Неточные совпадения
Самгин еще в спальне слышал какой-то скрежет, — теперь, взглянув в окно, он увидал, что фельдшер Винокуров, повязав
уши синим шарфом, чистит железным скребком панель, а мальчик в фуражке гимназиста сметает снег метлою в кучки; влево от них, ближе
к баррикаде, работает еще кто-то. Работали так, как будто им не слышно охающих выстрелов. Но вот выстрелы прекратились, а скрежет на улице стал слышнее, и сильнее заныли кости
плеча.
— Откуда ты знаешь это? — спросил он. Дронов, приподняв
плечи к оттопыренным
ушам своим, небрежно сказал...
К Лидии подходили мужчины и женщины, низко кланялись ей, целовали руку; она вполголоса что-то говорила им, дергая
плечами, щеки и
уши ее сильно покраснели. Марина, стоя в углу, слушала Кормилицына; переступая с ноги на ногу, он играл портсигаром; Самгин, подходя, услыхал его мягкие, нерешительные слова...
Клим не мог представить его иначе, как у рояля, прикованным
к нему, точно каторжник
к тачке, которую он не может сдвинуть с места. Ковыряя пальцами двуцветные кости клавиатуры, он извлекал из черного сооружения негромкие ноты, необыкновенные аккорды и, склонив набок голову, глубоко спрятанную в
плечи, скосив глаза, присматривался
к звукам. Говорил он мало и только на две темы: с таинственным видом и тихим восторгом о китайской гамме и жалобно, с огорчением о несовершенстве европейского
уха.
К маленькому оратору подошла высокая дама и, опираясь рукою о
плечо, изящно согнула стан, прошептала что-то в
ухо ему, он встал и, взяв ее под руку, пошел
к офицеру. Дронов, мигая, посмотрев вслед ему, предложил...
Минуты две четверо в комнате молчали, прислушиваясь
к спору на террасе, пятый, Макаров, бесстыдно спал в углу, на низенькой тахте. Лидия и Алина сидели рядом,
плечо к плечу, Лидия наклонила голову, лица ее не было видно, подруга что-то шептала ей в
ухо. Варавка, прикрыв глаза, курил сигару.
Говоря, он склонял голову свою
к левому
плечу, как бы прислушиваясь
к словам своим, и раковина
уха его тихонько вздрагивала.
А она, отворотясь от этого сухого взгляда, обойдет сзади стула и вдруг нагнется
к нему и близко взглянет ему в лицо, положит на
плечо руки или нежно щипнет его за
ухо — и вдруг остановится на месте, оцепенеет, смотрит в сторону глубоко-задумчиво, или в землю, точно перемогает себя, или — может быть — вспоминает лучшие дни, Райского-юношу, потом вздохнет, очнется — и опять
к нему…
Версилов странно усмехнулся, нагнулся
к самому моему
уху и, взяв меня за
плечо, прошептал мне: «Он тебе все лжет».
Людей за столом подергивало, они тоже порою вскрикивали, подвизгивали, точно их обжигало; бородатый мастер хлопал себя по лысине и урчал что-то. Однажды он, наклонясь ко мне и покрыв мягкой бородою
плечо мое, сказал прямо в
ухо, обращаясь, словно
к взрослому...
Прижавшись
к плечу бабушки, мать шептала что-то на
ухо ей, — бабушка щурила глаза, точно в них светом било. Становилось всё скучнее.
В этот момент чья-то рука ударила старика по
плечу, и над его
ухом раздался сумасшедший хохот: это был дурачок Терешка, подкравшийся
к Луке Назарычу босыми ногами совершенно незаметно.
Он был одет в рубаху серого сукна, с карманом на груди, подпоясан ремнём, старенькие, потёртые брюки были заправлены за голенища смазных, плохо вычищенных сапог, и всё это не шло
к его широкому курносому лицу,
к густой, законно русской бороде, от глаз до
плеч; она обросла всю шею и даже торчала из
ушей, а голова у него — лысая, только на висках и на затылке развевались серые пряди жидких волос.
Полчаса пролежала она неподвижно; сквозь ее пальцы на подушку лились слезы. Она вдруг приподнялась и села: что-то странное совершалось в ней: лицо ее изменилось, влажные глаза сами собой высохли и заблестели, брови надвинулись, губы сжались. Прошло еще полчаса. Елена в последний раз приникла
ухом: не долетит ли до нее знакомый голос? — встала, надела шляпу, перчатки, накинула мантилью на
плечи и, незаметно выскользнув из дома, пошла проворными шагами по дороге, ведущей
к квартире Берсенева.
Господин с бакенбардами сидел рядом с молоденькой девушкой, полной, свежей и, не умолкая, звонко хохотавшей над тем, что он, склонясь
к плечу ее, шептал ей в
ухо.
