Неточные совпадения
Вот любовница
королей Диана Пуатье, а вот любовница талантливых
людей Аврора Дюдеван.
— Это ужасно! — сочувственно откликнулся парижанин. — И все потому, что не хватает денег. А мадам Муромская говорит, что либералы — против займа во Франции. Но, послушайте, разве это политика?
Люди хотят быть нищими… Во Франции революцию делали богатые буржуа, против дворян, которые уже разорились, но держали
короля в своих руках, тогда как у вас, то есть у нас, очень трудно понять — кто делает революцию?
— Ну, — чего там годить? Даже — досадно. У каждой нации есть царь,
король, своя земля, отечество… Ты в солдатах служил? присягу знаешь? А я — служил. С японцами воевать ездил, — опоздал, на мое счастье, воевать-то. Вот кабы все
люди евреи были, у кого нет земли-отечества, тогда — другое дело.
Люди, милый
человек, по земле ходят, она их за ноги держит, от своей земли не уйдешь.
Корею, в политическом отношении, можно было бы назвать самостоятельным государством; она управляется своим государем, имеет свои постановления, свой язык; но государи ее, достоинством равные степени
королей, утверждаются на престоле китайским богдыханом. Этим утверждением только и выражается зависимость Кореи от Китая, да разве еще тем, что из Кореи ездят до двухсот
человек ежегодно в Китай поздравить богдыхана с Новым годом. Это похоже на зависимость отделенного сына, живущего своим домом, от дома отца.
Но португальский
король Иоанн II, радуясь открытию нового, ближайшего пути в Индию, дал мысу Бурь нынешнее его название. После того посещали мыс, в 1497 году, Васко де Гама, а еще позже бразильский вице-король Франциско де Альмейда, последний — с целью войти в торговые сношения с жителями. Но
люди его экипажа поссорились с черными, которые умертвили самого вице-короля и около 70
человек португальцев.
…Действительно, какая-то шекспировская фантазия пронеслась перед нашими глазами на сером фонде Англии, с чисто шекспировской близостью великого и отвратительного, раздирающего душу и скрипящего по тарелке. Святая простота
человека, наивная простота масс и тайные окопы за стеной, интриги, ложь. Знакомые тени мелькают в других образах — от Гамлета до
короля Лира, от Гонериль и Корделий до честного Яго. Яго — всё крошечные, но зато какое количество и какая у них честность!
Накануне отъезда, часа в два, я сидел у него, когда пришли сказать, что в приемной уже тесно. В этот день представлялись ему члены парламента с семействами и разная nobility и gentry, [знать и дворянство (англ.).] всего, по «Теймсу», до двух тысяч
человек, — это было grande levee, [большое вставание (фр.).] царский выход, да еще такой, что не только
король виртембергский, но и прусский вряд натянет ли без профессоров и унтер-офицеров.
Заведует ими один из чиновников канцелярии начальника острова, образованный молодой
человек, но это
король, который царствует, но не управляет, так как, в сущности, школами заведуют начальники округов и смотрители тюрем, от которых зависит выбор и назначение учителей.
«Коли уж ростовщик, так уж иди до конца, жми
людей, чекань из них деньги, стань характером, стань
королем иудейским!» Птицын был скромен и тих; он только улыбался, но раз нашел даже нужным объясниться с Ганей серьезно и исполнил это даже с некоторым достоинством.
Энгельгардт возится с нашим Паскалем и никак не может вывести его в
люди. Я советую Бобрищеву-Пушкину обратиться к прусскому
королю — авось он, для чести русской словесности, напечатает эту рукопись…
Злая волшебница прогневалась на моего родителя покойного,
короля славного и могучего, украла меня, еще малолетнего, и сатанинским колдовством своим, силой нечистою, оборотила меня в чудище страшное и наложила таковое заклятие, чтобы жить мне в таковом виде безобразном, противном и страшном для всякого
человека, для всякой твари божией, пока найдется красная девица, какого бы роду и званья ни была она, и полюбит меня в образе страшилища и пожелает быть моей женой законною, и тогда колдовство все покончится, и стану я опять попрежнему
человеком молодым и пригожиим; и жил я таковым страшилищем и пугалом ровно тридцать лет, и залучал я в мой дворец заколдованный одиннадцать девиц красныих, а ты была двенадцатая.
— Бога ради, — кричал Вихров
королю, — помните, что Клавдий — не пошлый
человек, и хоть у переводчика есть это немножко в тоне его речи, но вы выражайтесь как можно величественнее! — И председатель казенной палаты начал в самом деле произносить величественно.
На третий день раздавались награды лично
королем, и когда первым было объявлено мое имя, имя русского, — а к русским тогда благоволили, — весь цирк, где происходило заседание, как один
человек встал, и грянули «ура» и «живио».
