Неточные совпадения
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней,
куда обыкновенно являются просители, сторожа
завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и не завесть его? только, знаете, в таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Г-жа Простакова. Ах, мой батюшка! Да извозчики-то на что ж? Это их дело. Это таки и наука-то не дворянская. Дворянин только скажи: повези меня туда, —
свезут,
куда изволишь. Мне поверь, батюшка, что, конечно, то вздор, чего не знает Митрофанушка.
Левин
провел своего гостя в комнату для приезжих,
куда и были внесены вещи Степана Аркадьича: мешок, ружье в чехле, сумка для сигар, и, оставив его умываться и переодеваться, сам пока прошел в контору сказать о пахоте и клевере. Агафья Михайловна, всегда очень озабоченная честью дома, встретила его в передней вопросами насчет обеда.
«
Куда? Уж эти мне поэты!»
— Прощай, Онегин, мне пора.
«Я не держу тебя; но где ты
Свои
проводишь вечера?»
— У Лариных. — «Вот это чудно.
Помилуй! и тебе не трудно
Там каждый вечер убивать?»
— Нимало. — «Не могу понять.
Отселе вижу, что такое:
Во-первых (слушай, прав ли я?),
Простая, русская семья,
К гостям усердие большое,
Варенье, вечный разговор
Про дождь, про лён, про скотный двор...
— Не знаю. — Она медленно осмотрела поляну под вязом, где стояла телега, — зеленую в розовом вечернем свете траву, черных молчаливых угольщиков и, подумав, прибавила: — Все это мне неизвестно. Я не знаю ни дня, ни часа и даже не знаю,
куда. Больше ничего не скажу. Поэтому, на всякий случай, — прощай; ты часто меня
возил.
Она уставилась было взглядом на золотой лорнет Петра Петровича, который он придерживал в левой руке, а вместе с тем и на большой, массивный, чрезвычайно красивый перстень с желтым камнем, который был на среднем пальце этой руки, — но вдруг и от него
отвела глаза и, не зная уж
куда деваться, кончила тем, что уставилась опять прямо в глаза Петру Петровичу.
«Вот чрез неделю, чрез месяц меня
провезут куда-нибудь в этих арестантских каретах по этому мосту, как-то я тогда взгляну на эту канаву, — запомнить бы это? — мелькнуло у него в голове.
А вот теперь смотрите сюда: этот франт, с которым я сейчас драться хотел, мне незнаком, первый раз вижу; но он ее тоже отметил дорогой сейчас, пьяную-то, себя-то не помнящую, и ему ужасно теперь хочется подойти и перехватить ее, — так как она в таком состоянии, —
завезти куда-нибудь…
А между тем, когда один пьяный, которого неизвестно почему и
куда провозили в это время по улице в огромной телеге, запряженной огромною ломовою лошадью, крикнул ему вдруг, проезжая: «Эй ты, немецкий шляпник!» — и заорал во все горло, указывая на него рукой, — молодой человек вдруг остановился и судорожно схватился за свою шляпу.
Любопытство меня мучило:
куда ж отправляют меня, если уж не в Петербург? Я не
сводил глаз с пера батюшкина, которое двигалось довольно медленно. Наконец он кончил, запечатал письмо в одном пакете с паспортом, снял очки и, подозвав меня, сказал: «Вот тебе письмо к Андрею Карловичу Р., моему старинному товарищу и другу. Ты едешь в Оренбург служить под его начальством».
Обедал почти всегда у коменданта, где обыкновенно
проводил остаток дня и
куда вечерком иногда являлся отец Герасим с женою Акулиной Памфиловной, первою вестовщицею [Вестовщица (устар.) — любительница рассказывать новости.] во всем околодке.
Он взял Самгина за рукав,
свел по лестнице на шесть ступенек вниз, осторожно втолкнул куда-то на мягкое и прошептал...
Ему протянули несколько шапок, он взял две из них, положил их на голову себе близко ко лбу и, придерживая рукой, припал на колено. Пятеро мужиков, подняв с земли небольшой колокол, накрыли им голову кузнеца так, что края легли ему на шапки и на плечи,
куда баба положила свернутый передник. Кузнец закачался, отрывая колено от земли, встал и тихо, широкими шагами пошел ко входу на колокольню, пятеро мужиков
провожали его, идя попарно.
— А как быть? — И, подходя к столу с чашкой в руке, она пробормотала: — Ночью
отведут куда подальше да и застрелят.
— Надо узнать,
куда свозят… раненых. Надо объехать больницы. Идем.
— Пожалуй, это только у нас. Замечательно. «Душу
отвести» — как буяна в полицию. Или — больную в лечебницу. Как будто даже смешно.
Отвел человек куда-то душу свою и живет без души. Отдыхает от нее.
Он замолчал, чувствуя, что сказанное двусмысленно и
отводит его, Самгина, куда-то в сторону от самого себя. Но он тотчас же нашел выход к себе...
