Неточные совпадения
—
Кричит разбитый
на ноги
Дворовый
человек.
На все четыре стороны
Поклон, — и громким голосом
Кричит: «Эй,
люди добрые!
Но Архипушко не слыхал и продолжал кружиться и
кричать. Очевидно было, что у него уже начинало занимать дыхание. Наконец столбы, поддерживавшие соломенную крышу, подгорели. Целое облако пламени и дыма разом рухнуло
на землю, прикрыло
человека и закрутилось. Рдеющая точка
на время опять превратилась в темную; все инстинктивно перекрестились…
«Да, очень беспокоит меня, и
на то дан разум, чтоб избавиться; стало быть, надо избавиться. Отчего же не потушить свечу, когда смотреть больше не
на что, когда гадко смотреть
на всё это? Но как? Зачем этот кондуктор пробежал по жердочке, зачем они
кричат, эти молодые
люди в том вагоне? Зачем они говорят, зачем они смеются? Всё неправда, всё ложь, всё обман, всё зло!..»
Эй, Порфирий! —
закричал он, подошедши к окну,
на своего
человека, который держал в одной руке ножик, а в другой корку хлеба с куском балыка, который посчастливилось ему мимоходом отрезать, вынимая что-то из брички.
— Лежала
на столе четвертка чистой бумаги, — сказал он, — да не знаю, куда запропастилась:
люди у меня такие негодные! — Тут стал он заглядывать и под стол и
на стол, шарил везде и наконец
закричал: — Мавра! а Мавра!
Поди ты сладь с
человеком! не верит в Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно
на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет
кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!» Всю жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая, бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
Обнаруживала ли ими болеющая душа скорбную тайну своей болезни, что не успел образоваться и окрепнуть начинавший в нем строиться высокий внутренний
человек; что, не испытанный измлада в борьбе с неудачами, не достигнул он до высокого состоянья возвышаться и крепнуть от преград и препятствий; что, растопившись, подобно разогретому металлу, богатый запас великих ощущений не принял последней закалки, и теперь, без упругости, бессильна его воля; что слишком для него рано умер необыкновенный наставник и нет теперь никого во всем свете, кто бы был в силах воздвигнуть и поднять шатаемые вечными колебаньями силы и лишенную упругости немощную волю, — кто бы
крикнул живым, пробуждающим голосом, —
крикнул душе пробуждающее слово: вперед! — которого жаждет повсюду,
на всех ступенях стоящий, всех сословий, званий и промыслов, русский
человек?
Фока, несмотря
на свои преклонные лета, сбежал с лестницы очень ловко и скоро,
крикнул: «Подавай!» — и, раздвинув ноги, твердо стал посредине подъезда, между тем местом, куда должен был подкатить линейку кучер, и порогом, в позиции
человека, которому не нужно напоминать о его обязанности.
И они уселись в гостинице, все вместе, двадцать четыре
человека с командой, и пили, и
кричали, и пели, и выпили и съели все, что было
на буфете и в кухне.
— А, ты вот куда заехал! —
крикнул Лебезятников. — Врешь! Зови полицию, а я присягу приму! Одного только понять не могу: для чего он рискнул
на такой низкий поступок! О жалкий, подлый
человек!
— Утопилась! Утопилась! —
кричали десятки голосов;
люди сбегались, обе набережные унизывались зрителями,
на мосту, кругом Раскольникова, столпился народ, напирая и придавливая его сзади.
А между тем, когда один пьяный, которого неизвестно почему и куда провозили в это время по улице в огромной телеге, запряженной огромною ломовою лошадью,
крикнул ему вдруг, проезжая: «Эй ты, немецкий шляпник!» — и заорал во все горло, указывая
на него рукой, — молодой
человек вдруг остановился и судорожно схватился за свою шляпу.
Кто про свои дела
кричит всем без умо́лку,
В том, верно, мало толку,
Кто де́лов истинно, — тих часто
на словах.
Великий
человек лишь громок
на делах,
И думает свою он крепку думу
Без шуму.
Чем нравом кто дурней,
Тем более
кричит и ропщет
на людей:
Не видит добрых он, куда ни обернётся,
А первый сам ни с кем не уживётся.
Люди, среди которых он стоял, отодвинули его
на Невский, они тоже
кричали, ругались, грозили кулаками, хотя им уже не видно было солдат.
Но, хотя речи были неинтересны,
люди все сильнее раздражали любопытство. Чего они хотят? Присматриваясь к Стратонову, Клим видел в нем что-то воинствующее и, пожалуй, не удивился бы, если б Стратонов
крикнул на суетливого, нервозного рыженького...
Клим Самгин думал, что было бы хорошо, если б кто-то очень внушительный, даже — страшный
крикнул на этих
людей...