— Ну, что? Что вы скажете? — победоносно спрашивал Александр Семенович. Все с любопытством наклоняли
уши к дверцам первой камеры. — Это они клювами стучат, цыплятки, — продолжал, сияя, Александр Семенович. — Не выведу цыпляток, скажете? Нет, дорогие мои. — И от избытка чувств он похлопал охранителя по
плечу. — Выведу таких, что вы ахнете. Теперь мне в оба смотреть, — строго добавил он. — Чуть только начнут вылупливаться, сейчас же мне дать знать.
Он протянул руку, коснувшись
плеча штурмана. Гарвей молчал. Аян потолкал его, затем нагнулся и приложил
ухо к груди — все кончилось.
Она уходит. После завтрака водворяется полный мир. Поручик шепчет на
ухо вдове самые пылкие слова и жмет ей под столом круглое колено, а она, раскрасневшись от еды и от пива, то прижимается
к нему
плечом, то отталкивает его и стонет с нервным смешком...
Легко может статься, что каждый из вас, поговорив друг с другом, обратится
к третьему лицу и, пожимая
плечами, шепнет ему на
ухо: «Фу, Боже мой, что это за скучный человек!» А между тем, оба вы, по приговору общего мнения, вовсе не заслуживаете такого названия.
С мужчин срывали часы, нагло, лицом
к лицу, запускали руку в карманы и вытаскивали бумажники, с женщин рвали цепочки, браслеты, фермуары, даже вырывали серьги из
ушей, не говоря уже о шалях и бурнусах, которые просто стягивались с
плеч, причем многие даже сами спешили освободиться от них, из боязни задушиться, так как застегнутый ворот давил собою горло.
— Конечно, — согласился Марко Данилыч. — А потом выберем денек, да
к ловцам рыбу ловить. Косных у меня вдоволь… Вверх по Оке махнем, не то на Волгу покатим…
Уху на бережку сварганим, похлебаем на прохладе!.. Так али нет, Зиновий Алексеич? — прибавил он, хлопнув по
плечу друга-приятеля.
И, взявши княгиню за
плечо, старуха потянула ее
к себе и прошептала ей на
ухо...
Но, наконец,
к ночи четвертого дня Кирилл явился — мрачный и тяжелый, но живой, хотя, впрочем, с несомненными знаками только что перенесенной тягостной борьбы с медведем: армяк и рубашка на одном
плече у него были прорваны насквозь, и сквозь прореху виднелось голое тело с страшным синяком, лицо возле носа было расцарапано и покрыто черными струпьями, а на шее под левым
ухом в складках кожи чернела засохшая кровь.
Здесь, у золотого карниза, где изображен сатир, выкидывающий козьими ногами затейливый скачок, улыбнулись ему тогда-то; тут, у мраморного стола, положили на
плечо могущую и многомилостивую руку, которую он тогда ж поцеловал; далее светлейший, ущипнув его в пухлую, румяную щеку, подвел
к огромному зеркалу, только что привезенному из Венеции, чтобы он полюбовался на свою рожу и лысую голову,
к которой сзади приклеены были ослиные
уши.
Вице-канцлер, внимая разительным убеждениям Бирона, сделал из руки щит над
ухом, чтобы лучше слышать, поднимал изредка
плеча, как бы сожалея, что не все слова слышать может, однако ж
к концу речи герцога торопливо, но крепко пожал ему руку, положил перст на губы и спешил опустить свою руку на трость, обратя разговор на посторонний предмет.
Флюгаркин пожал
плечами, наклонился
к моему
уху и во все горло гаркнул...
Он вскочил. Быстро надел пальто. Стало стыдно. Я, как стояла
к нему спиной, так подалась, откинула голову и с ласковым призывом подставила ему под губы лоб. Но он положил мне сзади руки на
плечи и, задыхаясь, прошептал на
ухо...
— Ах Боже мой! Боже мой! Что ж это?… Живот! Это конец! Ах Боже мой! — слышались голоса между офицерами. — На волосок мимо
уха прожужжала, — говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на
плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке
к перевязочному пункту.
Мимо
уха Резцова коротко зыкнула пуля. Он быстро втянул голову в
плечи и поспешил
к Катаранову. Катаранов, припав
к брустверу, смотрел в бинокль.
— Валечка! — донесся жалобный крик из комнаты Настасьи Филипповны. Она показалась на пороге с глазами, опухшими от слез, и, всплеснув руками, бросилась
к мальчику, встала на колени и замерла, положив голову на его
плечо, — только дрожали и переливались бриллианты в ее
ушах.
— C’est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что̀ вы сказали.] — сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до
ушей, за
ушами и до шеи и
плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался
к речам полковника и одобрительно закивал головой.