Неточные совпадения
Получив от лакея Сергея Ивановича адрес брата, Левин тотчас же собрался ехать
к нему, но, обдумав, решил отложить свою поездку до вечера. Прежде всего, для
того чтобы иметь душевное спокойствие, надо было решить
то дело, для которого он приехал в Москву. От брата Левин поехал в присутствие Облонского и, узнав о Щербацких, поехал туда, где ему сказали, что он может застать Кити.
Это была сухая, желтая, с черными блестящими глазами, болезненная и нервная женщина. Она любила Кити, и любовь ее
к ней, как и всегда любовь замужних
к девушкам, выражалась в желании выдать Кити по своему идеалу счастья замуж, и потому желала выдать ее за Вронского. Левин, которого она в начале зимы часто у них встречала, был всегда неприятен ей. Ее постоянное и любимое занятие при встрече с ним состояло в
том,
чтобы шутить над ним.
После графини Лидии Ивановны приехала приятельница, жена директора, и рассказала все городские новости. В три часа и она уехала, обещаясь приехать
к обеду. Алексей Александрович был в министерстве. Оставшись одна, Анна дообеденное время употребила на
то,
чтобы присутствовать при обеде сына (он обедал отдельно) и
чтобы привести в порядок свои вещи, прочесть и ответить на записки и письма, которые у нее скопились на столе.
Узнав все новости, Вронский с помощию лакея оделся в мундир и поехал являться. Явившись, он намерен был съездить
к брату,
к Бетси и сделать несколько визитов с
тем, чтоб начать ездить в
тот свет, где бы он мог встречать Каренину. Как и всегда в Петербурге, он выехал из дома с
тем,
чтобы не возвращаться до поздней ночи.
— Он не стоит
того,
чтобы ты страдала из-за него, — продолжала Дарья Александровна, прямо приступая
к делу.
—
К чему тут еще Левин? Не понимаю, зачем тебе нужно мучать меня? Я сказала и повторяю, что я горда и никогда, никогда я не сделаю
того, что ты делаешь, —
чтобы вернуться
к человеку, который тебе изменил, который полюбил другую женщину. Я не понимаю, не понимаю этого! Ты можешь, а я не могу!
Он знал очень хорошо, что в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может быть смешна; но роль человека, приставшего
к замужней женщине и во что бы
то ни стало положившего свою жизнь на
то,
чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел на кузину.
— Ну, bonne chance, [желаю вам удачи,] — прибавила она, подавая Вронскому палец, свободный от держания веера, и движением плеч опуская поднявшийся лиф платья, с
тем чтобы, как следует, быть вполне голою, когда выйдет вперед,
к рампе, на свет газа и на все глаза.
Он уже входил, ступая во всю ногу,
чтобы не шуметь, по отлогим ступеням террасы, когда вдруг вспомнил
то, что он всегда забывал, и
то, что составляло самую мучительную сторону его отношений
к ней, — ее сына с его вопрошающим, противным, как ему казалось, взглядом.
Когда она думала о сыне и его будущих отношениях
к бросившей его отца матери, ей так становилось страшно за
то, что она сделала, что она не рассуждала, а, как женщина, старалась только успокоить себя лживыми рассуждениями и словами, с
тем чтобы всё оставалось по старому и
чтобы можно было забыть про страшный вопрос, что будет с сыном.
Он подъехал
к беседкам в самое выгодное время для
того,
чтобы не обратить на себя ничьего внимания.
Вронский умышленно избегал
той избранной, великосветской толпы, которая сдержанно и свободно двигалась и переговаривалась пред беседками. Он узнал, что там была и Каренина, и Бетси, и жена его брата, и нарочно,
чтобы не развлечься, не подходил
к ним. Но беспрестанно встречавшиеся знакомые останавливали его, рассказывая ему подробности бывших скачек и расспрашивая его, почему он опоздал.
Как убившийся ребенок, прыгая, приводит в движенье свои мускулы,
чтобы заглушить боль, так для Алексея Александровича было необходимо умственное движение,
чтобы заглушить
те мысли о жене, которые в ее присутствии и в присутствии Вронского и при постоянном повторении его имени требовали
к себе внимания.