— Чепуха какая, — задумчиво бормотал Иноков, сбивая
на ходу шляпой пыль с брюк. — Вам кажется, что вы куда-то не туда бежали, а у меня в глазах — щепочка мелькает, эдакая серая щепочка, точно ею выстрелили, взлетела… совсем как жаворонок… трепещет. Удивительно, право! Тут —
люди изувечены, стонут,
кричат, а в память щепочка воткнулась. Эти штучки… вот эдакие щепочки… черт их знает!
— Почему? — повторил студент, взял
человека за ворот и встряхнул так, что с того слетела шапка, обнаружив испуганную мордочку. Самгина кто-то схватил сзади за локти, но тотчас же, крякнув, выпустил, затем его сильно дернули за полы пальто, он пошатнулся, едва устоял
на ногах; пронзительно свистел полицейский свисток, студент бросил
человека на землю, свирепо
крикнув...
— Не у меня, —
крикнула Татьяна, но двое или трое солидных
людей зашикали
на нее, а один из них обиженно сказал...
Самгин ожег себе рот и взглянул
на Алину неодобрительно, но она уже смешивала другие водки. Лютов все исхищрялся в остроумии, мешая Климу и есть и слушать. Но и трудно было понять, о чем
кричат люди, пьяненькие от вина и радости; из хаотической схватки голосов, смеха, звона посуды, стука вилок и ножей выделялись только междометия, обрывки фраз и упрямая попытка тенора продекламировать Беранже.
Люди судорожно извивались, точно стремясь разорвать цепь своих рук; казалось, что с каждой секундой они кружатся все быстрее и нет предела этой быстроте; они снова исступленно
кричали, создавая облачный вихрь, он расширялся и суживался, делая сумрак светлее и темней; отдельные фигуры, взвизгивая и рыча, запрокидывались назад, как бы стремясь упасть
на пол вверх лицом, но вихревое вращение круга дергало, выпрямляло их, — тогда они снова включались в серое тело, и казалось, что оно, как смерч, вздымается вверх выше и выше.
Круг пошел медленнее, шум стал тише, но
люди падали
на пол все чаще, осталось
на ногах десятка два; седой, высокий
человек, пошатываясь, встал
на колени, взмахнул лохматой головою и дико, яростно
закричал...
Потом снова скакали взмыленные лошади Власовского, кучер останавливал их
на скаку, полицмейстер, стоя, размахивал руками,
кричал в окна домов,
на рабочих,
на полицейских и мальчишек, а окричав
людей, устало валился
на сиденье коляски и толчком в спину кучера снова гнал лошадей. Длинные усы его, грозно шевелясь, загибались к затылку.
— Перестаньте, — ‹
крикнул› Самгин, отшвырнув рукав пиджака, упавший
на ногу ему. — Все это выдумано вами. Вы — больной
человек.
Между дедом и отцом тотчас разгорался спор. Отец доказывал, что все хорошее
на земле — выдумано, что выдумывать начали еще обезьяны, от которых родился
человек, — дед сердито шаркал палкой, вычерчивая
на полу нули, и
кричал скрипучим голосом...
— Как желаете, — сказал Косарев, вздохнув, уселся
на облучке покрепче и, размахивая кнутом над крупами лошадей, жалобно прибавил: — Вы сами видели, господин, я тут посторонний
человек. Но, но, яростные! —
крикнул он. Помолчав минуту, сообщил: — Ночью — дождик будет, — и, как черепаха, спрятал голову в плечи.
Крестясь, мужики и бабы нанизывались
на веревку, вытягиваясь в одну линию, пятясь назад, в улицу, — это напомнило Самгину поднятие колокола: так же, как тогда
люди благочестиво примолкли, веревка, привязанная к замку магазина, натянулась струною. Печник, перекрестясь,
крикнул...
— Преступные ошибки самозваных вождей! —
крикнул сосед Самгина, плотный
человек с черной бородкой, в пенсне
на горбатом носу.
«Замужем?» — недоверчиво размышлял Самгин, пытаясь представить себе ее мужа. Это не удавалось. Ресторан был полон неестественно возбужденными людями; размахивая газетами, они пили, чокались, оглушительно
кричали; синещекий, дородный
человек, которому только толстые усы мешали быть похожим
на актера, стоя с бокалом шампанского в руке, выпевал сиплым баритоном, сильно подчеркивая «а...
Тогда —
закричала я истошным голосом,
на всех
людей,
на господа бога и ангелов хранителей, —
кричу, а меня кусают, внутренности жгут — щекотят, слезы мои пьют… слезы пьют.
