Неточные совпадения
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских
и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные
места. Вот недавно один поручик пишет
к приятелю
и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его
у себя. Хотите, прочту?
Стоите вы в темном
и смрадном
месте и привязаны
к столбу, а привязки сделаны из змий
и на груди (
у вас) доска, на которой написано:"Сей есть ведомый покровитель нечестивых
и агарян"[
Из театра Степан Аркадьич заехал в Охотный ряд, сам выбрал рыбу
и спаржу
к обеду
и в 12 часов был уже
у Дюссо, где ему нужно было быть
у троих, как на его счастье, стоявших в одной гостинице:
у Левина, остановившегося тут
и недавно приехавшего из-за границы,
у нового своего начальника, только что поступившего на это высшее
место и ревизовавшего Москву,
и у зятя Каренина, чтобы его непременно привезти обедать.
― А, Алины-Надины. Ну,
у нас
места нет. А иди
к тому столу да занимай скорее
место, ― сказал князь
и, отвернувшись, осторожно принял тарелку с ухою из налимов.
И, заметив полосу света, пробившуюся с боку одной из суконных стор, он весело скинул ноги с дивана, отыскал ими шитые женой (подарок ко дню рождения в прошлом году), обделанные в золотистый сафьян туфли
и по старой, девятилетней привычке, не вставая, потянулся рукой
к тому
месту, где в спальне
у него висел халат.
Горница была большая, с голландскою печью
и перегородкой. Под образами стоял раскрашенный узорами стол, лавка
и два стула.
У входа был шкафчик с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало,
и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая дорогой
и купавшаяся в лужах, не натоптала пол,
и указал ей
место в углу
у двери. Оглядев горницу, Левин вышел на задний двор. Благовидная молодайка в калошках, качая пустыми ведрами на коромысле, сбежала впереди его зa водой
к колодцу.
― Это Яшвин, ― отвечал Туровцыну Вронский
и присел на освободившееся подле них
место. Выпив предложенный бокал, он спросил бутылку. Под влиянием ли клубного впечатления или выпитого вина Левин разговорился с Вронским о лучшей породе скота
и был очень рад, что не чувствует никакой враждебности
к этому человеку. Он даже сказал ему между прочим, что слышал от жены, что она встретила его
у княгини Марьи Борисовны.
Через час Анна рядом с Голенищевым
и с Вронским на переднем
месте коляски подъехали
к новому красивому дому в дальнем квартале. Узнав от вышедшей
к ним жены дворника, что Михайлов пускает в свою студию, но что он теперь
у себя на квартире в двух шагах, они послали ее
к нему с своими карточками, прося позволения видеть его картины.
У всякого есть свой задор:
у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки
и удивительно чувствует все глубокие
места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит
и грезит о том, как бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым
и даже незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так
и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе
к личности станционного смотрителя или ямщиков, — словом,
у всякого есть свое, но
у Манилова ничего не было.
Когда стали подходить
к кресту, я вдруг почувствовал, что нахожусь под тяжелым влиянием непреодолимой, одуревающей застенчивости,
и, чувствуя, что
у меня никогда не достанет духу поднести свой подарок, я спрятался за спину Карла Иваныча, который, в самых отборных выражениях поздравив бабушку, переложил коробочку из правой руки в левую, вручил ее имениннице
и отошел несколько шагов, чтобы дать
место Володе.
Раскольников пошел прямо
и вышел
к тому углу на Сенной, где торговали мещанин
и баба, разговаривавшие тогда с Лизаветой; но их теперь не было. Узнав
место, он остановился, огляделся
и обратился
к молодому парню в красной рубахе, зевавшему
у входа в мучной лабаз.
Я тотчас мое
место наметил, подсел
к матери
и начинаю о том, что я тоже приезжий, что какие всё тут невежи, что они не умеют отличать истинных достоинств
и питать достодолжного уважения; дал знать, что
у меня денег много; пригласил довезти в своей карете; довез домой, познакомился (в какой-то каморке от жильцов стоят, только что приехали).
Человек пять стояли, оборотясь затылками
к месту катастрофы, лица
у них радостны,
и маленький, рыжий мужичок, часто крестясь, захлебываясь словами, уверял...
