Неточные совпадения
Тяжелый, толстый Варавка был похож на чудовищно увеличенного китайского «бога нищих», уродливая фигурка этого бога стояла в гостиной на подзеркальнике, и карикатурность ее
форм необъяснимо сочеталась с какой-то своеобразной
красотой. Быстро и жадно, как селезень, глотая куски ветчины, Варавка бормотал...
Не только от мира внешнего, от
формы, он настоятельно требовал
красоты, но и на мир нравственный смотрел он не как он есть, в его наружно-дикой, суровой разладице, не как на початую от рождения мира и неконченую работу, а как на гармоническое целое, как на готовый уже парадный строй созданных им самим идеалов, с доконченными в его уме чувствами и стремлениями, огнем, жизнью и красками.
«Нет, это не ограниченность в Тушине, — решал Райский, — это —
красота души, ясная, великая! Это само благодушие природы, ее лучшие силы, положенные прямо в готовые прочные
формы. Заслуга человека тут — почувствовать и удержать в себе эту
красоту природной простоты и уметь достойно носить ее, то есть ценить ее, верить в нее, быть искренним, понимать прелесть правды и жить ею — следовательно, ни больше, ни меньше, как иметь сердце и дорожить этой силой, если не выше силы ума, то хоть наравне с нею.
У него даже мелькнула мысль передать ей, конечно в приличной и доступной ей степени и
форме, всю длинную исповедь своих увлечений, поставить на неведомую ей высоту Беловодову, облить ее блеском
красоты, женской прелести, так, чтобы бедная Вера почувствовала себя просто Сандрильоной [Золушкой (фр. Cendrillon).] перед ней, и потом поведать о том, как и эта
красота жила только неделю в его воображении.
Мое дело —
формы, внешняя, ударяющая на нервы
красота!
Я не потому говорю, что так уже безусловно согласен с правильностью и правдивостью
красоты этой; но тут, например, уже были законченные
формы чести и долга, чего, кроме дворянства, нигде на Руси не только нет законченного, но даже нигде и не начато.
— Нет, ты не глупенькая, ты святая! Ты истина, ты добро, ты
красота, и все это облеченное в покров простоты! О святая! То, что таится во мне только в
форме брожения, ты воплотила в жизнь, возвела в перл создания!
Как ни различны эти фигуры, они встают в моей памяти, объединенные общей чертой: верой в свое дело. Догматы были различны: Собкевич, вероятно, отрицал и физику наравне с грамматикой перед
красотой человеческого глаза. Овсянкин был одинаково равнодушен к
красоте человеческих
форм, как и к
красоте точного познания, а физик готов был, наверное, поспорить и с Овсянкиным о шестодневии. Содержание веры было различно, психология одна.
— Неправда! неправда! — воскликнул я с жаром, —
красота, грация… la chastete du sentiment!.. cette fraicheur de formes… ce moelleux… Гa ne passe pas! [целомудрие чувства!.. свежесть
форм… нежность… это не проходит! (франц.)] Это вечно!
Зала очаровывает Александрова размерами, но еще больше
красотой и пропорциональностью линий. Нижние окна, затянутые красными штофными портьерами, прямоугольны и поразительно высоки, верхние гораздо меньше и имеют
форму полулуния. Очень просто, но как изящно. Должно быть, здесь строго продуманы все размеры, расстояния и кривизны. «Как многого я не знаю», — думает Александров.
Форма одежды визитная, она же — бальная: темно-зеленоватый, длинный, ниже колен, сюртук, брюки навыпуск, с туго натянутыми штрипками, на плечах — золотые эполеты… какая
красота. Но при такой
форме необходимо, по уставу, надевать сверху летнее серое пальто, а жара стоит неописуемая, все тело и лицо — в поту. Суконная, еще не размякшая, не разносившаяся материя давит на жестких углах, трет ворсом шею и жмет при каждом движении. Но зато какой внушительный, победоносный воинский вид!
Форма красоты уже достигнутая, без достижения которой я, может, и жить-то не соглашусь…
Публичные же слезы сего утра, несмотря на некоторого рода победу, ставили его, он знал это, в несколько комическое положение, а не было человека, столь заботящегося о
красоте и о строгости
форм в сношениях с друзьями, как Степан Трофимович.
Старик поперхнулся, и все нутро его вдруг заколыхалось. Мы замерли в ожидании одного из тех пароксизмов восторга, которые иногда овладевают старичками под наитием сладостных представлений, но он ограничился тем, что чихнул. Очевидно, это была единственная
форма деятельного отношения к
красоте, которая, при его преклонных летах, осталась для него доступною.