Пред ним, одна за другой, мелькали, точно падая куда-то, полузабытые картины: полиция загоняет московских студентов в манеж, мужики и бабы срывают замок с двери хлебного «магазина», вот поднимают колокол
на колокольню; криками ура встречают голубовато-серого царя тысячи обывателей Москвы, так же встречают его в Нижнем Новгороде, тысяча
людей всех сословий стоит
на коленях пред Зимним дворцом, поет «Боже, царя храни»,
кричит ура.
Из флигеля выходили, один за другим, темные
люди с узлами, чемоданами в руках, писатель вел под руку дядю Якова. Клим хотел выбежать
на двор, проститься, но остался у окна, вспомнив, что дядя давно уже не замечает его среди
людей. Писатель подсадил дядю в экипаж черного извозчика, дядя
крикнул...
Взяв газету, он прилег
на диван. Передовая статья газеты «Наше слово» крупным, но сбитым шрифтом, со множеством знаков вопроса и восклицания, сердито
кричала о
людях, у которых «нет чувства ответственности пред страной, пред историей».
— Предательство этой расы, лишенной отечества богом, уже установлено, — резко
кричал, взвизгивая
на высоких нотах,
человек с лысой головой в форме куриного яйца, с красным лицом, реденькой серой бородкой.
— Хор! Хор! —
кричал рыженький клоун, вскочив
на стул, размахивая руками, его тотчас окружило десятка два
людей, все подняли головы.
Новости следовали одна за другой с небольшими перерывами, и казалось, что с каждым днем тюрьма становится все более шумной; заключенные перекликались между собой ликующими голосами,
на прогулках Корнев
кричал свои новости в окна, и надзиратели не мешали ему, только один раз начальник тюрьмы лишил Корнева прогулок
на три дня. Этот беспокойный
человек, наконец, встряхнул Самгина, простучав...
В узеньком тупике между гнилых заборов
человек двадцать мальчишек шумно играют в городки. В стороне лежит, животом
на земле, Иноков, босый, без фуражки; встрепанные волосы его блестят
на солнце шелком, пестрое лицо сморщено счастливой улыбкой, веснушки дрожат. Он
кричит умоляющим тоном, возбужденно...
Самгина ошеломил этот неожиданный и разноголосый, но единодушный взрыв злости, и, кроме того, ‹он› понимал, что, не успев начать сражения, он уже проиграл его. Он стоял, глядя, как
люди все более возбуждают друг друга, пальцы его играли карандашом, скрывая дрожь. Уже начинали
кричать друг
на друга, а курносый
человек с глазами хорька так оглушительно шлепнул ладонью по столу, что в буфете зазвенело стекло бокалов.
Самгин лег, но от усталости не спалось, а через две остановки в купе шумно влез большой
человек, приказал проводнику зажечь огонь, посмотрел
на Самгина и
закричал...
Носатый
человек во фраке почти истерически
кричал на аккомпаниатора...
Вбежали два лакея, буфетчик, в двери встал толстый
человек с салфеткой
на груди, дама колотила кулаком по столу и
кричала...
— Ну, и врешь! —
крикнул из толпы
человек с креслом
на голове.
За большим столом военные и штатские
люди, мужчины и женщины, стоя, с бокалами в руках, запели «Боже, царя храни» отчаянно громко и оглушая друг друга, должно быть, не слыша, что поют неверно, фальшиво. Неистовое пение оборвалось
на словах «сильной державы» — кто-то пронзительно
закричал...
Он очень долго рассказывал о командире, о его жене, полковом адъютанте; приближался вечер, в открытое окно влетали, вместе с мухами, какие-то неопределенные звуки, где-то далеко оркестр играл «Кармен», а за грудой бочек
на соседнем дворе сердитый
человек учил солдат петь и яростно
кричал...
Но это не укрощало
людей, и хотя Самгин был очень подавлен, но все же отметил, что
кричат ожесточеннее, чем всегда
на собраниях.
— Хлеба! Хлеба! — гулко
кричали высокие голоса женщин. Иногда
люди замедляли шаг, даже топтались
на месте, преодолевая какие-то препятствия
на пути своем, раздавался резкий свист, крики...
Паровоз снова и уже отчаянно засвистел и точно наткнулся
на что-то, — завизжали тормоза, загремели тарелки буферов,
люди, стоявшие
на ногах, покачнулись, хватая друг друга, женщина, подскочив
на диване, уперлась руками в колени Самгина,
крикнув...
В «Медведе»
кричали ура, чокались, звенело стекло бокалов, хлопали пробки, извлекаемые из бутылок, и было похоже, что
люди собрались
на вокзале провожать кого-то. Самгин вслушался в торопливый шум, быстро снял очки и, протирая стекла, склонил голову над столом.