И опять, как прежде, ему захотелось вдруг всюду, куда-нибудь далеко: и туда, к Штольцу, с Ольгой, и в деревню, на поля, в рощи, хотелось уединиться в своем кабинете и погрузиться в труд, и самому ехать на Рыбинскую пристань, и дорогу
проводить, и прочесть только что вышедшую новую книгу, о которой все говорят, и в оперу — сегодня…
— Как что ж? Я тут спину и бока протер, ворочаясь от этих хлопот. Ведь один: и то надо, и другое, там счеты
сводить, туда плати, здесь плати, а тут перевозка! Денег выходит ужас сколько, и сам не знаю
куда! Того и гляди, останешься без гроша…
Но поведу твоего Андрея,
куда ты не мог идти… и с ним будем
проводить в дело наши юношеские мечты».
— Если все
свести на нужное и серьезное, — продолжал Райский, —
куда как жизнь будет бедна, скучна! Только что человек выдумал, прибавил к ней — то и красит ее. В отступлениях от порядка, от формы, от ваших скучных правил только и есть отрады…
Она прислушивалась к обещанным им благам, читала приносимые им книги, бросалась к старым авторитетам,
сводила их про себя на очную ставку — но не находила ни новой жизни, ни счастья, ни правды, ничего того, что обещал,
куда звал смелый проповедник.
Он чаще прежнего заставал ее у часовни молящеюся. Она не таилась и даже однажды приняла его предложение
проводить ее до деревенской церкви на гору,
куда ходила одна, и во время службы и вне службы, долго молясь и стоя на коленях неподвижно, задумчиво, с поникшей головой.
— Слава Богу — какое счастье!
Куда ты теперь, домой? Дай мне руку. Я
провожу тебя.
—
Куда вы уедете! Надолго — нельзя и некуда, а ненадолго — только раздражите его. Вы уезжали, что ж вышло? Нет, одно средство, не показывать ему истины, а
водить. Пусть порет горячку, читает стихи, смотрит на луну… Ведь он неизлечимый романтик… После отрезвится и уедет…
Яркое предвечернее солнце льет косые свои лучи в нашу классную комнату, а у меня, в моей маленькой комнатке налево,
куда Тушар
отвел меня еще год назад от «графских и сенаторских детей», сидит гостья.
— Нет, позвольте, ведь тут нужно ставить машину, паровую-с, и притом
куда свезти? И притом такую гору? Десять тысяч, говорят, менее не обойдется, десять или двенадцать тысяч.
Тогда приехала за нею Татьяна Павловна и
отвезла ее назад, куда-то в Нижегородскую губернию.
«А там есть какая-нибудь юрта, на том берегу, чтоб можно было переждать?» — спросил я. «Однако нет, — сказал он, — кусты есть… Да почто вам юрта?» — «
Куда же чемоданы сложить, пока лошадей приведут?» — «А на берегу: что им доспеется? А не то так в лодке останутся: не азойно будет» (то есть: «Не тяжело»). Я задумался:
провести ночь на пустом берегу вовсе не занимательно; посылать ночью в город за лошадьми взад и вперед восемь верст — когда будешь под кровлей? Я поверил свои сомнения старику.
Сингапур — один из всемирных рынков,
куда пока еще стекается все, что нужно и не нужно, что полезно и вредно человеку. Здесь необходимые ткани и хлеб, отрава и целебные травы. Немцы, французы, англичане, американцы, армяне, персияне, индусы, китайцы — все приехало продать и купить: других потребностей и целей здесь нет. Роскошь посылает сюда за тонкими ядами и пряностями, а комфорт шлет платье, белье, кожи, вино,
заводит дороги, домы, прорубается в глушь…
Мы съехали после обеда на берег, лениво и задумчиво бродили по лесам, или, лучше сказать, по садам, зашли куда-то в сторону, нашли холм между кедрами, полежали на траве, зашли в кумирню, напились воды из колодца, а вечером пили чай на берегу, под навесом мирт и папирусов, — словом,
провели вечер совершенно идиллически.
«Не успеешь оглянуться, как втянешься опять в эту жизнь», — подумал он, испытывая ту раздвоенность и сомнения, которые в нем вызывала необходимость заискивания в людях, которых он не уважал. Сообразив,
куда прежде,
куда после ехать, чтоб не возвращаться, Нехлюдов прежде всего направился в Сенат. Его
проводили в канцелярию, где он в великолепнейшем помещении увидал огромное количество чрезвычайно учтивых и чистых чиновников.
— Шикарный немец, — говорил поживший в городе и читавший романы извозчик. Он сидел, повернувшись вполуоборот к седоку, то снизу, то сверху перехватывая длинное кнутовище, и, очевидно, щеголял своим образованием, — тройку
завел соловых, выедет с своей хозяйкой — так
куда годишься! — продолжал он. — Зимой, на Рождестве, елка была в большом доме, я гостей
возил тоже; с еклектрической искрой. В губернии такой не увидишь! Награбил денег — страсть! Чего ему: вся его власть. Сказывают, хорошее имение купил.
