Неточные совпадения
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел было
к вам, Антон Антонович, с
тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра
тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях и у
того и у другого.
Анна Андреевна. Ну что ты?
к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на
то,
чтобы ей было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
В это время слышны шаги и откашливания в комнате Хлестакова. Все спешат наперерыв
к дверям, толпятся и стараются выйти, что происходит не без
того,
чтобы не притиснули кое-кого. Раздаются вполголоса восклицания...
Городничий. Я пригласил вас, господа, с
тем,
чтобы сообщить вам пренеприятное известие:
к нам едет ревизор.
Приготовь поскорее комнату для важного гостя,
ту, что выклеена желтыми бумажками;
к обеду прибавлять не трудись, потому что закусим в богоугодном заведении у Артемия Филипповича, а вина вели побольше; скажи купцу Абдулину,
чтобы прислал самого лучшего, а не
то я перерою весь его погреб.
Уважение
к старшим исчезло; агитировали вопрос, не следует ли, по достижении людьми известных лет, устранять их из жизни, но корысть одержала верх, и порешили на
том,
чтобы стариков и старух продать в рабство.
Выслушав показание Байбакова, помощник градоначальника сообразил, что ежели однажды допущено,
чтобы в Глупове был городничий, имеющий вместо головы простую укладку,
то, стало быть, это так и следует. Поэтому он решился выжидать, но в
то же время послал
к Винтергальтеру понудительную телеграмму [Изумительно!! — Прим. издателя.] и, заперев градоначальниково тело на ключ, устремил всю свою деятельность на успокоение общественного мнения.
Сначала говорил он довольно невнятно, но потом вник в предмет, и,
к общему удивлению, вместо
того чтобы защищать, стал обвинять.
Догадка эта подтверждается еще
тем, что из рассказа летописца вовсе не видно,
чтобы во время его градоначальствования производились частые аресты или чтоб кто-нибудь был нещадно бит, без чего, конечно, невозможно было бы обойтись, если б амурная деятельность его действительно была направлена
к ограждению общественной безопасности.
Наконец, всякий администратор добивается,
чтобы к нему питали доверие, а какой наилучший способ выразить это доверие, как не беспрекословное исполнение
того, чего не понимаешь?
Долгое время находилась я в состоянии томления, долгое время безуспешно стремилась
к свету, но князь
тьмы слишком искусен,
чтобы разом упустить из рук свою жертву!
Понятно, что, ввиду такого нравственного расстройства, главная забота нового градоначальника была направлена
к тому,
чтобы прежде всего снять с глуповцев испуг.
Что же, по-твоему, доблестнее: глава ли твоя, хотя и легкою начинкою начиненная, но и за всем
тем горе [Горе́ (церковно-славянск.) —
к небу.] устремляющаяся, или же стремящееся до́лу [До́лу (церковно-славянск.) — вниз,
к земле.] брюхо, на
то только и пригодное,
чтобы изготовлять…
Другая трудность состояла в непобедимом недоверии крестьян
к тому,
чтобы цель помещика могла состоять в чем-нибудь другом, кроме желания обобрать их сколько можно.
— Я не буду судиться. Я никогда не зарежу, и мне этого нe нужно. Ну уж! — продолжал он, опять перескакивая
к совершенно нейдущему
к делу, — наши земские учреждения и всё это — похоже на березки, которые мы натыкали, как в Троицын день, для
того чтобы было похоже на лес, который сам вырос в Европе, и не могу я от души поливать и верить в эти березки!
Одно привычное чувство влекло его
к тому,
чтобы снять с себя и на нее перенести вину; другое чувство, более сильное, влекло
к тому,
чтобы скорее, как можно скорее, не давая увеличиться происшедшему разрыву, загладить его.
Упоминалось о
том, что Бог сотворил жену из ребра Адама, и «сего ради оставит человек отца и матерь и прилепится
к жене, будет два в плоть едину» и что «тайна сия велика есть»; просили,
чтобы Бог дал им плодородие и благословение, как Исааку и Ревекке, Иосифу, Моисею и Сепфоре, и чтоб они видели сыны сынов своих.
А в душе Алексея Александровича, несмотря на полное теперь, как ему казалось, презрительное равнодушие
к жене, оставалось в отношении
к ней одно чувство — нежелание
того, чтоб она беспрепятственно могла соединиться с Вронским,
чтобы преступление ее было для нее выгодно.
О матери Сережа не думал весь вечер, но, уложившись в постель, он вдруг вспомнил о ней и помолился своими словами о
том,
чтобы мать его завтра,
к его рожденью, перестала скрываться и пришла
к нему.
Для
того же,
чтобы теоретически разъяснить всё дело и окончить сочинение, которое, сообразно мечтаниям Левина, должно было не только произвести переворот в политической экономии, но совершенно уничтожить эту науку и положить начало новой науке — об отношениях народа
к земле, нужно было только съездить за границу и изучить на месте всё, что там было сделано в этом направлении и найти убедительные доказательства, что всё
то, что там сделано, — не
то, что нужно.
