.
Лука. Добрый, говоришь? Ну… и ладно,
коли так… да! (За красной стеной тихо звучит гармоника и песня.) Надо, девушка, кому-нибудь и добрым быть… жалеть людей надо! Христос-от всех жалел и нам так велел… Я те скажу — вовремя человека пожалеть… хорошо бывает! Вот, примерно, служил я сторожем на даче… у инженера одного под Томском-городом… Ну, ладно! В
лесу дача стояла, место — глухое… а зима была, и — один я, на даче-то… Славно-хорошо! Только раз — слышу — лезут!
Ты приходи нынче на сходку; я миру поговорю о твоей просьбе;
коли он присудит тебе избу дать, так и хорошо, а у меня уж теперь
лесу нет.
Аристарх. Что ты понимаешь! Уж я, стало быть, знаю,
коли говорю. При разбойниках завсегда пустынник бывает; так смешнее. И выдем все в
лес, к большой дороге, подле шалаша. Барина атаманом нарядим, потому у него вид строгий, ну и усы. Тебя тоже разбойником нарядим; да тебя и рядить-то немного нужно, ты и так похож, а в лесу-то, да ночью, так точь-в-точь и будешь.
Людмила. Раша, милая, какой он стал прелестный,
Коля! Умный, смелый… Он в
лесу живет, в Хомутове. Замечательное село. Там такой сосновый
лес.
Селиван же и после этого ходил по
лесу, как будто его даже совсем и не
кололи, и скидывался кабаном до такой степени истово, что ел дубовые желуди с удовольствием, как будто такой фрукт мог приходиться ему по вкусу.
Восходы эти я, может, не одну тысячу раз видел…
Леса и реки тоже мне известны; зачем мне читать про них? А это в каждой книжке и, по-моему, совсем лишнее… Всяк по-своему заход солнца понимает… У всякого свои глаза есть. А вот про людей — интересно. Читаешь, так думаешь: «А как бы ты сам сделал,
коли бы тебя на эту линию поставить?» Хоть и знаешь, что всё это неправда.
Здание, еще окруженное
лесами, предназначалось под свечной завод и давно уже
кололо глаза ротмистру пустыми, темными впадинами длинного ряда окон и паутиной дерева, окружавшей его от основания до крыши.
В лесных глухих деревнях, где
лес под боком и где, кажется, можно было бы запасти дров вовремя, все существуют «от бревна», то есть ребятишки или бабы отгрызут от бревна аршин,
расколют — вот и целое топливо, а назавтра та же история.
—
Коли за этим дело стало, так я еще репутацию свою поправлю! — молвил Михайло Иваныч и сейчас же напал на стадо баранов и всех до единого перерезал. Потом бабу в малиннике поймал и лукошко с малиной отнял. Потом стал корни и нити разыскивать, да кстати целый
лес основ выворотил. Наконец, забрался ночью в типографию, станки разбил, шрифт смешал, а произведения ума человеческого в отхожую яму свалил.
Илья. Не говори, не греши! Что тебя привораживать,
коли ты и так ровно чумовой. Своевольщина-то и все так живет. Наделают дела, не спросясь у добрых людей, а спросясь только у воли своей дурацкой, да потом и плачутся, ропщут на судьбу, грех к греху прибавляют, так и путаются в грехах-то, как в
лесу.
— Жалко! — вздохнул он после некоторого молчания. — И, боже, как жалко! Оно, конечно, божья воля, не нами мир сотворен, а всё-таки, братушка, жалко. Ежели одно дерево высохнет или, скажем, одна корова падет, и то жалость берет, а каково, добрый человек, глядеть,
коли весь мир идет прахом? Сколько добра, господи Иисусе! И солнце, и небо, и
леса, и реки, и твари — всё ведь это сотворено, приспособлено, друг к дружке прилажено. Всякое до дела доведено и свое место знает. И всему этому пропадать надо!
Таким образом, почва для церковного
раскола в заволжских
лесах издавна приготовлена была.
Писатели о
расколе в конце XVII и в начале XVIII столетия, говоря об этих
лесах, наполненных тогда беглыми раскольниками, исказили их название и называли Брынскими.
Делать нечего — писарь велик человек, все у него в руках, а руки на то и привешены, чтобы посулы да подносы от людей принимать. Поклонились гривной с души воскормленнику… Что делать? Поневоле к полю,
коли лесу нет… Взял деньги Морковкин — не поморщился да, издеваясь, примолвил старосте...
Поворчал на девок Трифон, но не больно серчал… Нечего думой про девок раскидывать, не медведь их заел, не волк зарезал — придут, воротятся. Одно гребтело Лохматому: так ли, не так ли, а Карпушке быть в
лесу. «Уж
коли дело на то пошло, — думает он про Параньку, — так пусть бы с кем хотела, только б не с мироедом…» Подумал так Трифон Михайлыч, махнул рукой и спать собрался.
