Неточные совпадения
Раздался звонок, прошли какие-то молодые
мужчины, уродливые, наглые и торопливые и вместе внимательные
к тому впечатлению, которое они производили; прошел и Петр через залу в своей ливрее и штиблетах,
с тупым животным
лицом, и подошел
к ней, чтобы проводить ее до вагона.
Вронский в эти три месяца, которые он провел
с Анной за границей, сходясь
с новыми людьми, всегда задавал себе вопрос о том, как это новое
лицо посмотрит на его отношения
к Анне, и большею частью встречал в
мужчинах какое должно понимание. Но если б его спросили и спросили тех, которые понимали «как должно», в чем состояло это понимание, и он и они были бы в большом затруднении.
Войдя в залу, я спрятался в толпе
мужчин и начал делать свои наблюдения. Грушницкий стоял возле княжны и что-то говорил
с большим жаром; она его рассеянно слушала, смотрела по сторонам, приложив веер
к губкам; на
лице ее изображалось нетерпение, глаза ее искали кругом кого-то; я тихонько подошел сзади, чтоб подслушать их разговор.
Мужчины здесь, как и везде, были двух родов: одни тоненькие, которые всё увивались около дам; некоторые из них были такого рода, что
с трудом можно было отличить их от петербургских, имели так же весьма обдуманно и со вкусом зачесанные бакенбарды или просто благовидные, весьма гладко выбритые овалы
лиц, так же небрежно подседали
к дамам, так же говорили по-французски и смешили дам так же, как и в Петербурге.
Пока ее не было, ее имя перелетало среди людей
с нервной и угрюмой тревогой,
с злобным испугом. Больше говорили
мужчины; сдавленно, змеиным шипением всхлипывали остолбеневшие женщины, но если уж которая начинала трещать — яд забирался в голову. Как только появилась Ассоль, все смолкли, все со страхом отошли от нее, и она осталась одна средь пустоты знойного песка, растерянная, пристыженная, счастливая,
с лицом не менее алым, чем ее чудо, беспомощно протянув руки
к высокому кораблю.
Холеное, голое
лицо это, покрытое туго натянутой, лоснящейся, лайковой кожей, голубоватой на месте бороды, наполненное розовой кровью,
с маленьким пухлым ртом,
с верхней губой, капризно вздернутой
к маленькому, мягкому носу, ласковые, синеватые глазки и седые, курчавые волосы да и весь облик этого человека вызывал совершенно определенное впечатление — это старая женщина в костюме
мужчины.
Я хотел было напомнить детскую басню о лгуне; но как я солгал первый, то мораль была мне не
к лицу. Однако ж пора было вернуться
к деревне. Мы шли
с час все прямо, и хотя шли в тени леса, все в белом
с ног до головы и легком платье, но было жарко. На обратном пути встретили несколько малайцев,
мужчин и женщин. Вдруг до нас донеслись знакомые голоса. Мы взяли направо в лес, прямо на голоса, и вышли на широкую поляну.
Антонида Ивановна тихонько засмеялась при последних словах, но как-то странно, даже немного болезненно, что уж совсем не шло
к ее цветущей здоровьем фигуре. Привалов
с удивлением посмотрел на нее. Она тихо опустила глаза и сделала серьезное
лицо. Они прошли молча весь зал, расталкивая публику и кланяясь знакомым. Привалов чувствовал, что
мужчины с удивлением следили глазами за его дамой и отпускали на ее счет разные пикантные замечания, какие делаются в таких случаях.
Один только наследник из Петербурга, важный
мужчина с греческим носом и благороднейшим выражением
лица, Ростислав Адамыч Штоппель, не вытерпел, пододвинулся боком
к Недопюскину и надменно глянул на него через плечо.
Суета на балконе затихла. Барыня
с мальчиком и господин в золотых очках подошли
к самым перилам; остальные почтительно остановились на заднем плане. Из глубины сада пришел садовник в фартуке и стал неподалеку от дедушки. Откуда-то вылезший дворник поместился позади садовника. Это был огромный бородатый
мужчина с мрачным, узколобым, рябым
лицом. Одет он был в новую розовую рубашку, по которой шли косыми рядами крупные черные горошины.
Несмотря на свои пятьдесят лет, князь мог еще быть назван, по всей справедливости,
мужчиною замечательной красоты: благообразный
с лица и несколько уж плешивый, что, впрочем,
к нему очень шло, среднего роста, умеренно полный,
с маленькими, красивыми руками, одетый всегда молодо, щеголевато и со вкусом, он имел те приятные манеры, которые напоминали несколько манеры ветреных, но милых маркизов.
И в то же время этот «добрый малый» шел рядом
с ним кошачьей походкой, слегка прислоняясь
к нему, и заглядывал ему в
лицо; и шел он в образе молодого женского существа, от которого так и веяло тем разбирающим и томящим, тихим и жгучим соблазном, каким способны донимать нашего брата — грешного, слабого
мужчину, одни — и то некоторые и то не чистые, а
с надлежащей помесью — славянские натуры!