Нехлюдов подождал, пока солдат установил самовар (офицер
проводил его маленькими злыми глазами, как бы прицеливаясь,
куда бы ударить его). Когда же самовар был поставлен, офицер заварил чай. Потом достал из погребца четвероугольный графинчик с коньяком и бисквиты Альберт. Уставив всё это на скатерть, он опять обратился к Нехлюдову.
—
Куда? — спросил встретившийся конвойный у того, который
провожал Нехлюдова.
2) Весь день накануне и всю последнюю перед смертью ночь Смельков
провел с проституткой Любкой (Екатериной Масловой) в доме терпимости и в гостинице «Мавритания»,
куда, по поручению Смелькова и в отсутствии его, Екатерина Маслова приезжала из дома терпимости за деньгами, кои достала из чемодана Смелькова, отомкнув его данным ей Смельковым ключом, в присутствии коридорной прислуги гостиницы «Мавритании» Евфимии Бочковой и Симона Картинкина.
Перед рождеством Привалов почти все время
провел в Гарчиках; к Бахаревым он заходил раза два, но все как-то неудачно: в первый раз Надежда Васильевна не показалась из своей комнаты, во второй она куда-то уехала только что перед ним.
Привалов в эту горячую пору успел отделать вчерне свой флигелек в три окна,
куда и перешел в начале мая; другую половину флигеля пока занимали Телкин и Нагибин. Работа по мельнице приостановилась, пока не были подысканы новые рабочие. Свободное время, которое теперь оставалось у Привалова, он
проводил на полях, присматриваясь к крестьянскому хозяйству на месте.
— А, наконец и вы… — протянула Антонида Ивановна, когда Привалов здоровался с ней. —
Проведите меня куда-нибудь, где не так жарко и душно, как здесь…
Дальнейшее нам известно: чтобы сбыть его с рук, она мигом уговорила его
проводить ее к Кузьме Самсонову,
куда будто бы ей ужасно надо было идти «деньги считать», и когда Митя ее тотчас же
проводил, то, прощаясь с ним у ворот Кузьмы, взяла с него обещание прийти за нею в двенадцатом часу, чтобы
проводить ее обратно домой.
Из воспоминаний его младенчества, может быть, сохранилось нечто о нашем подгородном монастыре,
куда могла
возить его мать к обедне.
Отойдя от бивака километра четыре, я нашел маленькую тропинку и пошел по ней к лесу. Скоро я заметил, что ветки деревьев стали хлестать меня по лицу. Наученный опытом, я понял, что тропа эта зверовая, и, опасаясь, как бы она не
завела меня куда-нибудь далеко в сторону, бросил ее и пошел целиной. Здесь я долго бродил по оврагам, но ничего не нашел.
Приближалось время хода кеты, и потому в море перед устьем Такемы держалось множество чаек. Уже несколько дней птицы эти в одиночку летели куда-то к югу. Потом они пропали и вот теперь неожиданно появились снова, но уже стаями. Иногда чайки разом снимались с воды, перелетали через бар и опускались в
заводь реки. Я убил двух птиц. Это оказались тихоокеанские клуши.
Следующий день, 31 августа, мы
провели на реке Сяо-Кеме, отдыхали и собирались с силами. Староверы, убедившись, что мы не вмешиваемся в их жизнь, изменили свое отношение к нам. Они принесли нам молока, масла, творогу, яиц и хлеба, расспрашивали,
куда мы идем, что делаем и будут ли около них сажать переселенцев.
— Правда, — прошептала она едва слышно, — разговорке нашей конец; да
куда ни шло! Теперь, как вы уедете, намолчусь я вволю. По крайности душу
отвела…
То были раздольные, пространные, поемные, травянистые луга, со множеством небольших лужаек, озёрец, ручейков,
заводей, заросших по концам ивняком и лозами, прямо русские, русским людом любимые места, подобные тем,
куда езживали богатыри наших древних былин стрелять белых лебедей и серых утиц.
Утром мне доложили, что Дерсу куда-то исчез. Вещи его и ружье остались на месте. Это означало, что он вернется. В ожидании его я пошел побродить по поляне и незаметно подошел к реке. На берегу ее около большого камня я застал гольда. Он неподвижно сидел на земле и смотрел в воду. Я окликнул его. Он повернул ко мне свое лицо. Видно было, что он
провел бессонную ночь.
Утром 8 августа мы оставили Фудзин — это ужасное место. От фанзы Иолайза мы вернулись сначала к горам Сяень-Лаза, а оттуда пошли прямо на север по небольшой речке Поугоу, что в переводе на русский язык значит «козья долина».
Проводить нас немного вызвался 1 пожилой таз. Он все время шел с Дерсу и что-то рассказывал ему вполголоса. Впоследствии я узнал, что они были старые знакомые и таз собирался тайно переселиться с Фудзина куда-нибудь на побережье моря.