Неточные совпадения
Перед лётками ульев рябили в глазах кружащиеся и толкущиеся на одном месте, играющие пчелы и трутни, и среди их, всё в одном направлении, туда в
лес на цветущую липу и назад
к ульям, пролетали рабочие пчелы с взяткой и за взяткой.
— Насколько ты, с твоей сдержанностью, аристократичнее других! Так приятно видеть, что ты не швыряешь своих мыслей, знаний бессмысленно и ненужно, как это делают все, рисуясь друг
перед другом! У тебя есть уважение
к тайнам твоей души, это — редко. Не выношу людей, которые кричат, как заплутавшиеся в
лесу слепые. «Я, я, я», — кричат они.
А на другой день вечером они устроили пышный праздник примирения — чай с пирожными, с конфектами, музыкой и танцами.
Перед началом торжества они заставили Клима и Бориса поцеловаться, но Борис, целуя, крепко сжал зубы и закрыл глаза, а Клим почувствовал желание укусить его. Потом Климу предложили прочитать стихи Некрасова «Рубка
леса», а хорошенькая подруга Лидии Алина Телепнева сама вызвалась читать, отошла
к роялю и, восторженно закатив глаза, стала рассказывать вполголоса...
Не всякий и сумеет войти в избу
к Онисиму; разве только что посетитель упросит ее стать
к лесу задом, а
к нему
передом.
Перед сумерками Дерсу ходил на охоту. Назад он вернулся с пустыми руками. Повесив ружье на сучок дерева, он сел
к огню и заявил, что нашел что-то в
лесу, но забыл, как этот предмет называется по-русски.
Мы отправились
к нему. Посреди
леса, на расчищенной и разработанной поляне, возвышалась одинокая усадьба Хоря. Она состояла из нескольких сосновых срубов, соединенных заборами;
перед главной избой тянулся навес, подпертый тоненькими столбиками. Мы вошли. Нас встретил молодой парень, лет двадцати, высокий и красивый.
Утром, как только мы отошли от бивака, тотчас же наткнулись на тропку. Она оказалась зверовой и шла куда-то в горы! Паначев повел по ней. Мы начали было беспокоиться, но оказалось, что на этот раз он был прав. Тропа привела нас
к зверовой фанзе. Теперь смешанный
лес сменился лиственным редколесьем. Почуяв конец пути, лошади прибавили шаг. Наконец показался просвет, и вслед за тем мы вышли на опушку
леса.
Перед нами была долина реки Улахе. Множество признаков указывало на то, что деревня недалеко.
Возле
леса, на горе, дремал с закрытыми ставнями старый деревянный дом; мох и дикая трава покрывали его крышу; кудрявые яблони разрослись
перед его окнами;
лес, обнимая своею тенью, бросал на него дикую мрачность; ореховая роща стлалась у подножия его и скатывалась
к пруду.
Он сильно встряхнулся, сначала
передом, потом задом, мотнул головой и зубами почесал свой бок и затем легкой рысцой направился
к лесу.
Но вот
лес начинает мельчать; впереди сквозь редкие насаждения деревьев белеет свет, возвещающий поляну, реку или деревню. Вот
лес уже кончился, и
перед вами речонка, через которую вы когда-то переезжали летом вброд. Но теперь вы ее не узнаете;
перед вами целое море воды, потопившей собою и луга и
лес верст на семь. Вы подъезжаете
к спуску, около которого должен стоять дощаник, но его нет.
Посредник обиделся (
перед ним действительно как будто фига вдруг выросла) и уехал, а Конон Лукич остался дома и продолжал «колотиться» по-старому. Зайдет в
лес — бабу поймает, лукошко с грибами отнимет; заглянет в поле — скотину выгонит и штраф возьмет. С утра до вечера все в маете да в маете. Только в праздник
к обедне сходит, и как ударят
к «Достойно», непременно падет на колени, вынет платок и от избытка чувств сморкнется.
В гостиной он, заикаясь, раболепствовал
перед матерью, исполнял все ее желания, бранил людей, ежели они не делали того, что приказывала Анна Дмитриевна, у себя же в кабинете и в конторе строго взыскивал за то, что взяли
к столу без его приказания утку или послали
к соседке мужика по приказанию Анны Дмитриевны узнать о здоровье, или крестьянских девок, вместо того чтобы полоть в огороде, послали в
лес за малиной.
Не торопясь да Богу помолясь, никем не видимые, через поля и овраги, через долы и луга, пробираются они на пустошь Уховщину и долго не верят глазам своим. Стоит
перед ними лесище стена стеной, стоит, да только вершинами в вышине гудёт. Деревья все одно
к одному, красные — сосняк; которые в два, а которые и в три обхвата; стволы у них прямые, обнаженные, а вершины могучие, пушистые: долго, значит, еще этому
лесу стоять можно!