Но, хотя он и отдыхал теперь,
то есть не работал над своим сочинением, он так привык
к умственной деятельности, что любил высказывать в красивой сжатой форме приходившие ему мысли и любил,
чтобы было кому слушать.
— Я не буду судиться. Я никогда не зарежу, и мне этого нe нужно. Ну уж! — продолжал он, опять перескакивая
к совершенно нейдущему
к делу, — наши земские учреждения и всё это — похоже на березки, которые мы натыкали, как в Троицын день, для
того чтобы было похоже на лес, который сам вырос в Европе, и не могу я от души поливать и верить в эти березки!
А в душе Алексея Александровича, несмотря на полное теперь, как ему казалось, презрительное равнодушие
к жене, оставалось в отношении
к ней одно чувство — нежелание
того, чтоб она беспрепятственно могла соединиться с Вронским,
чтобы преступление ее было для нее выгодно.
Она села
к письменному столу, но, вместо
того чтобы писать, сложив руки на стол, положила на них голову и заплакала, всхлипывая и колеблясь всей грудью, как плачут дети.
Ей хотелось спросить, где его барин. Ей хотелось вернуться назад и послать ему письмо,
чтобы он приехал
к ней, или самой ехать
к нему. Но ни
того, ни другого, ни третьего нельзя было сделать: уже впереди слышались объявляющие о ее приезде звонки, и лакей княгини Тверской уже стал в полуоборот у отворенной двери, ожидая ее прохода во внутренние комнаты.
— Ах, такая тоска была! — сказала Лиза Меркалова. — Мы поехали все ко мне после скачек. И всё
те же, и всё
те же! Всё одно и
то же. Весь вечер провалялись по диванам. Что же тут веселого? Нет, как вы делаете,
чтобы вам не было скучно? — опять обратилась она
к Анне. — Стоит взглянуть на вас, и видишь, — вот женщина, которая может быть счастлива, несчастна, но не скучает. Научите, как вы это делаете?
— «Никак», — подхватил он тонко улыбаясь, — это лучшее средство. — Я давно вам говорю, — обратился он
к Лизе Меркаловой, — что для
того чтобы не было скучно, надо не думать, что будет скучно. Это всё равно, как не надо бояться, что не заснешь, если боишься бессонницы. Это самое и сказала вам Анна Аркадьевна.
Отношения
к мужу были яснее всего. С
той минуты, как Анна полюбила Вронского, он считал одно свое право на нее неотъемлемым. Муж был только излишнее и мешающее лицо. Без сомнения, он был в жалком положении, но что было делать? Одно, на что имел право муж, это было на
то,
чтобы потребовать удовлетворения с оружием в руках, и на это Вронский был готов с первой минуты.
— Не думаю, опять улыбаясь, сказал Серпуховской. — Не скажу,
чтобы не стоило жить без этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности
к той сфере деятельности, которую я избрал, и что в моих руках власть, какая бы она ни была, если будет,
то будет лучше, чем в руках многих мне известных, — с сияющим сознанием успеха сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе
к этому,
тем я больше доволен.
К этому еще присоединилось присутствие в тридцати верстах от него Кити Щербацкой, которую он хотел и не мог видеть, Дарья Александровна Облонская, когда он был у нее, звала его приехать: приехать с
тем,
чтобы возобновить предложение ее сестре, которая, как она давала чувствовать, теперь примет его.
Горница была большая, с голландскою печью и перегородкой. Под образами стоял раскрашенный узорами стол, лавка и два стула. У входа был шкафчик с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин позаботился о
том,
чтобы Ласка, бежавшая дорогой и купавшаяся в лужах, не натоптала пол, и указал ей место в углу у двери. Оглядев горницу, Левин вышел на задний двор. Благовидная молодайка в калошках, качая пустыми ведрами на коромысле, сбежала впереди его зa водой
к колодцу.
