Неточные совпадения
После этого над ним стало тише; он открыл глаза, Туробоев — исчез, шляпа его
лежала у ног рабочего; голубоглазый кавалерист, прихрамывая, вел
коня за повод к Петропавловской крепости,
конь припадал
на задние ноги, взмахивал головой, упирался передними, солдат кричал, дергал повод и замахивался шашкой над мордой
коня.
Стали гости расходиться, но мало побрело восвояси: много осталось ночевать у есаула
на широком дворе; а еще больше козачества заснуло само, непрошеное, под лавками,
на полу, возле
коня, близ хлева; где пошатнулась с хмеля козацкая голова, там и
лежит и храпит
на весь Киев.
Слезая с
коня, он в последний раз оглянулся с невольной благодарной улыбкой. Ночь, безмолвная, ласковая ночь,
лежала на холмах и
на долинах; издали, из ее благовонной глубины, бог знает откуда — с неба ли, с земли, — тянуло тихим и мягким теплом. Лаврецкий послал последний поклон Лизе и взбежал
на крыльцо.
— А потому… Известно, позорили. Лесообъездчики с Кукарских заводов наехали этак
на один скит и позорили. Меду одного, слышь, пудов с пять увезли, воску, крупчатки, денег… Много добра в скитах
лежит, вот и покорыстовались. Ну, поглянулось им, лесообъездчикам, они и давай другие скиты зорить… Большие деньги, сказывают, добыли и теперь в купцы вышли. Дома какие понастроили, одежу завели,
коней…
Елена понемногу приходила в себя. Открыв глаза, она увидела сперва зарево, потом стала различать лес и дорогу, потом почувствовала, что
лежит на хребте
коня и что держат ее сильные руки. Мало-помалу она начала вспоминать события этого дня, вдруг узнала Вяземского и вскрикнула от ужаса.
Зазвенел тугой татарский лук, спела тетива, провизжала стрела, угодила Максиму в белу грудь, угодила каленая под самое сердце. Закачался Максим
на седле, ухватился за конскую гриву; не хочется пасть добру молодцу, но доспел ему час,
на роду написанный, и свалился он
на сыру землю, зацепя стремя ногою. Поволок его
конь по чисту полю, и летит Максим,
лежа навзничь, раскидав белые руки, и метут его кудри мать сыру-земли, и бежит за ним по полю кровавый след.
Тетрадь
лежит перед ним
на косой доске столика-пюпитра; столик поставлен поверх одеяла, а ножки его врезаны в две дуги, как ноги игрушечного
коня.
Эти скромные картины русской ранней весны превосходны, весело зеленеющие озими играют
на солнце; поднятый к яровому посеву тучный чернозем
лежит как бархат и греется, тихие ручейки и речки то мелькают в перелогах, как волшебные зеркала в изумрудных рамах, то вьются как ленты, отражая в себе облака, — грунтовые дороги обсохли, но еще не завалены пылью — езда по ним удобна и приятна: копыта бегущих
коней не пылят и стучат мягко, колеса катят совсем без шуму, и след позади только маслится…
Между тем хозяйка молча подала знак рукою, чтоб они оба за нею следовали, и вышла;
на цыпочках они миновали темные сени, где спал стремянный Палицына, и осторожно спустились
на двор по четырем скрыпучим и скользким ступеням;
на дворе всё было тихо; собаки
на сворах
лежали под навесом и изредка лишь фыркали сытые
кони, или охотник произносил во сне бессвязные слова, поворачиваясь
на соломе под теплым полушубком.
Он понуждал рукой могучей
Коня, приталкивал ногой,
И влек за ним аркан летучий
Младого пленника <с> собой.
Гирей приближился — веревкой
Был связан русский, чуть живой.
Черкес спрыгнул, — рукою ловкой
Разрезывал канат; — но он
Лежал на камне — смертный сон
Летал над юной головою… //....................
Черкесы скачут уж — как раз
Сокрылись за горой крутою;
Уроком бьет полночный час.
Не видно было и чеканенных пряжек
на опушенном черным соболем малиновом бешмете боярина, потому что боярин
лежал своей грудью
на шее
коня и глядел
на что-то такое, что бережно везли перед ним его верные слуги.