— В
лесах матка вещь самая пользительная, — продолжал дядя Онуфрий. — Без нее как раз заблудишься,
коли пойдешь по незнакомым местам. Дорогая по нашим промыслам эта штука… Зайдешь ину пору далеко, лес-от густой, частый да рослый — в небо дыра. Ни солнышка, ни звезд не видать, опознаться на месте нечем. А с маткой не пропадешь; отколь хошь на волю выведет.
Одни еще по смерти своих основателей обезлюдели; другие уничтожены во время «Питиримова разоренья» [Питирим — архиепископ Нижегородский (1719–1738), известный своими действиями против
раскола в заволжских
лесах.].
На санные полозья идут и не корневые копани, а гнутые лежины.], рубят осину да березу на баклуши [Чурка, приготовленная для токарной выделки деревянной посуды и ложек.],
колют лес на кадки, на бочки, на пересеки и на всякое другое щепное дерево.
В
лесах Кéрженских, Чернораменских скиты стоят издавна, почти с самого начала церковного русского
раскола.
— Что ж нейдете пустынничать,
коли так
леса полюбились вам? — лукаво улыбаясь, молвила Фленушка. — Вон там, подальше отсюдова, в Поломе, старцы отшельники век свой в
лесу живут, с утра до ночи слушают, как птички распевают. И вам бы к ним, Василий Борисыч.
Он вышел на огород и
колом ощупал землю. Земля раскисла. Мужик пошел в
лес. В
лесу на лозине уже надулись почки. Мужик и подумал: «Дай обсажу огород лозиной, вырастет — защита будет!» Взял топор, нарубил десяток лозиннику, затесал с толстых концов
кольями и воткнул в землю.
Отписать только надо, чтобы тот
лес,
коли хорош, тотчас бы купили и на место перевезли.
— Извините за откровенность! Ведь вы,
коли не ошибаюсь, желаете совсем отделаться от ваших
лесов и перевести капитал за границу?..
— Не замайте! — крикнул ему Теркин. — Кто меня образумил на пожаре, вон там, когда я даже разревелся от сердца на мужичье, не показавшее усердия к тушению огня? Вы же! И самыми простыми словами… Мужик повсюду обижен
лесом… Что ж мудреного,
коли в нем нет рвения, даже и за рубль-целковый, к сохранению моих ли, компанейских ли маетностей?
— Эва, напугал! А я тебя одного в
лесу кину,
коли што. Тебя и съест леший.
Не больший порядок был и в самом Петербурге и даже в его центральной части, где помещались дворцы. Современник императриц Анны и Елизаветы майор Данилов рассказывает, что в его время был казнен на площади разбойник князь Лихутьев: «голова его вздернута была на
кол». Разбои и грабежи были тогда сильно распространены в самом Петербурге. Так, в лежащих вокруг Фонтанки
лесах укрывались разбойники, нападая на прохожих и проезжих. Фонтанка в то время, как мы знаем, считалась вне городской черты.
— Где только зверь ходит и рыба плавает, там идут у него войска, — говорили вестовщики, —
леса режет, как траву косец, переносится через трясины, будто на ковре-самолете, а
коли воды сердитых озер заблажат, сечет их немилосердо — и затихают!
Мужик,
коли не был учен, сдуру-то, пожалуй, обрадуется, что дешево выправил билет, да на радостях за топор — и в
лес.
Резали поросных свиней, тельных коров. Резали телят на чердаках, чтоб никто не подглядел, голосистых свиней
кололи в чаще
леса и там палили. И ели. Пили водку и ели. В тихие дни над каждой деревней стоял густой, вкусный запах жареной убоины. Бабы за полцены продавали в городе холсты.
Андрей Денисов был один. Служители его, находившиеся с ним из числа чудских раскольников, давно возвратились в свои согласия. Последний товарищ, при нем оставшийся, жидовин Авраам, ожидал только удобнейшего случая ограбить его и бежать под Тулу, где возращен был некиим Селезневым
раскол, основанный на чистом законе Моисеевом. В пустынных
лесах невских назначил Авраам исполнить свои злодейские замыслы.
— Не думай… Отдай грамотку, а
коли нет, как ни люб мне стал с сегодняшнего дня — порадовал вестью радостной, — прирежу и грамотку возьму, а тебя, молодец, вместе с казной твоей в
лесу закопаю, и след твой простынет, только тебя и видели… Лошадь прирежу и тоже в
лес сволоку, а сбрую в одну яму с тобою свалю… Никто никогда не догадается, где лежат твои косточки, лошадью же звери накормятся и съедят ее за мое здоровье…