Неточные совпадения
Представьте, что из шестидесяти тысяч жителей женщин только около семисот. Европеянок, жен,
дочерей консулов и других живущих по торговле лиц немного, и те, как цветы севера, прячутся в тень, а китаянок и индианок еще меньше. Мы видели в предместьях несколько китайских противных старух; молодых почти ни одной; но зато видели несколько молодых и довольно
красивых индианок. Огромные золотые серьги, кольца, серебряные браслеты на руках и ногах бросались в глаза.
Надежда Васильевна, старшая
дочь Бахаревых, была высокая симпатичная девушка лет двадцати. Ее, пожалуй, можно было назвать
красивой, но на Маргариту она уже совсем не походила. Сравнение Хионии Алексеевны вызвало на ее полном лице спокойную улыбку, но темно-серые глаза, опушенные густыми черными ресницами, смотрели из-под тонких бровей серьезно и задумчиво. Она откинула рукой пряди светло-русых гладко зачесанных волос, которые выбились у нее из-под летней соломенной шляпы, и спокойно проговорила...
Вот с ним-то я и познакомился; он был женат на
дочери какого-то вятского чиновника, у которой была самая длинная, густая и
красивая коса из всех виденных мною.
Дочери у нее были погодки и все очень
красивые, в особенности младшая, которой только что минуло семнадцать лет.
Младшая
дочь, Людмила, была
красивее всех.
Дешерт был помещик и нам приходился как-то отдаленно сродни. В нашей семье о нем ходили целые легенды, окружавшие это имя грозой и мраком. Говорили о страшных истязаниях, которым он подвергал крестьян. Детей у него было много, и они разделялись на любимых и нелюбимых. Последние жили в людской, и, если попадались ему на глаза, он швырял их как собачонок. Жена его, существо бесповоротно забитое, могла только плакать тайком. Одна
дочь,
красивая девушка с печальными глазами, сбежала из дому. Сын застрелился…
Все девицы взвизгнули и стайкой унеслись в горницы, а толстуха Аграфена заковыляла за ними. «Сама» после утреннего чая прилегла отдохнуть в гостиной и долго не могла ничего понять, когда к ней влетели
дочери всем выводком. Когда-то
красивая женщина, сейчас Анфуса Гавриловна представляла собой типичную купчиху, совсем заплывшую жиром. Она сидела в ситцевом «холодае» и смотрела испуганными глазами то на
дочерей, то на стряпку Аграфену, перебивавших друг друга.
Мне также жалко было расставаться с Багровом и со всеми его удовольствиями, с удочкой, с ястребами, которыми только что начинали травить, а всего более — с мохноногими и двухохлыми голубями, которых две пары недавно подарил мне Иван Петрович Куроедов, богатый сосед тетушки Аксиньи Степановны, сватавшийся к ее
дочери, очень
красивой девушке, но еще слишком молодой.
Приметила тоже старушка, что и старик ее как-то уж слишком начал хвалить меня и как-то особенно взглядывает на меня и на
дочь… и вдруг испугалась: все же я был не граф, не князь, не владетельный принц или по крайней мере коллежский советник из правоведов, молодой, в орденах и
красивый собою!
В Эн-ске Годнев имел собственный домик с садом, а под городом тридцать благоприобретенных душ. Он был вдов, имел
дочь Настеньку и экономку Палагею Евграфовну, девицу лет сорока пяти и не совсем
красивого лица. Несмотря на это, тамошняя исправница, дама весьма неосторожная на язык, говорила, что ему гораздо бы лучше следовало на своей прелестной ключнице жениться, чтоб прикрыть грех, хотя более умеренное мнение других было таково, что какой уж может быть грех у таких стариков, и зачем им жениться?
Ее старшая
дочь Юлия была поразительно на нее похожа: и
красивым лицом, и большим ростом, и даже будущей склонностью к полноте.
У А.И. Соколовой, или, как ее звали, у «Соколихи», были сын Трифон, поразительно похожий на В.М. Дорошевича, только весь в миниатюре, и
дочь Марья Сергеевна, очень
красивая барышня, которую мать не отпускала от себя ни на шаг. Трифон Сергеевич, младший, и Марья Сергеевна были Соколовы, а старший — Влас Михайлович — Дорошевич.