Далеко от сраженья, меж кустов,
Питомец смелый трамских табунов,
Расседланный, хладея постепенно,
Лежал издохший
конь; и перед ним,
Участием исполненный живым,
Стоял черкес, соратника лишенный;
Крестом сжав руки и кидая взгляд
Завистливый туда,
на поле боя,
Он проклинать судьбу свою был рад;
Его печаль — была печаль героя!
И весь в поту, усталостью томим,
К нему в испуге подскакал Селим
(Он лук не напрягал еще, и стрелы
Все до одной в колчане были целы).
Между колесами телег,
Полузавешанных коврами,
Горит огонь: семья кругом
Готовит ужин; в чистом поле
Пасутся
кони; за шатром
Ручной медведь
лежит на воле.
Он, дурень, нагнул спину и, схвативши обеими руками за нагие ее ножки, пошел скакать, как
конь, по всему полю, и куда они ездили, он ничего не мог сказать; только воротился едва живой, и с той поры иссохнул весь, как щепка; и когда раз пришли
на конюшню, то вместо его
лежала только куча золы да пустое ведро: сгорел совсем; сгорел сам собою.
— Ась? — откликнулся он. — Да после-то? Очнулся я, смотрю: скачет к нам Иван Захаров
на вершной, в руках ружье держит. Подскакал вплоть; я к нему…
Лежать бы и ему рядом с Безруким, уж это верно, да спасибо, сам догадался. Как глянул
на меня — повернул
коня да давай его ружейным прикладом по бокам нахлестывать. Тут у него меринок человеческим голосом взвыл, право, да как взовьется, что твоя птица!
Встал Добрынюшка
на резвы ноги,
Он седлал
коня свого доброго,
Выезжал в поле к мать Непре-реке,
Увидал —
лежит сила ратная,
В сорок тысячей, вся побитая.
— Твой
конь менее счастлив, нежели ты сама. Он
лежит мертвый
на дне ущелья. Вы упали с ним с высокого откоса, княжна, и не запутайся ты в кусте архани, — тебя постигла бы участь твоего
коня — ты бы разбилась вдребезги.
Три дня после выезда нашего из Москвы он все спал: спал
на стоянках, спал и дорогою — и с этою целию, для доставления большего удобства себе, никого не подсаживал в беседку, а
лежал, растянувшись вдоль обоих мест
на передке. Лошадьми же правил кто-нибудь из нас, но, впрочем, мы это делали более для своего удовольствия, так как привычные к своему делу
кони сами знали, что им было нужно делать, и шли своею мерною ходою.
С правой стороны его стоял оседланный
конь и бил копытами о землю, потряхивая и звеня сбруей, слева — воткнуто было копье,
на котором развевалась грива хвостатого стального шишака; сам он был вооружен широким двуострым мечом, висевшим
на стальной цепочке, прикрепленной к кушаку, чугунные перчатки, крест-на-крест сложенные,
лежали на его коленях; через плечо висел у него
на шнурке маленький серебряный рожок;
на обнаженную голову сидевшего лились лучи лунного света и полуосвещали черные кудри волос, скатившиеся
на воротник полукафтана из буйволовой кожи; тяжелая кольчуга облегала его грудь.
С правой стороны его стоял оседланный
конь и бил копытами о землю, потряхивая и звеня сбруею; с левой — воткнуто было копье,
на котором развевалась грива хвостного стального шишака; сам он был вооружен широким двуострым мечом, висевшим
на стальной цепочке, прикрепленной к кушаку, чугунные перчатки, крест-накрест сложенные,
лежали на его коленях; через плечо висел у него
на шнурке маленький серебряный рожок;
на обнаженную голову сидевшего лились лучи лунного света и полуосвещали черные кудри волос, скатившиеся
на воротник полукафтанья из буйволовой кожи; тяжелая кольчуга облегала его грудь.
Еду, знаешь,
лежу в телеге-то
на сене, да трубочку, вот как теперь, покуриваю, а
кони помаленьку идут.