Не позаботясь даже о
том,
чтобы проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал
к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не замечая
того, есть кто в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
— Не думаю, опять улыбаясь, сказал Серпуховской. — Не скажу,
чтобы не стоило жить без этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности
к той сфере деятельности, которую я избрал, и что в моих руках власть, какая бы она ни была, если будет,
то будет лучше, чем в руках многих мне известных, — с сияющим сознанием успеха сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе
к этому,
тем я больше доволен.
Теперь Анна уж признавалась себе, что он тяготится ею, что он с сожалением бросает свою свободу,
чтобы вернуться
к ней, и, несмотря на
то, она рада была, что он приедет.
Хотя она бессознательно (как она действовала в это последнее время в отношении ко всем молодым мужчинам) целый вечер делала всё возможное для
того,
чтобы возбудить в Левине чувство любви
к себе, и хотя она знала, что она достигла этого, насколько это возможно в отношении
к женатому честному человеку и в один вечер, и хотя он очень понравился ей (несмотря на резкое различие, с точки зрения мужчин, между Вронским и Левиным, она, как женщина, видела в них
то самое общее, за что и Кити полюбила и Вронского и Левина), как только он вышел из комнаты, она перестала думать о нем.
Туман, застилавший всё в ее душе, вдруг рассеялся. Вчерашние чувства с новой болью защемили больное сердце. Она не могла понять теперь, как она могла унизиться до
того,
чтобы пробыть целый день с ним в его доме. Она вошла
к нему в кабинет, чтоб объявить ему свое решение.
— Он не стоит
того,
чтобы ты страдала из-за него, — продолжала Дарья Александровна, прямо приступая
к делу.
Заметив
тот особенный поиск Ласки, когда она прижималась вся
к земле, как будто загребала большими шагами задними ногами и слегка раскрывала рот, Левин понял, что она тянула по дупелям, и, в душе помолившись Богу,
чтобы был успех, особенно на первую птицу, подбежал
к ней.
Левин часто замечал при спорах между самыми умными людьми, что после огромных усилий, огромного количества логических тонкостей и слов спорящие приходили наконец
к сознанию
того, что
то, что они долго бились доказать друг другу, давным давно, с начала спора, было известно им, но что они любят разное и потому не хотят назвать
того, что они любят,
чтобы не быть оспоренными.
Лошадь не была еще готова, но, чувствуя в себе особенное напряжение физических сил и внимания
к тому, что предстояло делать,
чтобы не потерять ни одной минуты, он, не дожидаясь лошади, вышел пешком и приказал Кузьме догонять себя.
Что он испытывал
к этому маленькому существу, было совсем не
то, что он ожидал. Ничего веселого и радостного не было в этом чувстве; напротив, это был новый мучительный страх. Это было сознание новой области уязвимости. И это сознание было так мучительно первое время, страх за
то,
чтобы не пострадало это беспомощное существо, был так силен, что из-за него и не заметно было странное чувство бессмысленной радости и даже гордости, которое он испытал, когда ребенок чихнул.
Он знал очень хорошо, что в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может быть смешна; но роль человека, приставшего
к замужней женщине и во что бы
то ни стало положившего свою жизнь на
то,
чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел на кузину.
В
то время как она отходила
к большим часам,
чтобы проверить свои, кто-то подъехал. Взглянув из окна, она увидала его коляску. Но никто не шел на лестницу, и внизу слышны были голоса. Это был посланный, вернувшийся в коляске. Она сошла
к нему.
— Нельзя согласиться даже с
тем, — сказал он, —
чтобы правительство имело эту цель. Правительство, очевидно, руководствуется общими соображениями, оставаясь индифферентным
к влияниям, которые могут иметь принимаемые меры. Например, вопрос женского образования должен бы был считаться зловредным, но правительство открывает женские курсы и университеты.
Левин стоял в маленькой зале, где курили и закусывали, подле группы своих, прислушиваясь
к тому, что говорили, и тщетно напрягая свои умственные силы,
чтобы понять, что говорилось.
Кроме
того (Левин чувствовал, что желчный помещик был прав), крестьяне первым и неизменным условием какого бы
то ни было соглашения ставили
то,
чтобы они не были принуждаемы
к каким бы
то ни было новым приемам хозяйства и
к употреблению новых орудий.
— Я вас давно знаю и очень рада узнать вас ближе. Les amis de nos amis sont nos amis. [Друзья наших друзей — наши друзья.] Но для
того чтобы быть другом, надо вдумываться в состояние души друга, а я боюсь, что вы этого не делаете в отношении
к Алексею Александровичу. Вы понимаете, о чем я говорю, — сказала она, поднимая свои прекрасные задумчивые глаза.