— Ах, если б можно было написать про вас, мужчин, все, что я знаю, — говорила она, щелкая вальцами,
и в ее глазах вспыхивали зеленоватые искры. Бойкая, настроенная всегда оживленно, окутав свое тело подростка в яркий китайский шелк, она, мягким шариком, бесшумно каталась из комнаты в комнату, напевая французские песенки, переставляя с
места на
место медные
и бронзовые позолоченные вещи,
и стрекотала, как сорока, — страсть
к блестящему
у нее была тоже сорочья, да
и сама она вся пестро блестела.
Клим не мог представить его иначе, как
у рояля, прикованным
к нему, точно каторжник
к тачке, которую он не может сдвинуть с
места. Ковыряя пальцами двуцветные кости клавиатуры, он извлекал из черного сооружения негромкие ноты, необыкновенные аккорды
и, склонив набок голову, глубоко спрятанную в плечи, скосив глаза, присматривался
к звукам. Говорил он мало
и только на две темы: с таинственным видом
и тихим восторгом о китайской гамме
и жалобно, с огорчением о несовершенстве европейского уха.
В антракте он пошел в ложу
к Ольге
и едва протеснился до нее между двух каких-то франтов. Чрез пять минут он ускользнул
и остановился
у входа в кресла, в толпе. Акт начался,
и все торопились
к своим
местам. Франты из ложи Ольги тоже были тут
и не видели Обломова.
Плохо верили обломовцы
и душевным тревогам; не принимали за жизнь круговорота вечных стремлений куда-то,
к чему-то; боялись как огня увлечения страстей;
и как в другом
месте тело
у людей быстро сгорало от волканической работы внутреннего, душевного огня, так душа обломовцев мирно, без помехи утопала в мягком теле.
Обломов сиял, идучи домой.
У него кипела кровь, глаза блистали. Ему казалось, что
у него горят даже волосы. Так он
и вошел
к себе в комнату —
и вдруг сиянье исчезло
и глаза в неприятном изумлении остановились неподвижно на одном
месте: в его кресле сидел Тарантьев.
На ночь он уносил рисунок в дортуар,
и однажды, вглядываясь в эти нежные глаза, следя за линией наклоненной шеи, он вздрогнул,
у него сделалось такое замиранье в груди, так захватило ему дыханье, что он в забытьи, с закрытыми глазами
и невольным, чуть сдержанным стоном, прижал рисунок обеими руками
к тому
месту, где было так тяжело дышать. Стекло хрустнуло
и со звоном полетело на пол…
Вскоре
у бабушки в спальне поднялась штора, зашипел в сенях самовар, голуби
и воробьи начали слетаться
к тому
месту, где привыкли получать от Марфеньки корм. Захлопали двери, пошли по двору кучера, лакеи, а занавеска все не шевелилась.
Обращаясь от двора
к дому, Райский в сотый раз усмотрел там, в маленькой горенке, рядом с бабушкиным кабинетом, неизменную картину: молчаливая, вечно шепчущая про себя Василиса, со впалыми глазами, сидела
у окна, век свой на одном
месте, на одном стуле, с высокой спинкой
и кожаным, глубоко продавленным сиденьем, глядя на дрова да на копавшихся в куче сора кур.
«Ишь ведь! снести его
к матери; чего он тут на фабрике шлялся?» Два дня потом молчал
и опять спросил: «А что мальчик?» А с мальчиком вышло худо: заболел,
у матери в угле лежит, та
и место по тому случаю
у чиновников бросила,
и вышло
у него воспаление в легких.
Но, во-первых, я
и у ней, в ее комнате, всегда был принят наедине,
и она могла сказать мне все что угодно,
и не переселяясь
к Татьяне Павловне; стало быть, зачем же назначать другое
место у Татьяны Павловны?
Разом вышла
и другая история: пропали деньги в банке, под носом
у Зерщикова, пачка в четыреста рублей. Зерщиков указывал
место, где они лежали, «сейчас только лежали»,
и это
место оказывалось прямо подле меня, соприкасалось со мной, с тем
местом, где лежали мои деньги, то есть гораздо, значит, ближе ко мне, чем
к Афердову.
И тут
у перевоза мальчика, над самой рекой, на том самом
месте,
и беспременно, чтобы два кулачка вот так
к груди прижал,
к обоим сосочкам.
— Есть. До свиданья, Крафт; благодарю вас
и жалею, что вас утрудил! Я бы, на вашем
месте, когда
у самого такая Россия в голове, всех бы
к черту отправлял: убирайтесь, интригуйте, грызитесь про себя — мне какое дело!