Другая трудность состояла в непобедимом недоверии крестьян
к тому,
чтобы цель помещика могла состоять в чем-нибудь другом, кроме желания обобрать их сколько можно.
Кроме
того (Левин чувствовал, что желчный помещик был прав), крестьяне первым и неизменным условием какого бы
то ни было соглашения ставили
то,
чтобы они не были принуждаемы
к каким бы
то ни было новым приемам хозяйства и
к употреблению новых орудий.
Уже раз взявшись за это дело, он добросовестно перечитывал всё, что относилось
к его предмету, и намеревался осенью ехать зa границу, чтоб изучить еще это дело на месте, с
тем чтобы с ним уже не случалось более по этому вопросу
того, что так часто случалось с ним по различным вопросам. Только начнет он, бывало, понимать мысль собеседника и излагать свою, как вдруг ему говорят: «А Кауфман, а Джонс, а Дюбуа, а Мичели? Вы не читали их. Прочтите; они разработали этот вопрос».
Для
того же,
чтобы теоретически разъяснить всё дело и окончить сочинение, которое, сообразно мечтаниям Левина, должно было не только произвести переворот в политической экономии, но совершенно уничтожить эту науку и положить начало новой науке — об отношениях народа
к земле, нужно было только съездить за границу и изучить на месте всё, что там было сделано в этом направлении и найти убедительные доказательства, что всё
то, что там сделано, — не
то, что нужно.
Манера обращения принца с
теми самыми лицами, которые,
к удивлению Вронского, из кожи вон лезли,
чтобы доставлять ему русские удовольствия, была презрительна.
— Нельзя согласиться даже с
тем, — сказал он, —
чтобы правительство имело эту цель. Правительство, очевидно, руководствуется общими соображениями, оставаясь индифферентным
к влияниям, которые могут иметь принимаемые меры. Например, вопрос женского образования должен бы был считаться зловредным, но правительство открывает женские курсы и университеты.
Левин часто замечал при спорах между самыми умными людьми, что после огромных усилий, огромного количества логических тонкостей и слов спорящие приходили наконец
к сознанию
того, что
то, что они долго бились доказать друг другу, давным давно, с начала спора, было известно им, но что они любят разное и потому не хотят назвать
того, что они любят,
чтобы не быть оспоренными.
Не позаботясь даже о
том,
чтобы проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал
к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не замечая
того, есть кто в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
«Что как она не любит меня? Что как она выходит за меня только для
того,
чтобы выйти замуж? Что если она сама не знает
того, что делает? — спрашивал он себя. — Она может опомниться и, только выйдя замуж, поймет, что не любит и не могла любить меня». И странные, самые дурные мысли о ней стали приходить ему. Он ревновал ее
к Вронскому, как год
тому назад, как будто этот вечер, когда он видел ее с Вронским, был вчера. Он подозревал, что она не всё сказала ему.
Упоминалось о
том, что Бог сотворил жену из ребра Адама, и «сего ради оставит человек отца и матерь и прилепится
к жене, будет два в плоть едину» и что «тайна сия велика есть»; просили,
чтобы Бог дал им плодородие и благословение, как Исааку и Ревекке, Иосифу, Моисею и Сепфоре, и чтоб они видели сыны сынов своих.
Он понимал все роды и мог вдохновляться и
тем и другим; но он не мог себе представить
того,
чтобы можно было вовсе не знать, какие есть роды живописи, и вдохновляться непосредственно
тем, что есть в душе, не заботясь, будет ли
то, что он напишет, принадлежать
к какому-нибудь известному роду.
Одно привычное чувство влекло его
к тому,
чтобы снять с себя и на нее перенести вину; другое чувство, более сильное, влекло
к тому,
чтобы скорее, как можно скорее, не давая увеличиться происшедшему разрыву, загладить его.
Досадуя на жену зa
то, что сбывалось
то, чего он ждал, именно
то, что в минуту приезда, тогда как у него сердце захватывало от волнения при мысли о
том, что с братом, ему приходилось заботиться о ней, вместо
того чтобы бежать тотчас же
к брату, Левин ввел жену в отведенный им нумер.
