Неточные совпадения
За огородами следовали крестьянские избы, которые хотя были выстроены врассыпную и не заключены в правильные
улицы, но, по замечанию, сделанному Чичиковым, показывали довольство обитателей, ибо были поддерживаемы как следует: изветшавший тес на крышах везде был заменен новым; ворота нигде не покосились, а в обращенных к нему крестьянских
крытых сараях заметил он где стоявшую запасную почти новую телегу, а где и две.
Не успел он выйти на
улицу, размышляя об всем этом и в то же время таща на плечах медведя,
крытого коричневым сукном, как на самом повороте в переулок столкнулся тоже с господином в медведях,
крытых коричневым сукном, и в теплом картузе с ушами.
На
улицах показались
крытые дрожки, неведомые линейки, дребезжалки, колесосвистки — и заварилась каша.
Продрогнув на снегу, чувствуя, что обморозил уши, я собрал западни и клетки, перелез через забор в дедов сад и пошел домой, — ворота на
улицу были открыты, огромный мужик сводил со двора тройку лошадей, запряженных в большие
крытые сани, лошади густо курились паром, мужик весело посвистывал, — у меня дрогнуло сердце.
В Чурасове крестьянские избы,
крытые дранью, с большими окнами, стояли как-то высоко и весело; вокруг них и на
улице снег казался мелок: так все было уезжено и укатано; господский двор вычищен, выметен, и дорога у подъезда усыпана песком; около двух каменных церквей также все было прибрано.
— Вот что, дружище, — сказал Захар, когда они очутились в
крытой галерее, — ты меня обожди минутку на
улице. Признаться, малость задолжал нонче вечером Гараське: думал, Севка выручит. Надо слова два перемолвить с Герасимом; без того, жид, не выпустит… Духом выйду к тебе…
У предпоследней избы не было ни ворот, ни
крытого сплошь двора, ни хозяйственных пристроек; прямо с
улицы по шатавшемуся крылечку ход был в темные сени с просвечивавшей крышей. Огня нигде нет. Показалась поджарая собака, повиляла хвостом, точно извиняясь, что ей караулить нечего, и опять скрылась.
Из окна открывался отличный вид на заводский пруд, несколько широких
улиц, тянувшихся по берегу, заводскую плотину, под которой глухо покряхтывала заводская фабрика и дымили высокие трубы; а там, в конце плотины, стоял отличный господский дом, выстроенный в русском вкусе, в форме громадной русской избы с высокой крышей,
крытой толем шахматной доской, широким русским крыльцом и тенистым старым садом, упиравшимся в пруд.
В последний год властвования Трифона, последнего старосты, народом избранн<ого>, в самый день храмового праздника, когда весь народ шумно окружал увеселительное здание (кабаком в просторечии именуемое) или бродил по
улицам, обнявшись между собою и громко воспевая песни Архипа-Лысого, въехала в село плетеная
крытая бричка, заложенная парою кляч едва живых; на козлах сидел оборванный жид — а из брички высунулась голова в картузе и казалось с любопытством смотрела на веселящийся народ.
Так шли дела, когда однажды в жаркий летний полдень, в начале каникул, я шел с Фроимом и Израилем по
улице города, невдалеке от Васиного дома. В перспективе
улицы, в направлении от бывшей «заставы», показалась странная колымага архаической наружности с
крытым верхом. Она была запряжена тройкой худых почтовых лошадей и вся покрыта густым слоем пыли, которая лениво моталась над кузовом, подымаемая ногами кляч.
Вот, наконец, на одной из широких
улиц с бульваром временный дом губернатора. Он был неказист на вид, переделанный из жилища анамитского мандарина, и имел вид большого сарая на столбах,
крытого черепицей, с дощатыми, не доходящими до крыши стенами для пропуска воздуха. Окна все были обращены во двор. Вокруг дома и во дворе было много пальм разных видов, раскидистых бананов и других деревьев.
Ашанин долго искал гостиницы, сопутствуемый полуголым анамитом, который нес его чемодан, и не находил. Стояла палящая жара (40 градусов в тени), и поиски пристанища начинали утомлять. Наконец, в одной из
улиц он встретил пассажира-француза с «Анамита», который любезно проводил Ашанина до гостиницы, указав на небольшой на столбах дом,
крытый банановыми листьями и окруженный садом.
Я уже три дня в Чемеровке. Вот оно, это грозное Заречье!.. Через горки и овраги бегут
улицы, заросшие веселой муравкой. Сады без конца. В тени кленов и лозин ютятся вросшие в землю трехоконные домики,
крытые почернелым тесом. Днем на
улицах тишина мертвая, солнце жжет; из раскрытых окон доносится стук токарных станков и лязг стали; под заборами босые ребята играют в лодыжки. Изредка пробредет к реке, с простынею на плече, отставной чиновник или семинарист.
Вот уже около восьми лет, как Тургенев перебрался из Баден-Бадена, где он продал свою виллу, в Париж. Живет он все там же, где и поселился первоначально, по соседству с Золя, в
улице, имеющей почти такую же внешность, такую же тихую и порядочную, в rue de Douai. Вы подходите к воротам с решеткой. Перед вами двор; налево, весь
крытый стеклом, подъезд отеля. Направо павильон привратницы. Двор небольшой, прекрасно вымощенный. Видны и деревья садика. Когда вы спросите у привратницы...
По бокам деревянного решетчатого забора, окрашенного тоже в серую краску, с такими же репчатыми воротами посредине, находились два флигеля, в три окна каждый, выходящий на
улицы. В правом флигеле помещалась кухня, а в левом людская — оба флигеля были соединены с главным домом
крытыми галереями. За домом был тенистый сад, а за обоими флигелями тянулись обширные надворные постройки.