Старик вынул из бумажника фотографию. В кресле сидит
мужчина средних лет, гладко причесанный, елейного вида,
с правильными чертами
лица, окаймленного расчесанной волосок
к волоску не широкой и не узкой бородой. Левая рука его покоится на двух книгах, на маленьком столике, правая держится за шейную часовую цепочку, сбегающую по бархатному жилету под черным сюртуком.
На барском месте в пошевнях сидел очень маленького роста
мужчина, закутанный в медвежью шубу,
с лицом, гордо приподнятым вверх,
с голубыми глазами, тоже закинутыми
к небесам, и
с небольшими, торчащими, как у таракана, усиками, — точно он весь стремился упорхнуть куда-то ввысь.
Ни он, ни я не успели выйти.
С двух сторон коридора раздался шум; справа кто-то бежал, слева торопливо шли несколько человек. Бежавший справа, дородный
мужчина с двойным подбородком и угрюмым
лицом, заглянул в дверь; его
лицо дико скакнуло, и он пробежал мимо, махая рукой
к себе; почти тотчас он вернулся и вошел первым. Благоразумие требовало не проявлять суетливости, поэтому я остался, как стоял, у стола. Бутлер, походив, сел; он был сурово бледен и нервно потирал руки. Потом он встал снова.
В это время подошел
к столу высокий
мужчина с усами,
с лицом безжизненного цвета, одетый в коротенькую, не по росту, грязную донельзя рубашку, в таких же грязных кальсонах и босиком. Волосы его были растрепаны, глаза еле глядели из-под опухших красных век. Видно было, что он со страшного похмелья и только что встал от сна.
К этому письму была приложена фотография, изображавшая молодого
мужчину с бритым
лицом, в широкополой шляпе и
с пледом, перекинутым через плечо.
После этого легкого разговора граф встал и пошел
к балкону, чтобы рассмотреть окружные виды.
Лицо его, одушевившееся несколько при разговоре
с Клеопатрою Николаевною, сделалось по-прежнему важно и холодно. Вслед за ним потянулись
мужчины; граф начал разговаривать
с хозяином.
Бешметев действительно никаким образом не мог быть отнесен по своей наружности
к красивым и статным
мужчинам: среднего роста, но широкий в плечах,
с впалою грудью и
с большими руками, он подлинно был, как выражаются дамы, очень дурно сложен и даже неуклюж; в движениях его обнаруживалась какая-то вялость и неповоротливость; но если бы вы стали всматриваться в его широкое бледное и неправильное
лицо, в его большие голубые глаза, то постепенно стали бы открывать что-то такое, что вам понравилось бы, очень понравилось.
Господин Кругликов встал, вошел в свою каморку, снял со стены какой-то портрет в вычурной рамке, сделанной
с очевидно нарочитым старанием каким-нибудь искусным поселенцем, и принес его
к нам. На портрете, значительно уже выцветшем от времени, я увидел группу: красивая молодая женщина,
мужчина с резкими, характерными чертами
лица,
с умным взглядом серых глаз, в очках, и двое детей.
Когда он откинул свой треух на плечи, я увидал молодое, раскрасневшееся от мороза
лицо мужчины лет тридцати; крупные черты его были отмечены тем особенным выражением, какое нередко приходилось мне замечать на
лицах старост арестантских артелей и вообще на
лицах людей, привыкших
к признанию и авторитету в своей среде, но в то же время вынужденных постоянно держаться настороже
с посторонними.
Вечером два доктора — один костлявый, лысый,
с широкою рыжею бородою, другой
с еврейским
лицом, черномазый и в дешевых очках — делали Ольге Михайловне какую-то операцию.
К тому, что чужие
мужчины касались ее тела, она относилась совершенно равнодушно. У нее уже не было ни стыда, ни воли, и каждый мог делать
с нею, что хотел. Если бы в это время кто-нибудь бросился на нее
с ножом или оскорбил Петра Дмитрича, или отнял бы у нее права на маленького человечка, то она не сказала бы ни одного слова.
Больше я ничего не слышал, так как уснул. На другой день утром, когда мы подходили
к Севастополю, была неприятная сырая погода. Покачивало. Шамохин сидел со мной в рубке, о чем-то думал и молчал.
Мужчины с поднятыми воротниками пальто и дамы
с бледными, заспанными
лицами, когда позвонили
к чаю, стали спускаться вниз. Одна дама, молодая и очень красивая, та самая, которая в Волочиске сердилась на таможенных чиновников, остановилась перед Шамохиным и сказала ему
с выражением капризного, избалованного ребенка...
Входили цыгане:
мужчины высокие, долгошеие,
с угрюмыми, скучными
лицами, и женщины — скромные, почти все в черном, усиленно равнодушные
к разговорам, замечаниям и винам на столе.
