Неточные совпадения
— Разве можно тут разговаривать, — сказала она, — пройдите сюда, там одна Верочка. — И она вперед прошла
в соседнюю дверь крошечной, очевидно одиночной
камеры, отданной теперь
в распоряжение политических женщин. На нарах, укрывшись с головой,
лежала Вера Ефремовна.
Уголовные теперь затихли, и большинство спало. Несмотря на то, что люди
в камерах лежали и на нарах, и под нарами и
в проходах, они все не могли поместиться, и часть их
лежала на полу
в коридоре, положив головы на мешки и укрываясь сырыми халатами.
В следующей
камере было то же самое. Такая же была духота, вонь; точно так же впереди, между окнами, висел образ, а налево от двери стояла парашка, и так же все тесно
лежали бок с боком, и так же все вскочили и вытянулись, и точно так же не встало три человека. Два поднялись и сели, а один продолжал
лежать и даже не посмотрел на вошедших; это были больные. Англичанин точно так же сказал ту же речь и так же дал два Евангелия.
В камере, с нарами
в середине, все арестанты уже
лежали.
Всё утихло
в камере. Степан
лежал на своем месте на нарах и не спал еще. Василий подошел к нему и, дернув его за ногу, мигнул ему, чтобы он встал и вышел к нему. Степан сполз с нар и подошел к Василью.
Был очень солнечный августовский день. Он мешал профессору, поэтому шторы были опущены. Один гибкий на ножке рефлектор бросал пучок острого света на стеклянный стол, заваленный инструментами и стеклами. Отвалив спинку винтящегося кресла, Персиков
в изнеможении курил и сквозь полосы дыма смотрел мертвыми от усталости, но довольными глазами
в приоткрытую дверь
камеры, где, чуть-чуть подогревая и без того душный и нечистый воздух
в кабинете, тихо
лежал красный сноп луча.
Старик сторож
лежал животом на рогоже и, мигая, смотрел
в контрольное стекло первой
камеры.
В оранжерее горел яркий шар. Пришла и Дуня с горящим лицом и блистающими глазами. Александр Семенович нежно открыл контрольные стекла, и все стали поглядывать внутрь
камер. На белом асбестовом полу
лежали правильными рядами испещренные пятнами ярко-красные яйца,
в камерах было беззвучно… а шар вверху
в 15000 свечей тихо шипел…
Поднявшись на палубу, он отыскал немного провизии — сухарей, вяленой свинины и подошел к борту. Шлюпка, качаясь, стукала кормой
в шхуну; Аян спустился, но вдруг, еще не коснувшись ногами дна лодки, вспомнил что-то, торопливо вылез обратно и прошел
в крюйс-камеру, где
лежали бочонки с порохом.
Первая суета стихла
в старом этапном здании. Места заняты, споры об этих местах покончены. Арестанты
лежат на нарах, сидят кучками, играют
в три листика, иные уже дремлют. Из отдельных, «семейных»,
камер слышится крик ребят, матери баюкают грудных детей, а
в окна и открытые двери глядит сырая, но теплая сибирская ночь, и полная луна всплывает красноватым шаром над зубцами частокола.
Это голос первого его палача — Александры Яковлевны Пальм-Швейцарекой. Он почти и теперь, как и тогда, теряет сознание. Он припоминает, как он очнулся от обморока
в кабинете князя Александра Павловича, на той самой оттоманке, где
лежал мертвый, отравленный по его наущению князь. Он и теперь, как и тогда, быстро вскочил с кровати и несколько раз прошелся по
камере. Глубоко вздохнув, он сел снова.
Он привел его
в женскую
камеру и, растолкав столпившихся у одной из нар арестанток, указал ему на лежавшую на нарах княжну Маргариту. Она
лежала навзничь, с закрытыми глазами, приложив обе руки к груди, и стонала. Увидав ее, Антон Михайлович остолбенел и машинально взял за руку. Она открыла глаза и узнала его.
Один раз
в таком состоянии он решил лишить себя жизни.
В камере был душник, на котором можно было утвердить веревку с петлею и, став на койку, повеситься. Но не было веревки. Он стал разрывать простыню на узкие полосы, но полос этих оказалось мало. Тогда он решил заморить себя голодом и не ел два дня, но на третий день ослабел, и припадок галлюцинаций повторился с ним с особенной силой. Когда принесли ему пищу, он
лежал на полу без чувств, с открытыми глазами.
Меженецкий вошел с арестантом
в небольшую
камеру с нарами, на которых сидели и
лежали арестанты.
Помню, я даже бился головою о стены и часами
лежал в беспамятстве на каменном полу
камеры; и
в течение некоторого времени, дойдя до отчаяния, отказывался от употребления пищи, пока настойчивые требования организма не победили моего упрямства.