Было уже восемь часов; я бы давно пошел, но все поджидал Версилова: хотелось ему многое выразить,
и сердце
у меня горело. Но Версилов не приходил
и не пришел.
К маме
и к Лизе мне показываться пока нельзя было, да
и Версилова, чувствовалось мне, наверно весь день там не было. Я пошел пешком,
и мне уже на пути пришло в голову заглянуть во вчерашний трактир на канаве. Как раз Версилов сидел на вчерашнем своем
месте.
К счастью, прибыл обед, нарочно заказанный накануне где-то поблизости (через Ламберта
и Альфонсинку)
у одного замечательного француза-повара, жившего без
места и искавшего поместиться в аристократическом доме или в клубе.
— Мадье де Монжо? — повторил он вдруг опять на всю залу, не давая более никаких объяснений, точно так же как давеча глупо повторял мне
у двери, надвигаясь на меня: Dolgorowky? Поляки вскочили с
места, Ламберт выскочил из-за стола, бросился было
к Андрееву, но, оставив его, подскочил
к полякам
и принялся униженно извиняться перед ними.
Меня сорвало с него
и ударило грудью о кресло так сильно, что кресло хотя
и осталось на
месте, потому что было привязано
к полу, но
у него подломилась ножка, а меня перебросило через него
и повлекло дальше по полу.
Голландцы продолжали распространяться внутрь, не встречая препятствий, потому что кафры, кочуя по пустым пространствам, не успели еще сосредоточиться в одном
месте. Им даже нравилось соседство голландцев,
у которых они могли воровать скот, по наклонности своей
к грабежу
и к скотоводству как
к промыслу, свойственному всем кочующим народам.
Суда наши держались с нами, но адмирал разослал их: транспорт «Князь Меншиков» — в Шанхай, за справками, шкуну —
к острову Батану отыскать якорное
место и заготовить провизию, корвет — еще куда-то. Сами идем на островок Гамильтон,
у корейского берега,
и там дождемся транспорта.
«А что, если б
у японцев взять Нагасаки?» — сказал я вслух, увлеченный мечтами. Некоторые засмеялись. «Они пользоваться не умеют, — продолжал я, — что бы было здесь, если б этим портом владели другие? Посмотрите, какие
места! Весь Восточный океан оживился бы торговлей…» Я хотел развивать свою мысль о том, как Япония связалась бы торговыми путями, через Китай
и Корею, с Европой
и Сибирью; но мы подъезжали
к берегу. «Где же город?» — «Да вот он», — говорят. «Весь тут? за мысом ничего нет? так только-то?»
Но довольно Ликейских островов
и о Ликейских островах, довольно
и для меня
и для вас! Если захотите знать подробнее долготу, широту
места, пространство, число островов, не поленитесь сами взглянуть на карту, а о нравах жителей, об обычаях, о произведениях, об истории — прочтите
у Бичи,
у Бельчера. Помните условие: я пишу только письма
к вам о том, что вижу сам
и что переживаю изо дня в день.
Простыми глазами сразу увидишь, что находишься по преимуществу в земледельческом государстве
и что недаром рука богдыхана касается однажды в год плуга как главного, великого деятеля страны: всякая вещь обдуманно, не как-нибудь, применена
к делу; все обработано, окончено; не увидишь кучки соломы, небрежно
и не
у места брошенной, нет упадшего плетня
и блуждающей среди посевов козы или коровы; не валяется нигде оставленное без умысла
и бесполезно гниющее бревно или какой-нибудь подобный годный в дело предмет.
— А, он хочет видеть во всей прелести? Пускай видит. Я писал, меня не слушают. Так пускай узнают из иностранной печати, — сказал генерал
и подошел
к обеденному столу,
у которого хозяйка указала
места гостям.
И такой взгляд на свою жизнь
и свое
место в мире составился
у Масловой. Она была проститутка, приговоренная
к каторге,
и, несмотря на это, она составила себе такое мировоззрение, при котором могла одобрить себя
и даже гордиться перед людьми своим положением.
Он также поспешно, с портфелем под мышкой,
и так же махая рукой, прошел
к своему
месту у окна
и тотчас же погрузился в чтение
и пересматривание бумаг, пользуясь каждой минутой для того, чтобы приготовиться
к делу.
Поступать на
место было не
к чему, скоро надо было родить,
и она поселилась
у деревенской вдовы-повитухи, торговавшей вином.
