Неточные совпадения
Бывало, писывала
кровьюОна в альбомы нежных дев,
Звала Полиною Прасковью
И говорила нараспев,
Корсет носила очень узкий,
И русский Н, как N французский,
Произносить умела в нос;
Но скоро всё перевелось;
Корсет, альбом, княжну Алину,
Стишков чувствительных тетрадь
Она забыла; стала
зватьАкулькой прежнюю Селину
И обновила наконец
На вате шлафор и чепец.
Кожа мгновенно покраснела, даже ногти стали красными от прилива
крови, и Бетси (так
звали служанку), плача, натирала маслом пострадавшие места.
— Обидно стало. Как вы изволили тогда приходить, может, во хмелю, и дворников в квартал
звали, и про
кровь спрашивали, обидно мне стало, что втуне оставили и за пьяного вас почли. И так обидно, что сна решился. А запомнивши адрес, мы вчера сюда приходили и спрашивали…
Она! она сама!
Ах! голова горит, вся
кровь моя в волненьи.
Явилась! нет ее! неу́жели в виденьи?
Не впрямь ли я сошел с ума?
К необычайности я точно приготовлен;
Но не виденье тут, свиданья час условлен.
К чему обманывать себя мне самого?
Звала Молчалина, вот комната его.
— Жюли, это сказал не Карасен, — и лучше
зови его: Карамзин, — Карамзин был историк, да и то не русский, а татарский, — вот тебе новое доказательство разнообразия наших типов. О ножках сказал Пушкин, — его стихи были хороши для своего времени, но теперь потеряли большую часть своей цены. Кстати, эскимосы живут в Америке, а наши дикари, которые пьют оленью
кровь, называются самоеды.
Первый, как человек, привыкший делать большие прогулки, сейчас же захрапел; но у Вихрова сделалось такое волнение в
крови, что он не мог заснуть всю ночь, и едва только забрезжилась заря, как он оделся и вышел в монастырский сад. Там он услыхал, что его кличут по имени. Это
звала его Юлия, сидевшая в довольно небрежном костюме на небольшом балкончике гостиницы.
Дни два ему нездоровилось, на третий казалось лучше; едва переставляя ноги, он отправился в учебную залу; там он упал в обморок, его перенесли домой, пустили ему
кровь, он пришел в себя, был в полной памяти, простился с детьми, которые молча стояли, испуганные и растерянные, около его кровати,
звал их гулять и прыгать на его могилу, потом спросил портрет Вольдемара, долго с любовью смотрел на него и сказал племяннику: «Какой бы человек мог из него выйти… да, видно, старик дядя лучше знал…
Лицо Хромого, как широкий нож, покрытый ржавчиной от
крови, в которую он погружался тысячи раз; его глаза узки, но они видят всё, и блеск их подобен холодному блеску царамута, любимого камня арабов, который неверные
зовут изумрудом и который убивает падучую болезнь. А в ушах царя — серьги из рубинов Цейлона, из камней цвета губ красивой девушки.
Так было и с Сашею Погодиным, юношею красивым и чистым: избрала его жизнь на утоление страстей и мук своих, открыла ему сердце для вещих
зовов, которых не слышат другие, и жертвенной
кровью его до краев наполнила золотую чашу.
— Я всё могу понять. Брат пропал — это бывает в солдатах. И сестрино дело — не редкое. А зачем этого человека до
крови замучили, этого не могу понять. Я за ним, как собака, побегу, куда велит. Он меня
зовёт «земля»… «Земля», — говорит, — и смеётся. И что его всегда мучают, это мне — нож!
— А что такое, например, я помню, говорили, будто он какой-то волшебный камень имел и своею
кровью или телом, которые в реку бросил, чуму остановил? За что его «несмертельным»
звали?
— Кэт… как я счастлив… Как я люблю вас. Кэт… Я обожаю вас… Мы остановились. Руки Кэт обвились вокруг моей шеи. Мои губы увлажнил и обжег поцелуй, такой долгий, такой страстный, что
кровь бросилась мне в голову, и я зашатался… Луна нежно светила прямо в лицо Кэт, в это бледное, почти белое лицо. Ее глаза увеличились, стали громадными и в то же время такими темными и такими глубокими под длинными ресницами, как таинственные пропасти. А ее влажные губы
звали все к новым, неутоляющим, мучительным поцелуям.
Но куда, что
звало и мучило его и кто бросил этот невыносимый пламень, душивший, пожиравший всю
кровь его? — он опять не знал и не помнил.
«Да! Так вот раз ночью сидим мы и слышим — музыка плывет по степи. Хорошая музыка!
Кровь загоралась в жилах от нее, и
звала она куда-то. Всем нам, мы чуяли, от той музыки захотелось чего-то такого, после чего бы и жить уж не нужно было, или, коли жить, так — царями над всей землей, сокол!
— Бегу на крик и вдруг вижу… лежит Оля. Волоса и лоб в
крови, лицо ужасное. Начинаю кричать,
звать ее по имени… Она не движется… Целую ее, поднимаю.
А офицерам скучно, неодолимо скучно под тесными палатками; дождь моросит, ветер трясет веревки, поколыхивает полотно, а там-то… куда Ицко
зовет, тепло, светло, шампанское льется и сарматская бровь зажигает
кровь.
Старались унять
кровь, в изобилии стремившуюся из раны, нанесенной большою пулею в самое сердце,
звали его по имени и кричали ему на ухо: «Саша!
Отчаянный отец с вырывающимся наружу окровавленным сердцем, человек — из племени, принявшего на себя
кровь того, которого он
зовет «Иешу»…