Старик представил меня жене, пожилой, но еще
красивой южной донской красотой. Она очень обрадовалась поклону от
дочери. За столом сидели четыре дочки лет от четырнадцати и ниже. Сыновей не было — старший был на службе, а младший, реалист, — в гостях. Выпили водочки — старик любил выпить, а после борща, «красненьких» и «синеньких», как хозяйка нежно называла по-донскому помидоры, фаршированные рисом, и баклажаны с мясом, появилась на стол и бутылочка цимлянского.
Конечно, это осталось только попыткой и ограничивалось тем, что наверху залы были устроены весьма удобные хоры, поддерживаемые довольно
красивыми колоннами; все стены были сделаны под мрамор; но для губернии, казалось бы, достаточно этого, однако нашлись злые языки, которые стали многое во вновь отстроенном доме осуждать, осмеивать, и первые в этом случае восстали дамы, особенно те, у которых были взрослые
дочери, они в ужас пришли от ажурной лестницы, которая вела в залу.
Верстах в шести от города проводила лето в своей роскошной усадьбе петербургская дама, г-жа Мордоконаки. Старый муж этой молодой и весьма
красивой особы в пору своего откупщичества был некогда восприемником одной из
дочерей почтмейстерши. Это показалось последней достаточным поводом пригласить молодую жену старого Мордоконаки на именины крестницы ее мужа и при всех неожиданно возвысить к ней, как к известной филантропке и покровительнице церквей, просьбу за угнетенного Туберозова.
Майор жил супружески с
дочерью фельдшера, сначала Машкой, а потом Марьей Дмитриевной. Марья Дмитриевна была
красивая белокурая, вся в веснушках, тридцатилетняя бездетная женщина. Каково ни было ее прошедшее, теперь она была верной подругой майора, ухаживала за ним, как нянька, а это было нужно майору, часто напивавшемуся до потери сознания.
С другой стороны, надо было признать, что портрет
дочери Сениэля, очень
красивой и на редкость привлекательной девушки, не мог быть храним Гезом безотносительно к его чувствам.
«Он засмеялся и пошел, куда захотелось ему, — к одной
красивой девушке, которая пристально смотрела на него; пошел к ней и, подойдя, обнял ее. А она была
дочь одного из старшин, осудивших его. И, хотя он был красив, она оттолкнула его, потому что боялась отца. Она оттолкнула его да и пошла прочь, а он ударил ее и, когда она упала, встал ногой на ее грудь, так, что из ее уст кровь брызнула к небу, девушка, вздохнув, извилась змеей и умерла.
Панауров,
красивый, немножко наглый, закуривающий из лампадки и посвистывающий, казался ее отцу совершенным ничтожеством, и, когда потом зять в своих письмах стал требовать приданого, старик написал
дочери, что посылает ей в деревню шубы, серебро и разные вещи, оставшиеся после матери, и 30 тысяч деньгами, но без родительского благословения; потом прислал еще 20 тысяч.
Такой
красивый, такой молодец и струсил. С бубном стоит! Ха, ха, ха! Вот когда я обижена. Что я? Что я? Он плясун, а я что? Возьмите меня кто-нибудь! Я для него только жила, для него горе терпела. Я, богатого купца
дочь, солдаткой хотела быть, в казармах с ним жить, а он!… Ах, крестный! Трудно мне… духу мне!., духу мне надо… а нет. Била меня судьба, била… а он… а он… добил. (Падает к Аристарху на руки).
Пришла
дочь инженера Должикова,
красивая, полная блондинка, одетая, как говорили у нас, во все парижское.
А тут еще статья особенная подошла: у дяди, значит, у Селифона,
дочь у его была, Матреной звали,
красивая девка из себя, вот она возьми да с Федькой и сживись…
Он нередко встречал в доме брата Попову с
дочерью, всё такую же
красивую, печально спокойную и чужую ему. Она говорила с ним мало и так, как, бывало, он говорил с Ильей, когда думал, что напрасно обидел сына. Она его стесняла. В тихие минуты образ Поповой вставал пред ним, но не возбуждал ничего, кроме удивления; вот, человек нравится, о нём думаешь, но — нельзя понять, зачем он тебе нужен, и говорить с ним так же невозможно, как с глухонемым.
