Неточные совпадения
Сергей Иванович любил лечь в
траву на солнце и
лежать так, жарясь, и лениво болтать.
Но Остап и без того уже не продолжал речи, присмирел и пустил такой храп, что от дыхания шевелилась
трава,
на которой он
лежал.
Настал полдень. Солнце жгло из-за тонкой завесы сплошных беловатых облаков. Все молчало, одни петухи задорно перекликались
на деревне, возбуждая в каждом, кто их слышал, странное ощущение дремоты и скуки; да где-то высоко в верхушке деревьев звенел плаксивым призывом немолчный писк молодого ястребка. Аркадий и Базаров
лежали в тени небольшого стога сена, подостлавши под себя охапки две шумливо-сухой, но еще зеленой и душистой
травы.
Дорога из Марьина огибала лесок; легкая пыль
лежала на ней, еще не тронутая со вчерашнего дня ни колесом, ни ногою. Базаров невольно посматривал вдоль той дороги, рвал и кусал
траву, а сам все твердил про себя: «Экая глупость!» Утренний холодок заставил его раза два вздрогнуть… Петр уныло взглянул
на него, но Базаров только усмехнулся: он не трусил.
Лестница террасы спускалась
на полукруглую площадку, — она густо заросла
травой,
на ней
лежали тени старых лип, черемух; между стволов торчали пеньки срубленного кустарника,
лежала сломанная чугунная скамья.
Полдень знойный;
на небе ни облачка. Солнце стоит неподвижно над головой и жжет
траву. Воздух перестал струиться и висит без движения. Ни дерево, ни вода не шелохнутся; над деревней и полем
лежит невозмутимая тишина — все как будто вымерло. Звонко и далеко раздается человеческий голос в пустоте. В двадцати саженях слышно, как пролетит и прожужжит жук, да в густой
траве кто-то все храпит, как будто кто-нибудь завалился туда и спит сладким сном.
—
Лежать бы теперь
на траве, под деревом, да глядеть сквозь ветки
на солнышко и считать, сколько птичек перебывает
на ветках.
Райский подошел по
траве к часовне. Вера не слыхала. Она стояла к нему спиной, устремив сосредоточенный и глубокий взгляд
на образ.
На траве у часовни
лежала соломенная шляпа и зонтик. Ни креста не слагали пальцы ее, ни молитвы не шептали губы, но вся фигура ее, сжавшаяся неподвижно, затаенное дыхание и немигающий, устремленный
на образ взгляд — все было молитва.
Я подошел к небольшой группе, расположившейся
на траве, около скатерти,
на которой стояли чашки с чаем, блюдо свежей, только что наловленной рыбы да
лежали арбузы и ананасы.
Направо, у крепости, растет мелкая
трава; там бегают с криком ребятишки; в тени
лежат буйволы, с ужаснейшими, закинутыми
на спину рогами, или стоят по горло в воде.
Около полуночи стрелки ушли в палатки и,
лежа на сухой
траве, рассказывали друг другу анекдоты, острили и смеялись. Мало-помалу голоса их стали затихать, реплики становились все реже и реже. Стрелок Туртыгин пробовал было возобновить разговор, но ему уже никто не отвечал.
Пробираться сквозь заросли горелого леса всегда трудно. Оголенные от коры стволы деревьев с заостренными сучками в беспорядке
лежат на земле. В густой
траве их не видно, и потому часто спотыкаешься и падаешь. Обыкновенно после однодневного пути по такому горелому колоднику ноги у лошадей изранены, у людей одежда изорвана, а лица и руки исцарапаны в кровь. Зная по опыту, что гарь выгоднее обойти стороной, хотя бы и с затратой времени, мы спустились к ручью и пошли по гальке.
Я добрался до ключа,
на траве лежала черпалка из бересты, оставленная прохожим мужиком
на пользу общую.
На месте яркого костра
лежала груда золы; огня почти не было видно;
на земле валялись порожние банки из-под консервов; там, где стояла палатка, торчали одни жерди и
лежала примятая
трава.
Летом охота
на зверя возможна только утром,
на рассвете, и в сумерки, до темноты. Днем зверь
лежит где-нибудь в чаще, и найти его трудно. Поэтому, воспользовавшись свободным временем, мы растянулись
на траве и заснули.