Соблазны власти и всего того, что она дает, и богатства, почестей, роскошной жизни, представляются достойной целью деятельности людей только до тех пор, пока она не достигнута, но тотчас, как скоро человек достигает их, обличают свою пустоту и теряют понемногу свою притягательную силу, как облака, которые имеют
форму и
красоту только издали: стоит только вступить в них чтобы исчезло всё то, что казалось в них прекрасным.
— Нет, не то… Положим, я простой дворняга, но это мне не мешает чувствовать
красоту вот таких гордых, холодных и красиво-недоступных патрицианок. Ведь это высшая
форма полового подбора…
Бабушка вспомнила, что девушка, которая изображалась рядом с ее дочерью на одном полотне, далеко уступала княжне по
красоте лица и по
формам тела.
Героиня наша уселась в кресла и инквизиторски наблюдала весь церемониал облачения Афанасия Матвеича. Между тем он успел несколько отдохнуть и собраться с духом, и когда дело дошло до повязки белого галстука, то даже осмелился изъявить какое-то собственное мнение насчет
формы и
красоты узла. Наконец, надевая фрак, почтенный муж совершенно ободрился и начал поглядывать на себя в зеркало с некоторым уважением.
Но эта формальная
красота или единство идеи и образа, содержания и формы-не специальная особенность, которая отличала бы искусство от других отраслей человеческой деятельности.
Если даже согласимся, что в Виттории были совершенны все основные
формы, то кровь, теплота, процесс жизни с искажающими
красоту подробностями, следы которых остаются на коже, — все эти подробности были бы достаточны, чтобы поставить живое существо, о котором говорит Румор, несравненно ниже тех высоких произведений искусства, которые имеют только воображаемую кровь, теплоту, процесс жизни на коже и т. д.
«Внутренняя несостоятельность всей объективной
формы существования прекрасного открывается в том, что
красота находится в чрезвычайно шатком отношении к целям исторического движения даже и на том поприще, где она кажется наиболее обеспеченною (т. е. в человеке: исторические события часто уничтожают много прекрасного: например, говорит Фишер, реформация уничтожила веселую привольность и пестрое разнообразие немецкой жизни XIII-XV столетий).
— Это ихняя бумажка, — шепнул, с неизменной своей улыбочкой, исправник Квицинскому, — они ее для
красоты слога прочитать желают, а законный акт составлен по
форме, безо всех этих цветочков.
Грек, одаренный высоким эстетическим чувством, прекрасно постигнул выразительность внешнего, тайну
формы; божественное для него существовало облеченным в человеческую
красоту; в ней обоготворялась ему природа, и далее этой
красоты он не шел.
Вот почему, как только литература перестает быть праздною забавою, вопросы о
красотах слога, о трудных рифмах, о звукоподражательных фразах и т. п. становятся на второй план: общее внимание привлекается содержанием того, что пишется, а не внешнею
формою.
Какая женщина устоит против
красоты его
форм?
Правда, были маленькие тщеславные страдания при виде соседок в модных шляпках, привезенных из К., стоящих рядом с ней в церкви; были досады до слез на старую, ворчливую мать за ее капризы; были и любовные мечты в самых нелепых и иногда грубых
формах, — но полезная и сделавшаяся необходимостью деятельность разгоняла их, и в двадцать два года ни одного пятна, ни одного угрызения не запало в светлую, спокойную душу полной физической и моральной
красоты развившейся девушки.
Достоинством проникнутый всегда,
Он
формою был много озабочен,
«Das Formlose — о, это есть беда!» —
Он повторял и обижался очень,
Когда себе кто не давал труда
Иль не умел в формальностях быть точен;
А
красоты классической печать
Наглядно мне давал он изучать.
Это есть эротическая встреча материи и
формы, их влюбленное слияние, почувствованная идея, ставшая
красотой: это есть сияние софийного луча в нашем мире.
Неверно, далее, и столь часто выражаемое (неоплатониками) мнение, будто «зло коренится в материи как таковой, ибо и она участвует в космосе,
форме и
красоте.
Некое άπειρον, закрытое идеями-формами и потому никогда не обнаруживающее своей хаотичности, составляет скрытую подоснову всякой
красоты.
С. 55 (4.27, 728 С-D).]; окончательное упразднение (λύσις)
красоты,
формы и порядка означало бы уничтожение и самого бытия.