Он поплёлся, пристукивая палкой, в сад, где, под липой, жена и
дочь варили варенье. Дородная,
красивая жена спросила...
И, подмигнув девицам, среди которых величаво стояла
дочь его, шпульница Зинаида, грудастая,
красивая, с дерзкими глазами, он завёл ещё более высоко и уныло...
— Что такое? — спросил он и пошёл к дому, шагая осторожно, как по жёрдочке над глубокой рекою. Баймакова прощалась с
дочерью, стоя на крыльце, Никита заметил, что, когда она взглянула на отца, её
красивое лицо странно, точно колесо, всё повернулось направо, потом налево и поблекло.
Старшая
дочь Наташа, весьма
красивая девочка, была должно быть несколько моложе меня. Петр Яковлевич, в один из наших приездов, уверял, что в коляску надо заложить клепера и посадить в нее меня с Наташей — жениха и невесту; мне дать в руки трубку, а ей веер.
Об известной в свое время красавице Ал. Льв. Бржесской я могу только сказать, что она была
дочерью красивой вдовы Добровольской, у которой было два сына, служивших: один в Черноморском флоте, а другой в Петербурге в министерстве народного просвещения. Полагаю, что Ал. Фед., женившись на Добровольской и получивши за нею 30 тыс. приданого, скоро вышел в отставку и уехал с женою за границу. Как молодая чета смотрела в то время на жизнь, можно судить из следующего его рассказа за послеобеденной чашкой кофе.
С первым ударом пяти часов Семен Николаевич выходил к столу, где около дымящегося супа уже стояла его жена и около своих мест ожидали
красивые и благовоспитанные
дочери.
Со мной вместе живет мать моя, еврейка,
дочь умершего живописца, вывезенного из-за границы, болезненная женщина с необыкновенно
красивым, как воск бледным лицом и такими грустными глазами, что, бывало, как только она долго посмотрит на меня, я, и не глядя на нее, непременно почувствую этот печальный, печальный взор, и заплачу, и брошусь ее обнимать.
Я глянул украдкой на обоих
дочерей Мартына Петровича. Анна так и впилась глазами в говорившего и уж, конечно, более злого, змеиного и в самой злобе более
красивого лица я не видывал! Евлампия отворотилась и руки скрестила; презрительная усмешка более чем когда-нибудь скрутила ее полные розовые губы.
Епинет Петрович живет у Фатевны… у ней, вы, вероятно, видели, есть
дочь, Глаша, очень
красивая и оригинальная девушка, но, к сожалению, совсем пустая и вдобавок очень легкомысленная…
В столовой с часами, которым Иван Ильич так рад был, что купил в брикабраке, Петр Иванович встретил священника и еще несколько знакомых, приехавших на панихиду, и увидал знакомую ему
красивую барышню,
дочь Ивана Ильича.
Ариадна, спрашивал я с ужасом, эта молодая, замечательно
красивая, интеллигентная девушка,
дочь сенатора, в связи с таким заурядным, неинтересным пошляком?
Ей было уже двадцать три года, она была хороша собой,
красивее Манюси, считалась самою умной и образованной в доме и держала себя солидно, строго, как это и подобало старшей
дочери, занявшей в доме место покойной матери.
Погуляев. Так это его
дочь! (Лизе.) Позвольте мне на вас поглядеть хорошенько. Я вашего папеньку знал молодым,
красивым.
Неловкое молчание. Священник идет к стороне и, раскрывая книгу, читает. Входят Люба с Лизанькой. Люба, 20-летняя
красивая, энергичная девушка,
дочь Марьи Ивановны, Лизанька, постарше ее,
дочь Александры Ивановны. Обе с корзинами, повязанные платками, идут за грибами. Здороваются — одна с теткой и дядей, Лизанька с отцом и матерью — и со священником.
Черевин был
красивый, богатый жених и достойный человек во всех отношениях, и Анна Ивановна желала, чтоб он больше обращал вниманья на ее
дочь, чем на масонские заседания и книги.