Я поспешно вылез наружу и невольно закрыл глаза рукой. Кругом все белело от снега. Воздух был свежий, прозрачный. Морозило. По небу плыли разорванные облака; кое-где виднелось синее небо. Хотя кругом было еще хмуро и сумрачно, но уже чувствовалось, что скоро выглянет солнце. Прибитая снегом
трава лежала полосами. Дерсу собрал немного сухой ветоши, развел небольшой огонек и сушил
на нем мои обутки.
— Что это вас нигде не сыщешь, и чай давно подан, и все в сборе, я уже искала, искала вас, ноги устали, не под лета мне бегать; да и что это
на сырой
траве лежать?.. вот будет завтра насморк, непременно будет.
Потихоньку побежал он, поднявши заступ вверх, как будто бы хотел им попотчевать кабана, затесавшегося
на баштан, и остановился перед могилкою. Свечка погасла,
на могиле
лежал камень, заросший
травою. «Этот камень нужно поднять!» — подумал дед и начал обкапывать его со всех сторон. Велик проклятый камень! вот, однако ж, упершись крепко ногами в землю, пихнул он его с могилы. «Гу!» — пошло по долине. «Туда тебе и дорога! Теперь живее пойдет дело».
Крыштанович подошел к мысу, образованному извилиной речки, и мы растянулись
на прохладной зеленой
траве; мы долго
лежали, отдыхая, глядя
на небо и прислушиваясь к гудению протекавшей вверху дорожной жизни.
Я долго бродил среди памятников, как вдруг в одном месте, густо заросшем
травой и кустарником, мне бросилось в глаза странное синее пятно. Подойдя ближе, я увидел маленького человечка в синем мундире с медными пуговицами.
Лежа на могильном камне, он что-то тщательно скоблил
на нем ножиком и был так углублен в это занятие, что не заметил моего прихода. Однако, когда я сообразил, что мне лучше ретироваться, — он быстро поднялся, отряхнул запачканный мундир и увидел меня.
Гнездо бывает свито незатейливо: это просто круглая ямка
на земле, слегка устланная сухою
травою; два огромные длинные яйца, похожие фигурою
на куличьи, зеленовато-пепельного цвета, испещренные крупными темно-коричневыми крапинками,
лежат ничем не окруженные и не покрытые.
Покуда они малы, матка, или старка, как называют ее охотники, держит свою выводку около себя в перелесках и опушках, где много молодых древесных побегов, особенно дубовых, широкие и плотные листья которых почти
лежат на земле, где растет густая
трава и где удобнее укрываться ее беззащитным цыплятам, которые при первых призывных звуках голоса матери проворно прибегают к ней и прячутся под ее распростертыми крыльями, как цыплята под крыльями дворовой курицы, когда завидит она в вышине коршуна и тревожно закудахчет.
Вынули вторые рамы, и весна ворвалась в комнату с удвоенной силой. В залитые светом окна глядело смеющееся весеннее солнце, качались голые еще ветки буков, вдали чернели нивы, по которым местами
лежали белые пятна тающих снегов, местами же пробивалась чуть заметною зеленью молодая
трава. Всем дышалось вольнее и лучше,
на всех весна отражалась приливом обновленной и бодрой жизненной силы.
Через минуту подъехала коляска, все вышли и, переступив через перелаз в плетне, пошли в леваду. Здесь в углу, заросшая
травой и бурьяном,
лежала широкая, почти вросшая в землю, каменная плита. Зеленые листья репейника с пламенно-розовыми головками цветов, широкий лопух, высокий куколь
на тонких стеблях выделялись из
травы и тихо качались от ветра, и Петру был слышен их смутный шепот над заросшею могилой.
Этот нежный и страстный романс, исполненный великой артисткой, вдруг напомнил всем этим женщинам о первой любви, о первом падении, о позднем прощании
на весенней заре,
на утреннем холодке, когда
трава седа от росы, а красное небо красит в розовый цвет верхушки берез, о последних объятиях, так тесно сплетенных, и о том, как не ошибающееся чуткое сердце скорбно шепчет: «Нет, это не повторится, не повторится!» И губы тогда были холодны и сухи, а
на волосах
лежал утренний влажный туман.
И
на этой горе, между черных деревьев, в темной пахучей
траве,
лежала, как отдыхающая лесная богиня, непонятная прекрасная белая женщина.
— Нет-с, не гонку, — принялся объяснять Янгуржеев, — но Феодосий Гаврилыч, как, может быть, вам небезызвестно, агроном и любит охранять не
травы, нам полезные, а насекомых, кои вредны
травам; это я знаю давно, и вот раз, когда
на вербном воскресеньи мы купили вместе вот эти самые злополучные шарики, в которые теперь играли, Феодосий Гаврилыч приехал ко мне обедать, и вижу я, что он все ходит и посматривает
на окна, где еще с осени
лежало множество нападавших мух, и потом вдруг стал меня уверять, что в мае месяце мухи все оживут, а я, по простоте моей, уверяю, что нет.