Жизни тут быть не может, может быть только тот суррогат жизни, тот недовершенный Дионис, имя которому — культ мгновения, в какой бы
форме он ни выражался — в декадентски ли утонченном упоении
красотою острых мигов, или в ординарнейшем, грубом пьянстве.
В самом деле, его высокий рост, крупная, но стройная и представительная фигура, прекрасные светло-русые, слегка вьющиеся волосы, открытое высокое чело, полное яблоко голубых, завешенных густыми ресницами глаз и удивительнейшей, античной
формы большая белая рука, при мягкости и в то же время развязности манер, быстро им усвоенных под руководством изящной и любившей изящество тещи Сержа, обратили его в какого-то Ганимеда, затмевавшего своей весенней
красотой все, что могло сколько-нибудь спорить о
красоте.
«Скажут, что тут подействовала
красота, художественная
форма, — размышлял он, — пусть так, но это не утешительно. Все-таки это не настоящее средство… Почему мораль и истина должны подноситься не в сыром виде, а с примесями, непременно в обсахаренном и позолоченном виде, как пилюли? Это ненормально… Фальсификация, обман… фокусы…»
Недоумение мое усиливалось тем, что я всегда живо чувствовал
красоты поэзии во всех ее
формах; почему же признанные всем миром за гениальные художественные произведения сочинения Шекспира не только не нравились мне, но были мне отвратительны?
Я смеялся про себя необычным образам и оборотам, непонятным разговорам, как будто записанным в сумасшедшем доме. Не дурачит ли он всех нас пародией?.. И вдруг, медленно и уверенно, в непривычных
формах зашевелилось что-то чистое, глубокое, неожиданно-светлое. Оно ширилось и свободно развертывалось, божественно-блаженное от своего возникновения. Светлая задумчивость была в душе и грусть, — сколько в мире
красоты, и как немногим она раскрывает себя…
Но последняя реальность
красоты доступна нам в этом мире лишь символически, лишь в
форме символа.
Одетая в простенькое, темное шерстяное платье, красиво облегавшее ее грациозные
формы, ростом выше среднего, с плавными движениями, с хитрым, кошачьим выражением миловидного личика,
красоту которого французы весьма метко определяют словами beauté du Diable, с роскошной косой пепельного цвета, скромно завернутой на затылке, она казалась, сравнительно с взволнованным молодым князем, совершенно спокойной, и своими большими, смеющимися хитрыми глазами смело встретилась с вопросительным взглядом княгини.
Но главной охранительницей «его превосходительства» была высокая худая женщина, сильная брюнетка, с горбатым носом, восточного типа, со следами былой
красоты на теперь уже сморщенном лице — Тамара Абрамовна, заведовавшая хозяйством старика и державшая в своих костлявых теперь, но, видимо, когда-то бывших изящной
формы руках весь дом и всю прислугу, не исключая из нее и мелких чиновников канцелярии «особы».
Только в языческом искусстве и есть эта классическая завершенность
форм, это имманентное достижение
красоты в этом мире, силами этого мира.
Постараемся мы за него объяснить это обстоятельство. Платонически влюбленный в герцогиню Анну Леопольдовну, он, конечно, окружил мысленно этот свой идеал ореолом физической и нравственной
красоты. Под первой «мечтатель» Салтыков, конечно, разумел женственность, грацию, ту тонкость и мягкость
форм, какими обладала бывшая правительница, которую он видел не в ее домашней небрежности, а лишь при официальных приемах, окружённую обстановкой, составлявшей благородный фон для картины, которой она служила центром.
На этой вере в возможность замкнуть
красоту в этом мире через законченное совершенство
форм покоится вся античная скульптура и архитектура.
Агафониха не ошиблась, когда говорила Минкиной, что ни одно сердце молодецкое не устоит перед
красотой последней. Егор Егорович несколько раз лишь мельком, незамеченный ею, видел властную домоправительницу графа, и сердце его уже билось со всею страстью юности при воспоминании о вызывающей
красоте и роскошных
формах фаворитки Аракчеева. Знал Воскресенский, несмотря на свое короткое пребывание в Грузине, и о сластолюбии Минкиной, и о частых переменах ее временных фаворитов.
Впоследствии, поощренный успехом моего изобретения, я открыл и ввел в обиход тюрьмы целый ряд маленьких усовершенствований, но они касались деталей:
формы замков и т. п., и, как все другие маленькие изобретения, влились в общее русло жизни, увеличив ее правильность и
красоту, но не сохранив за собою имени автора. Окошечко же в двери — мое, и всякого, кто осмелится отрицать это, я назову лжецом и негодяем.