Города становились меньше и проще, пошли
леса и речки, потянулись поля и плантации кукурузы… И по мере того, как местность изменялась, как в окна врывался вольный ветер полей и
лесов, Матвей подходил
к окнам все чаще, все внимательнее присматривался
к этой стране, развертывавшей
перед ним, торопливо и мимолетно, мирные картины знакомой лозищанину жизни.
Разжалованный барон вскочил на ноги и быстрым шагом пошел в область дыма, где была его рота. Полторацкому подали его маленького каракового кабардинца, он сел на него и, выстроив роту, повел ее
к цепи по направлению выстрелов. Цепь стояла на опушке
леса перед спускающейся голой балкой. Ветер тянул на
лес, и не только спуск балки, но и та сторона ее были ясно видны.
Стоило некоторым людям, участникам и неучастникам этого дела, свободным от внушения, еще тогда, когда только готовились
к этому делу, смело высказывать свое негодование
перед совершившимися в других местах истязаниями и отвращение и презрение
к людям, участвовавшим в них, стоило в настоящем тульском деле некоторым лицам выразить нежелание участвовать в нем, стоило проезжавшей барыне и другим лицам тут же на станции высказать тем, которые ехали в этом поезде, свое негодование
перед совершаемым ими делом, стоило одному из полковых командиров, от которых требовались части войск для усмирения, высказать свое мнение, что военные не могут быть палачами, и благодаря этим и некоторым другим, кажущимся неважными частным воздействиям на людей, находящихся под внушением, дело приняло совсем другой оборот, и войска, приехав на место, не совершили истязаний, а только срубили
лес и отдали его помещику.
Он поднялся, взял свою чашку, длинную палку и пошел
к Служней слободе, а воевода стоял, смотрел ему вслед и чувствовал, как
перед ним ходенем ходит вся Служняя слобода, Яровая, и
лес за Яровой, и горы.
Минуты, часы безмолвною чередой пробегали над моею головой, и я спохватился, как незаметно подкрался тот роковой час, когда тоска так властно овладевает сердцем, когда «чужая сторона» враждебно веет на него всем своим мраком и холодом, когда
перед встревоженным воображением грозно встают неизмеримою, неодолимою далью все эти горы,
леса, бесконечные степи, которые залегли между тобой и всем дорогим, далеким, потерянным, что так неотступно манит
к себе и что в этот час как будто совсем исчезает из виду, рея в сумрачной дали слабым угасающим огоньком умирающей надежды…
«Что сказать ему? — думала она. — Я скажу, что ложь тот же
лес: чем дальше в
лес, тем труднее выбраться из него. Я скажу: ты увлекся своею фальшивою ролью и зашел слишком, далеко; ты оскорбил людей, которые были
к тебе привязаны и не сделали тебе никакого зла. Поди же, извинись
перед ними, посмейся над самим собой, и тебе станет легко. А если хочешь тишины и одиночества, то уедем отсюда вместе».
Ну, разговариваем этак, едем себе не торопясь.
К тайге подъехали,
к речушке. Перевоз тут. Речка в малую воду узенькая: паром толканешь, он уж и на другой стороне. Перевозчиков и не надо. Ребятки проснулись, продрали глазенки-то, глядят: ночь ночью.
Лес это шумит, звезды на небе, луна только
перед светом подымается… Ребятам-то и любо… Известное дело — несмысли!
Мы широко по дебрям и
лесамПеред Европою пригожей
Расступимся! Мы обернемся
к вам
Своею азиатской рожей!
Артелями в
лесах больше работают: человек по десяти, по двенадцати и больше. На сплав рубить рядят лесников высковские промышленники, разделяют им на Покров задатки, а расчет дают
перед Пасхой либо по сплаве плотов. Тут не без обману бывает: во всяком деле толстосум сумеет прижать бедного мужика, но промеж себя в артели у лесников всякое дело ведется начистоту… Зато уж чужой человек
к артели в лапы не попадайся: не помилует, оберет как липочку и в грех того не поставит.
Уж стал месяц бледнеть, роса пала, близко
к свету, а Жилин до края
леса не дошел. «Ну, — думает, — еще тридцать шагов пройду, сверну в
лес и сяду». Прошел тридцать шагов, видит —
лес кончается. Вышел на край — совсем светло, как на ладонке
перед ним степь и крепость, и налево, близехонько под горой, огни горят, тухнут, дым стелется и люди у костров.