Прошло дня четыре. Морозов сидел в брусяной избе за дубовым столом.
На столе
лежала разогнутая книга, оболоченная червчатым бархатом, с серебряными застежками и жуками. Но боярин думал не о чтении. Глаза его скользили над пестрыми заголовками и узорными
травами страницы, а воображение бродило от жениной светлицы к садовой ограде.
…Весна. Каждый день одет в новое, каждый новый день ярче и милей; хмельно пахнет молодыми
травами, свежей зеленью берез, нестерпимо тянет в поле слушать жаворонка,
лежа на теплой земле вверх лицом. А я — чищу зимнее платье, помогаю укладывать его в сундук, крошу листовой табак, выбиваю пыль из мебели, с утра до ночи вожусь с неприятными, ненужными мне вещами.
Потом приснилось ей озеро и жаркий летний вечер, под тяжко надвигающимися грозовыми тучами, — и она
лежит на берегу, нагая, с золотым гладким венцом
на лбу. Пахло теплою застоявшею водою и тиною, и изнывающею от зноя
травою, — а по воде, темной и зловеще спокойной, плыл белый лебедь, сильный, царственно-величавый. Он шумно бил по воде крыльями и, громко шипя, приблизился, обнял ее, — стало темно и жутко…
Отсюда мальчик видел весь пустырь, заросли сорных
трав, покрытые паутиною пеньки, а позади пустыря, словно застывшие вздохи земли, бесплодной и тоскующей,
лежали холмы, покрытые жёлтыми лютиками и лиловыми колокольчиками
на тонких стеблях; по холмам бродили красные и чёрные коровы, серые овцы; в мутном небе таяло тусклое солнце, обливая скудную землю влажным зноем.
Сквозь слёзы и серую сеть дождя Матвей видел татарина, он стоял у ограды лицом
на восток, его шапка
лежала у ног,
на траве, дождь разбил её в тёмный, бесформенный ком.
Лежать в душистых полевых лугах, развесив перед собою сетку по верхушкам высокой
травы, слышать вблизи и вдали звонкий бой перепелов, искусно подражать
на дудочке тихому, мелодическому голосу перепелки, замечать, как
на него откликаются задорные перепела, как бегут и даже летят они со всех сторон к человеку, наблюдать разные их горячие выходки и забавные проделки, наконец, самому горячиться от удачной или неудачной ловли — признаюсь, всё это в свое время было очень весело и даже теперь вспоминается не равнодушно…
— Найди ты ее гнездо и оплети плетешок кругом, чтоб ей пройти нельзя. Вот она придет, покружит и сейчас назад; найдет разрыв-траву, принесет, плетень раззорит. Вот ты и поспевай
на другое утро, и смотри: где разломано, тут и разрыв-трава
лежит. Бери и неси куда хочешь. Не будет тебе ни замка, ни закладки.
Прошло больше года. В Сокольниках, недалеко от полотна Ярославской дороги, сидели
на траве Юлия и Ярцев; немного в стороне
лежал Кочевой, подложив руки под голову, и смотрел
на небо. Все трое уже нагулялись и ждали, когда пройдет дачный шестичасовой поезд, чтоб идти домой пить чай.
Вы, князья Мстислав и буй Роман!
Мчит ваш ум
на подвиг мысль живая,
И несетесь вы
на вражий стан,
Соколом ширяясь сквозь туман,
Птицу в буйстве одолеть желая.
Вся в железе княжеская грудь,
Золотом шелом латинский блещет,
И повсюду, где
лежит ваш путь,
Вся земля от тяжести трепещет.
Хинову вы били и Литву;
Деремела, половцы, ятвяги,
Бросив копья, пали
на травуИ склонили буйную главу
Под мечи булатные и стяги.
Долинский сделал шаг вперед и поднял с пыльной дороги небольшую серую птичку, за ножку которой волокся пук завялой полевой
травы и не давал ей ни хода, ни полета. Дорушка взяла из рук Долинского птичку, села
на дернистый край дорожки и стала распутывать сбившуюся
траву. Птичка с сомлевшей ножкой тихо
лежала на белой руке Доры и смотрела
на нее своими круглыми, черными глазками.
