Неточные совпадения
Барыня с
досадой скажет: «Только начала было девчонка приучаться
к службе, как вдруг слегла и умерла…» Ключница семидесяти лет проворчит: «Какие нынче слуги, хуже всякой барышни», и отправится на кутью и поминки.
Мать поплачет, поплачет и начнет попивать — тем дело и кончено.
Но согласись, милый друг, согласись сам, какова вдруг загадка и какова
досада слышать, когда вдруг этот хладнокровный бесенок (потому что она стояла пред
матерью с видом глубочайшего презрения ко всем нашим вопросам, а
к моим преимущественно, потому что я, черт возьми, сглупил, вздумал было строгость показать, так как я глава семейства, — ну, и сглупил), этот хладнокровный бесенок так вдруг и объявляет с усмешкой, что эта «помешанная» (так она выразилась, и мне странно, что она в одно слово с тобой: «Разве вы не могли, говорит, до сих пор догадаться»), что эта помешанная «забрала себе в голову во что бы то ни стало меня замуж за князя Льва Николаича выдать, а для того Евгения Павлыча из дому от нас выживает…»; только и сказала; никакого больше объяснения не дала, хохочет себе, а мы рот разинули, хлопнула дверью и вышла.
К большой моей
досаде, я проснулся довольно поздно:
мать была совсем одета; она обняла меня и, похристосовавшись заранее приготовленным яичком, ушла
к бабушке.
Правда, были маленькие тщеславные страдания при виде соседок в модных шляпках, привезенных из
К., стоящих рядом с ней в церкви; были
досады до слез на старую, ворчливую
мать за ее капризы; были и любовные мечты в самых нелепых и иногда грубых формах, — но полезная и сделавшаяся необходимостью деятельность разгоняла их, и в двадцать два года ни одного пятна, ни одного угрызения не запало в светлую, спокойную душу полной физической и моральной красоты развившейся девушки.
Неразговорчива была с девицами и
к тому же сонлива
мать Лариса, а Устинья молчала со злости и
досады на то, что едет в скит Прасковья Патаповна, что поедет она на богомолье с Васильем Борисычем и что
мать Манефа, пожалуй, с ними ее не отпустит.
А Фленушка пуще да пуще хохочет над старицей. Втихомолку и Марьюшка с Парашей посмеиваются и Василий Борисыч; улыбается и степенная, чинная
мать Никанора. И как было удержаться от смеха, глядя на толстую, раскрасневшуюся с
досады уставщицу, всю в грязи, с камилавкой набок, с апостольником чуть не задом наперед. Фленушка не из таковских была, чтоб уступить Аркадии. Чем та больше горячилась, тем громче она хохотала и больше ее
к брани подзадоривала.
— Чего ты только не скажешь, Максимыч! — с
досадой ответила Аксинья Захаровна. — Ну, подумай, умная ты голова, возможно разве обидеть мне Грунюшку? Во утробе не носила, своей грудью не кормила, а все ж я ей
мать, и сердце у меня лежит
к ней все едино, как и
к рожоным дочерям. Все мои три девоньки заодно лежат на сердце.
Это все мне ужасно надоело, и… я,
к стыду моему, понял, что это значит: я не мог лукавить с самим собою, я должен был сознаться себе, что мне наскучило быть с
матерью, что мне не хочется уже
к ней возвращаться, и я заплакал… от стыда своей неблагодарности и от
досады, что я беден, ничтожен, что я не могу обеспечить мою
мать всем нужным и сам броситься в какую-то иную жизнь…
Повернул он с
досады таратайку, ну ее, соль-сахар,
к темной
матери, — взгрел коня, вынесся за околицу…