О матери Сережа не думал весь вечер, но, уложившись в постель, он вдруг вспомнил о ней и помолился своими словами о
том,
чтобы мать его завтра,
к его рожденью, перестала скрываться и пришла
к нему.
Ты хочешь,
чтобы я поехала
к ней, принимала бы ее и
тем реабилитировала бы ее в обществе; но ты пойми, что я не могу этого сделать.
Ну, я приеду
к Анне Аркадьевне; она поймет, что я не могу ее звать
к себе или должна это сделать так,
чтобы она не встретила
тех, кто смотрит иначе: это ее же оскорбит.
Сообразив наконец
то, что его обязанность состоит в
том,
чтобы поднимать Сережу в определенный час и что поэтому ему нечего разбирать, кто там сидит, мать или другой кто, а нужно исполнять свою обязанность, он оделся, подошел
к двери и отворил ее.
Варенька, услыхав голос Кити и выговор ее матери, быстро легкими шагами подошла
к Кити. Быстрота движений, краска, покрывавшая оживленное лицо, — всё показывало, что в ней происходило что-то необыкновенное. Кити знала, что̀ было это необыкновенное, и внимательно следила за ней. Она теперь позвала Вареньку только затем,
чтобы мысленно благословить ее на
то важное событие, которое, по мысли Кити, должно было совершиться нынче после обеда в лесу.
Он стоял пред ней с страшно блестевшими из-под насупленных бровей глазами и прижимал
к груди сильные руки, как будто напрягая все силы свои,
чтобы удержать себя. Выражение лица его было бы сурово и даже жестоко, если б оно вместе с
тем не выражало страдания, которое трогало ее. Скулы его тряслись, и голос обрывался.
Заметив
тот особенный поиск Ласки, когда она прижималась вся
к земле, как будто загребала большими шагами задними ногами и слегка раскрывала рот, Левин понял, что она тянула по дупелям, и, в душе помолившись Богу,
чтобы был успех, особенно на первую птицу, подбежал
к ней.
Самые разнообразные предположения
того, о чем он сбирается говорить с нею, промелькнули у нее в голове: «он станет просить меня переехать
к ним гостить с детьми, и я должна буду отказать ему; или о
том,
чтобы я в Москве составила круг для Анны… Или не о Васеньке ли Весловском и его отношениях
к Анне? А может быть, о Кити, о
том, что он чувствует себя виноватым?» Она предвидела всё только неприятное, но не угадала
того, о чем он хотел говорить с ней.
Разговор зашел о
том, как Тушкевич с Весловским одни ездили в лодке, и Тушкевич стал рассказывать про последние гонки в Петербурге в Яхт-Клубе. Но Анна, выждав перерыв, тотчас же обратилась
к архитектору,
чтобы вывести его из молчания.
Во время же игры Дарье Александровне было невесело. Ей не нравилось продолжавшееся при этом игривое отношение между Васенькой Весловским и Анной и
та общая ненатуральность больших, когда они одни, без детей, играют в детскую игру. Но,
чтобы не расстроить других и как-нибудь провести время, она, отдохнув, опять присоединилась
к игре и притворилась, что ей весело. Весь этот день ей всё казалось, что она играет на театре с лучшими, чем она, актерами и что ее плохая игра портит всё дело.
Левин стоял в маленькой зале, где курили и закусывали, подле группы своих, прислушиваясь
к тому, что говорили, и тщетно напрягая свои умственные силы,
чтобы понять, что говорилось.
Теперь Анна уж признавалась себе, что он тяготится ею, что он с сожалением бросает свою свободу,
чтобы вернуться
к ней, и, несмотря на
то, она рада была, что он приедет.
Но дело в
том, ― она, ожидая этого развода здесь, в Москве, где все его и ее знают, живет три месяца; никуда не выезжает, никого не видает из женщин, кроме Долли, потому что, понимаешь ли, она не хочет,
чтобы к ней ездили из милости; эта дура княжна Варвара ― и
та уехала, считая это неприличным.