С мужчин срывали часы, нагло,
лицом к лицу, запускали руку в карманы и вытаскивали бумажники,
с женщин рвали цепочки, браслеты, фермуары, даже вырывали серьги из ушей, не говоря уже о шалях и бурнусах, которые просто стягивались
с плеч, причем многие даже сами спешили освободиться от них, из боязни задушиться, так как застегнутый ворот давил собою горло.
В свое время Позднышев влюбляется, женится. Все, конечно, происходит очень просто, без всяких этих «радостных ужасов», которые испытываются Наташами и Левиными. «Джерси было ей особенно
к лицу, также и локоны. После проведенного в близости
с ней дня захотелось еще большей близости». И вот — брак.
С одной стороны — мужчина-блудник, у которого горят глаза на женское мясо,
с другой — женщина, «или раба на базаре, или привада на капкан».
Висленев очутился
лицом к лицу с белокурым, средних лет
мужчиной, одетым в вышесказанную полосатую материю,
с изрядною окладистою бородой и светло-голубыми глазами.
Я сел
к столику и спросил водки. Противны были люди кругом, противно ухал орган.
Мужчины с развязными, землистыми
лицами кричали и вяло размахивали руками; худые, некрасивые женщины смеялись зеленовато-бледными губами. Как будто все надолго были сложены кучею в сыром подвале и вот вылезли из него — помятые, слежавшиеся, заплесневелые… Какими кусками своих излохмаченных душ могут они еще принять жизнь?
Екатерина Петровна очнулась от шума шагов, встала
с колен, обернулась и очутилась
лицом к лицу с незнакомым ей
мужчиной.
В один майский вечер того ж года,
с которого начался наш рассказ, садились в карету, поданную
к террасе гельметского господского дома, женщина зрелых лет, в амазонском платье, и за нею
мужчина, лет под пятьдесят,
с улыбающимся
лицом, отмеченным шрамом на лбу.
Почти тоже ежедневным гостем семейства Боровиковых и тоже вносивших свою лепту в хозяйственную сокровищницу Марьи Викентьевны, но неимевшим определенного назначения ни
к одной из ее дочерей, был офицер запаса армии Александр Федорович Кашин —
мужчина более чем средних лет,
с довольно правильными чертами
лица медно-красного цвета,
с вьющимися каштановыми волосами и на две стороны расчесанной окладистой бородой.
Высокий, статный брюнет,
с красивым
лицом восточного типа,
с большими блестящими, как бы подернутыми маслом глазами, он казался человеком, которого природа-мать оделила всеми данными для беспечальной жизни, а потому облако грусти, всегда покрывавшее его
лицо, вносило дисгармонию в общий вид блестящего юноши и невольно привлекало
к нему внимание как
мужчин, так и женщин, посещающих казино.
Он был
мужчина толстый,
с солидным брюшком; голова седая и плешивая, черты
лица правильные, крупные и
с выражением кислоты, принимаемой за глубокую ученость. На
лице его сияла приветливая и вкрадчивая улыбка, которую он всегда принимал, когда привозили
к нему отдавать детей. Походка его была торопливая, движения озабоченные.
Спиною
к Густаву и
лицом к женщине стоял другой
мужчина, высокий, в поношенном французском кафтане из толстого сукна серого цвета, в тафтяном нижнем платье,
с полотняным фартуком, в цветных шерстяных чулках и башмаках на толстых подошвах и высоких каблуках,
с медными пряжками.
После концерта проходит минута в молчании. Алексей Алексеич, вспотевший, красный, изнеможенный, садится на подоконник и окидывает присутствующих мутным, отяжелевшим, но победным взглядом. В толпе слушателей он,
к великому своему неудовольствию, усматривает диакона Авдиесова. Диакон, высокий, плотный
мужчина,
с красным рябым
лицом и
с соломой в волосах, стоит, облокотившись о печь, и презрительно ухмыляется.
«Но самые ужасные картины этот редкий очевидец наблюдал в Битлисе. Еще не доходя до Битлиса, в лесу он увидел группу свежезарезанных
мужчин и возле них трех женщин, — совершенно голых — повешенных за ноги. Около одной из них ползал годовалый ребенок и тянулся ручками
к матери, а мать
с налитым кровью
лицом, еще живая, протягивала руки
к ребенку; но они не могли дотянуться друг до друга».
— Правда, миленький! Неразлучные мы
с тобою. Это — правда. Правда — вот эти плоские мятые юбки, висящие на стене в своем голом безобразии. Правда — вот эта кровать, на которой тысячи пьяных
мужчин бились в корчах гнусного сладострастья. Правда — вот эта душистая, старая, влажная вонь, которая липнет
к лицу и от которой противно жить. Правда — эта музыка и шпоры. Правда — она, эта женщина
с бледным, измученным
лицом и жалко-счастливою улыбкой.
С левого фланга шел ближе всех
к Багратиону ротный командир, круглолицый, статный
мужчина с глупым, счастливым выражением
лица, тот самый, который выбежал из балагана.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила
с его
лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что́ он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать. Недоставало громкого разговора между
мужчинами и спора о чем-нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и
к нему-то Берг привлек Пьера.