Ей хотелось спросить, где его барин. Ей хотелось вернуться назад и послать ему письмо,
чтобы он приехал
к ней, или самой ехать
к нему. Но ни
того, ни другого, ни третьего нельзя было сделать: уже впереди слышались объявляющие о ее приезде звонки, и лакей княгини Тверской уже стал в полуоборот у отворенной двери, ожидая ее прохода во внутренние комнаты.
Сообразив наконец
то, что его обязанность состоит в
том,
чтобы поднимать Сережу в определенный час и что поэтому ему нечего разбирать, кто там сидит, мать или другой кто, а нужно исполнять свою обязанность, он оделся, подошел
к двери и отворил ее.
Он подъехал
к беседкам в самое выгодное время для
того,
чтобы не обратить на себя ничьего внимания.
Досадуя на жену зa
то, что сбывалось
то, чего он ждал, именно
то, что в минуту приезда, тогда как у него сердце захватывало от волнения при мысли о
том, что с братом, ему приходилось заботиться о ней, вместо
того чтобы бежать тотчас же
к брату, Левин ввел жену в отведенный им нумер.
Вронский умышленно избегал
той избранной, великосветской толпы, которая сдержанно и свободно двигалась и переговаривалась пред беседками. Он узнал, что там была и Каренина, и Бетси, и жена его брата, и нарочно,
чтобы не развлечься, не подходил
к ним. Но беспрестанно встречавшиеся знакомые останавливали его, рассказывая ему подробности бывших скачек и расспрашивая его, почему он опоздал.
И довольно было этих слов,
чтобы то не враждебное, но холодное отношение друг
к другу, которого Левин так хотел избежать, опять установилось между братьями.
Ты хочешь,
чтобы я поехала
к ней, принимала бы ее и
тем реабилитировала бы ее в обществе; но ты пойми, что я не могу этого сделать.
Левин не поверил бы три месяца
тому назад, что мог бы заснуть спокойно в
тех условиях, в которых он был нынче;
чтобы, живя бесцельною, бестолковою жизнию, притом жизнию сверх средств, после пьянства (иначе он не мог назвать
того, что было в клубе), нескладных дружеских отношений с человеком, в которого когда-то была влюблена жена, и еще более нескладной поездки
к женщине, которую нельзя было иначе назвать, как потерянною, и после увлечения своего этою женщиной и огорчения жены, —
чтобы при этих условиях он мог заснуть покойно.
Узнав все новости, Вронский с помощию лакея оделся в мундир и поехал являться. Явившись, он намерен был съездить
к брату,
к Бетси и сделать несколько визитов с
тем, чтоб начать ездить в
тот свет, где бы он мог встречать Каренину. Как и всегда в Петербурге, он выехал из дома с
тем,
чтобы не возвращаться до поздней ночи.
Это была сухая, желтая, с черными блестящими глазами, болезненная и нервная женщина. Она любила Кити, и любовь ее
к ней, как и всегда любовь замужних
к девушкам, выражалась в желании выдать Кити по своему идеалу счастья замуж, и потому желала выдать ее за Вронского. Левин, которого она в начале зимы часто у них встречала, был всегда неприятен ей. Ее постоянное и любимое занятие при встрече с ним состояло в
том,
чтобы шутить над ним.
«Что как она не любит меня? Что как она выходит за меня только для
того,
чтобы выйти замуж? Что если она сама не знает
того, что делает? — спрашивал он себя. — Она может опомниться и, только выйдя замуж, поймет, что не любит и не могла любить меня». И странные, самые дурные мысли о ней стали приходить ему. Он ревновал ее
к Вронскому, как год
тому назад, как будто этот вечер, когда он видел ее с Вронским, был вчера. Он подозревал, что она не всё сказала ему.
Она села
к письменному столу, но, вместо
того чтобы писать, сложив руки на стол, положила на них голову и заплакала, всхлипывая и колеблясь всей грудью, как плачут дети.
Раздался звонок, прошли какие-то молодые мужчины, уродливые, наглые и торопливые и вместе внимательные
к тому впечатлению, которое они производили; прошел и Петр через залу в своей ливрее и штиблетах, с тупым животным лицом, и подошел
к ней,
чтобы проводить ее до вагона.
Уже раз взявшись за это дело, он добросовестно перечитывал всё, что относилось
к его предмету, и намеревался осенью ехать зa границу, чтоб изучить еще это дело на месте, с
тем чтобы с ним уже не случалось более по этому вопросу
того, что так часто случалось с ним по различным вопросам. Только начнет он, бывало, понимать мысль собеседника и излагать свою, как вдруг ему говорят: «А Кауфман, а Джонс, а Дюбуа, а Мичели? Вы не читали их. Прочтите; они разработали этот вопрос».