В селе Гаях, в его каменном, крытом железом, доме жила старуха мать, жена с двумя детьми (девочка и мальчик), еще сирота племянник, немой пятнадцатилетний малый, и работник. Корней был два раза женат. Первая жена его была слабая, больная женщина и умерла без детей, и он, уже немолодым вдовцом, женился второй раз на здоровой,
красивой девушке,
дочери бедной вдовы из соседней деревни. Дети были от второй жены.
Молодая,
красивая, живая как огонь Фленушка, приятельница
дочерей Патапа Максимыча, была девица-белоручка, любимица игуменьи, обительская баловница.
Прибежала девочка — тоненькая, худенькая, лет тринадцати и лицом на черного похожа. Видно, что
дочь. Тоже — глаза черные, светлые и лицом
красивая. Одета в рубаху длинную, синюю, с широкими рукавами и без пояса. На полах, на груди и на рукавах оторочено красным. На ногах штаны и башмачки, а на башмачках другие с высокими каблуками; на шее монисто, всё из русских полтинников. Голова непокрытая, коса черная, и в косе лента, а на ленте привешаны бляхи и рубль серебряный.
На славу, ровно напоказ, ловчей и бойчей всех других отплясывал Илья пустобояровский, всех величавей, павой выступала, всех
красивей плечами подергивала, задорней и страстней поводила глазами и платочком помахивала отецкая
дочь Лизавета Трофимовна.
Она действительно боялась и
красивой Софьи Петровны, и ее угловатой, суровой на вид
дочери.
Но ведь в лавр была превращена нимфа, спасавшаяся от грубого насилия бога. В камень превратилась
дочь Тантала Ниоба от безмерной скорби по убитым богами детям. Для верующего эллина это были не
красивые легенды, украшавшие природу, это был самый подлинный ужас.
— Впрочем, этот человек уже наказан! — сказал Цвибуш. — Сильно наказан! Его грехи бледнеют перед той карой, какую он несет! Рекомендую тебе, Илька, графа Вунича, барона Зайниц. Здравствуйте, граф и барон! Чего в вас больше, графства или баронства? В вашей чертовски
красивой фигуре много того и другого…Вот она, ваша дичь! Моя
дочь отпевает ее.
— Она смеется! — шептал он ей через четверть часа. — Она глупа! Вы знаете, что она требует с каждого за один миг любви? Знаете? Сто тысяч франков! Ха-ха-ха! Посмотрим, какой сумасшедший даст ей эти деньги! За сто тысяч я буду иметь таких десяток! Гм…
Дочь вашей кузины, мадам, была
красивее ее в тысячу раз и стоила мне сто тысяч, но стоила в продолжение трех лет! А эта? Капризная девчонка! Сто тысяч…Ваше дело, madame, объяснить ей, что это ужасно глупо с ее стороны…Она шутит, но…не всегда же можно шутить.
Этот общительный и образованный врач очень сошелся со мною; и наше приятельство продолжалось и в России, где я нашел его в Петербурге в 1871 году и где болезнь печени унесла его в половине 70-х годов, в ужасных страданиях, после того, как он женился во Франции на
красивой девушке,
дочери поляков-эмигрантов.
Умный и далеко не бездарный актер Зубров оказался карикатурным в комическом — лице помещика Жабина. Г-жа Подобедова, тогда еще очень молодая и
красивая, сделала из
дочери самую обыкновенную"инженю".
В 1838 г. в жизни Григория произошла значительная перемена: он женился на
красивой и образованной девушке Варваре; молодая Богачева тотчас же отстранила от мужа различного рода проходимцев и взамен того сама стала оказывать на него самое благотворное во всех отношениях влияние, которое, впрочем, продолжалось недолго: в 1845 году Григорий умер, а в начале 1846 г. умерла и Варвара, оставив двух малолетних детей, сына и
дочь.
Из сада по ступенькам всходит Татьяна Андреевна, мать, высокая женщина, строгого и решительного облика, и за нею младшая
дочь, Лизочка,
красивая и крепкая девушка-подросток со сросшимися бровями.