Стали обращаться
к колдунам и знахарям —
к доморощенным мастерам черной и белой магии, из которых одни «наводили» что-то наговорами и ворожбою на лист глухой крапивы и дули пылью по ветру, а другие выносили откуда-то свои обглоданные избенными прусаками иконки в
лес и там
перед ними шептали, обливали их водою и оставляли ночевать на дереве, — но дождя все-таки не было, и даже прекратились росы.
Когда воспитанницы поднимались на гору, заросшую хвойным
лесом, и
перед ними развернулся во всей его красе Финский залив, Дуне и Дорушке, особенно чутким
к красоте природы, казалось, что сердчишки их дрогнут и расколются от счастья в груди.
Удэхеец вбил два колышка в снег
перед входом в свое жилище, затем обошел юрту и у каждого угла, повертываясь лицом
к лесу, кричал «э-е» и бросал один уголек. Потом он возвратился в жилище, убрал идола с синими глазами, заткнул за корье свой бубен и подбросил дров в огонь. Затем Маха сел на прежнее место, руками обтер свое лицо и стал закуривать трубку. Я понял, что камланье кончено, и начал греть чай.
— Сударь! — сказал Я с достоинством. — Здесь произошло печальное недоразумение.
Перед вами вочеловечившийся Сатана… вы понимаете? Он вышел на вечернюю прогулку и неосторожно заблудился в
лесу… в
лесу, сударь, в
лесу! Не будете ли добры, сударь, и не укажете ли ему ближайшей дороги
к вечности? Ага! Благодарю вас, я так и думал. Прощайте!
— Василий Иваныч, — особенно тихо, точно на исповеди, заговорил Хрящев, наклонившись
к нему и держа за повод лошадь, — не судите так горько. Мужик обижен
лесом. Поспрошайте — здесь такие богатства, а чьи? Казна, барин, купец, а у общины что? На дровенки осины нет, не то что строевого заказника… В нем эта обида, Василий Иваныч, засела, все равно что наследственный недуг. Она его делает равнодушным, а не другое что. Чувство ваше понимаю. Но не хочу лукавить
перед вами. Надо и им простить.
Развод! Серафима за целый год ни разу серьезно не разобрала с ним своего положения. Каков бы ни был ее муженек, но ведь она убежала от него; нельзя же им без сроку состоять в такой «воровской жизни», как он сегодня про себя выразился там, в
лесу,
перед калиткой палисадника. Она не хочет приставать
к нему, впутывать его в счеты с мужем, показывает бескорыстие своей страсти. Положение-то от этого не меняется. Надо же его выяснить, и ему первому не след играть роль безнаказанного похитителя чужих жен.
А ведь Серафима-то, пожалуй, и не по-бабьи права.
К чему было «срамиться»
перед Калерией, бухаться в
лесу на колени, когда можно было снять с души своей неблаговидный поступок без всякого срама? Именно следовало сделать так, как она сейчас, хоть и распаленная гневом, говорила: она сумела бы перетолковать с Калерией, и деньги та получила бы в два раза. Можно добыть сумму
к осени и выдать ей документ.
Брама-Глинский (так он зовется по театру, в паспорте же он значится Гуськовым) отошел
к окну, заложил руки в карманы и стал глядеть на улицу.
Перед его глазами расстилалась громадная пустошь, огороженная серым забором, вдоль которого тянулся целый
лес прошлогоднего репейника. За пустошью темнела чья-то заброшенная фабрика с наглухо забитыми окнами. Около трубы кружилась запоздавшая галка. Вся эта скучная, безжизненная картина начинала уже подергиваться вечерними сумерками.
Перед рассветом
Сегодня кладов ищут по
лесам,
Сегодня папоротник таинственным расцветом
К себе манит искателей…
Если бы Бобка мог надеть шапку-невидимку и проследить в ней за убежавшим от него в
лесу Митькой, то он увидел бы, что после их ссоры его босоногий приятель побежал не на хутор, а в лесной домик
к Мае,
к которой являлся ежедневно с рассказами про них, хуторских барчат. Выслушав Митьку, Мая побежала в чащу, где находился маленький Бобка, и
перед ним, как прежде
перед его сестрой Лидочкой, разыграла из себя фею.
Местность, где находилась ферма, вопреки мрачным краскам, на которые не поскупилась в описании Ирена в разговоре со своей подругой, была очень живописна. Справа был густой
лес, почти примыкающий
к саду, слева открывалось необозримое пространство полей и лугов; сзади фермы, на берегу протекающей извилинами реки, раскинулось большое село, с красиво разбросанными в большинстве новыми избами и каменной церковью изящной архитектуры.
Перед фермой вилась и уходила вдаль большая дорога.
— Вижу-ста избушку на курьих ножках. Избушка, избушка, встань
к нам
передом, а
к лесу задом! Чур, да не Баба ли яга, костяная нога, ворочается там на помеле? А что-то возится, с нами крестная сила!