Еще сильнее рассердился Комар Комарович и полетел. Действительно, в болоте
лежал медведь. Забрался в самую густую
траву, где комары жили с испокон веку, развалился и носом сопит, только свист идет, точно кто
на трубе играет. Вот бессовестная тварь!.. Забрался в чужое место, погубил напрасно столько комариных душ да еще спит так сладко!
Евсеич поспешил мне
на помощь и ухватился за мое удилище; но я, помня его недавние слова, беспрестанно повторял, чтоб он тащил потише; наконец, благодаря новой крепкой лесе и не очень гнуткому удилищу, которого я не выпускал из рук, выволокли мы
на берег кое-как общими силами самого крупного язя,
на которого Евсеич упал всем телом, восклицая: «Вот он, соколик! теперь не уйдет!» Я дрожал от радости, как в лихорадке, что, впрочем, и потом случалось со мной, когда я выуживал большую рыбу; долго я не мог успокоиться, беспрестанно бегал посмотреть
на язя, который
лежал в
траве на берегу, в безопасном месте.
Которые сосут, подталкивая носом, которые, неизвестно почему, несмотря
на зовы матерей, бегут маленькой, неловкой рысцой прямо в противуположную сторону, как будто отыскивая что-то, и потом, неизвестно для чего, останавливаются и ржат отчаянно-пронзительным голосом; которые
лежат боком в повалку, которые учатся есть
траву, которые чешутся задней ногой за ухом.
Воды становилось всё меньше… по колено… по щиколотки… Мы всё тащили казённую лодку; но тут у нас не стало сил, и мы бросили её.
На пути у нас
лежала какая-то чёрная коряга. Мы перепрыгнули через неё — и оба босыми ногами попали в какую-то колючую
траву. Это было больно и со стороны земли — негостеприимно, но мы не обращали
на это внимания и побежали
на огонь. Он был в версте от нас и, весело пылая, казалось, смеялся навстречу нам.
Там под столетними дубами,
В тени, окованный цепями,
Лежал наш пленник
на траве.
От смерти лишь из сожаленья
Младого русского спасли;
Его к товарищам снесли.
Забывши про свои мученья,
Они, не отступая прочь,
Сидели близ него всю ночь… //....................
И бледный лик, в крови омытый,
Горел в щеках — он чуть дышал,
И смертным холодом облитый,
Протягшись
на траве лежал.
На пороге кухни сидел рыжий «кум», а напротив него, брюхом
на зеленой
траве, с соломинкой в зубах,
лежал Гараська.
На зеленой лужайке, где стояли экипажи, образовалась интересная группа:
на траве, в тени экипажа,
лежал, растянувшись во весь свой богатырский рост, дьякон Органов; в своем новеньком азяме, в красной кумачной рубахе с расстегнутым воротом и в желтых кожаных штанах, расшитых шелками, он выглядел настоящим русским богатырем.
Здесь мы отдыхали в жаркие летние дни, по целым часам
лежа на мягкой
траве и чутко прислушиваясь к вечному шепоту высоких столетних сосен; чтение и разговоры как-то особенно хорошо удавались в этом бору, и, как я ни старался, дело не обошлось без таких тем, которые волновали больного.
Этот рассказ вызвал взрыв общего хохота: подрядчик,
лежа по-прежнему
на брюхе, уткнул свое лицо в
траву и только дрыгал ногами, лесообъездчики надрывались от смеха и хватались за бока, сам Филька хохотал больше всех и от удовольствия катался по
траве, даже «сестры», и те потихоньку хихикали в своем углу, как две совы; из всей этой компании один Коскентин оставался по-прежнему в угрюмом настроении.
Мороз в первый раз серебром
лежал на бледной зелени
травы и
на поломанных лопухах около дома.
Был ясный вечер, солнце закатывалось; кругом, около могил, росла сочная, зеленая
трава; недалеко в шиповнике жужжала пчела; цветы и венки, оставленные
на могилке Лизы после погребения детьми и Клавдией Петровной,
лежали тут же, с облетевшими наполовину листочками.
Ворота отворены — одна половинка их, сорванная с петель,
лежит на земле, и в щели, между ее досками, проросла
трава, густо покрывшая большой, пустынный двор дома. В глубине двора — низенькое закопченное здание с железной крышей
на один скат. Самый дом необитаем, но в этом здании, раньше кузнице, теперь помещалась «ночлежка», содержимая ротмистром в отставке Аристидом Фомичом Кувалдой.