Привалов в эту горячую пору успел отделать вчерне свой флигелек в три окна, куда
и перешел в начале мая; другую половину флигеля пока занимали Телкин
и Нагибин. Работа по мельнице приостановилась, пока не были подысканы новые рабочие. Свободное время, которое теперь оставалось
у Привалова, он проводил на полях, присматриваясь
к крестьянскому хозяйству на
месте.
— Недостойная комедия, которую я предчувствовал, еще идя сюда! — воскликнул Дмитрий Федорович в негодовании
и тоже вскочив с
места. — Простите, преподобный отец, — обратился он
к старцу, — я человек необразованный
и даже не знаю, как вас именовать, но вас обманули, а вы слишком были добры, позволив нам
у вас съехаться. Батюшке нужен лишь скандал, для чего — это уж его расчет.
У него всегда свой расчет. Но, кажется, я теперь знаю для чего…
У меня в К-ской губернии адвокат есть знакомый-с, с детства приятель-с, передавали мне чрез верного человека, что если приеду, то он мне
у себя на конторе
место письмоводителя будто бы даст-с, так ведь, кто его знает, может,
и даст…
Дмитрий Федорович встал, в волнении шагнул шаг
и другой, вынул платок, обтер со лба пот, затем сел опять, но не на то
место, где прежде сидел, а на другое, на скамью напротив,
у другой стены, так что Алеша должен был совсем
к нему повернуться.
— Да, конечно, я чего-то ожидал,
и он прав…»
И ему опять в сотый раз припомнилось, как он в последнюю ночь
у отца подслушивал
к нему с лестницы, но с таким уже страданием теперь припомнилось, что он даже остановился на
месте как пронзенный: «Да, я этого тогда ждал, это правда!
— Я, кажется, теперь все понял, — тихо
и грустно ответил Алеша, продолжая сидеть. — Значит, ваш мальчик — добрый мальчик, любит отца
и бросился на меня как на брата вашего обидчика… Это я теперь понимаю, — повторил он раздумывая. — Но брат мой Дмитрий Федорович раскаивается в своем поступке, я знаю это,
и если только ему возможно будет прийти
к вам или, всего лучше, свидеться с вами опять в том самом
месте, то он попросит
у вас при всех прощения… если вы пожелаете.
Признаюсь, я именно подумал тогда, что он говорит об отце
и что он содрогается, как от позора, при мысли пойти
к отцу
и совершить с ним какое-нибудь насилие, а между тем он именно тогда как бы на что-то указывал на своей груди, так что, помню,
у меня мелькнула именно тогда же какая-то мысль, что сердце совсем не в той стороне груди, а ниже, а он ударяет себя гораздо выше, вот тут, сейчас ниже шеи,
и все указывает в это
место.
Он сорвался с
места и, отворив дверь, быстро прошел в комнату. Перезвон бросился за ним. Доктор постоял было еще секунд пять как бы в столбняке, смотря на Алешу, потом вдруг плюнул
и быстро пошел
к карете, громко повторяя: «Этта, этта, этта, я не знаю, что этта!» Штабс-капитан бросился его подсаживать. Алеша прошел в комнату вслед за Колей. Тот стоял уже
у постельки Илюши. Илюша держал его за руку
и звал папу. Чрез минуту воротился
и штабс-капитан.
Когда он вышел за ограду скита, чтобы поспеть в монастырь
к началу обеда
у игумена (конечно, чтобы только прислужить за столом),
у него вдруг больно сжалось сердце,
и он остановился на
месте: пред ним как бы снова прозвучали слова старца, предрекавшего столь близкую кончину свою.
Похоже было на то, что джентльмен принадлежит
к разряду бывших белоручек-помещиков, процветавших еще при крепостном праве; очевидно, видавший свет
и порядочное общество, имевший когда-то связи
и сохранивший их, пожалуй,
и до сих пор, но мало-помалу с обеднением после веселой жизни в молодости
и недавней отмены крепостного права обратившийся вроде как бы в приживальщика хорошего тона, скитающегося по добрым старым знакомым, которые принимают его за уживчивый складный характер, да еще
и ввиду того, что все же порядочный человек, которого даже
и при ком угодно можно посадить
у себя за стол, хотя, конечно, на скромное
место.
В среднем течении Кулумбе очень извилиста. Она все время жмется
к утесам
и у подножия их образует глубокие ямы. Во многих
местах русло ее завалено камнями
и занесено буреломом. Можно представить себе, что здесь делается во время наводнений! Один раз я, другой раз Дерсу оборвались в ямы
и вымокли как следует.