Замечу здесь мимоходом, что вследствие мечтательности и долгой отвычки свобода казалась у нас в остроге как-то свободнее настоящей свободы, то есть той, которая есть в самом деле, в действительности. Арестанты преувеличивали понятие о действительной свободе, и это так естественно, так свойственно всякому арестанту. Какой-нибудь оборванный офицерский денщик считался у нас чуть не
королем, чуть не идеалом свободного
человека сравнительно с арестантами, оттого что он ходил небритый, без кандалов и без конвоя.
— Хороший
человек был Хенрик-король — с ним хоть ершей ловить, хоть что хошь, — говорил он.
Книги сделали меня неуязвимым для многого: зная, как любят и страдают, нельзя идти в публичный дом; копеечный развратишко возбуждал отвращение к нему и жалость к
людям, которым он был сладок. Рокамболь учил меня быть стойким, но поддаваться силе обстоятельств, герои Дюма внушали желание отдать себя какому-то важному, великому делу. Любимым героем моим был веселый
король Генрих IV, мне казалось, что именно о нем говорит славная песня Беранже...
Романы рисовали Генриха IV добрым
человеком, близким своему народу; ясный, как солнце, он внушал мне убеждение, что Франция — прекраснейшая страна всей земли, страна рыцарей, одинаково благородных в мантии
короля и одежде крестьянина: Анис Питу такой же рыцарь, как и д’Артаньян. Когда Генриха убили, я угрюмо заплакал и заскрипел зубами от ненависти к Равальяку. Этот
король почти всегда являлся главным героем моих рассказов кочегару, и мне казалось, что Яков тоже полюбил Францию и «Хенрика».
Да и тот
человек, в руках которого находится власть, нынче еще сносный, завтра может сделаться зверем, или на его место может стать сумасшедший или полусумасшедший его наследник, как баварский
король или Павел.
Каприви сказал во всеуслышание только то, что всякий знает, хотя это и старательно скрывается от народов; он сказал то, почему нанимались гвардии швейцарцев и шотландцев к французским
королям и папам, почему в России старательно перетасовывают рекрут так, чтобы полки, стоящие в центрах, комплектовались рекрутами с окраин, а полки на окраинах —
людьми из центра России.
Но
король или император, получающий на этом месте миллионы, знающий, что вокруг него есть тысячи
людей, желающих столкнуть его и стать на его месте, знающий, что он нигде на другом месте не получит такого дохода и почета, знающий в большей части случаев, при более или менее деспотическом правлении, даже то, что, если его свергнут, его будут еще.
Зачем
люди — историки, романисты, поэты, ничего уже не могущие получить за свою лесть, расписывают героями давно умерших императоров,
королей или военоначальников?
Когда же всё это совсем и всем сделается вполне ясным, естественно будет
людям спросить себя: «Да зачем же нам кормить и содержать всех этих
королей, императоров, президентов и членов разных палат и министерств, ежели от всех их свиданий и разговоров ничего не выходит? Не лучше ли, как говорил какой-то шутник, сделать королеву из гуттаперчи?
Должно прийти время, когда с
людьми нашего мира, занимающими положения, даваемые насилием, случится то, что случилось с
королем в сказке Андерсена «О новом царском платье», когда малое дитя, увидав голого царя, наивно вскрикнуло: «Смотрите, он голый!» и все, видевшие это и прежде, но не высказывавшие, не могли уже более скрывать этого.
Везде перед глазами у Передонова ходили карточные фигуры, как живые —
короли, крали, хлапы. Ходили даже мелкие карты. Это —
люди со светлыми пуговицами: гимназисты, городовые. Туз — толстый, с выпяченным пузом, почти одно только пузо. Иногда карты обращались в
людей знакомых. Смешивались живые
люди и эти странные оборотни.
Мы прошли общую залу и вошли в отдельную комнату, где у окна за столиком разместилась компания неизвестных
людей, встретившая появление Порфира Порфирыча гулом одобрения, как театральный народ встречает
короля.
— Вот сколько дал я
людей стране и
королю!
— Представь себе, мой друг! а я тебя все принимал за вице-губернатора, да и думаю: что это у него как будто бы вдруг стало совсем другое ли-цо?.. У того, знаешь, было лицо такое о-са-нистое, умное. Не-о-бык-новенно умный был
человек и все стихи со-чи-нял на разные случаи. Немного, этак сбоку, на бубнового
короля был похож…
— Высока премудрость эта, не досягнуть её нашему разуму. Мы —
люди чернорабочие, не нам об этом думать, мы на простое дело родились. Покойник князь Юрий семь тысяч книг перечитал и до того в мысли эти углубился, что и веру в бога потерял. Все земли объездил, у всех
королей принят был — знаменитый
человек! А построил суконную фабрику — не пошло дело. И — что ни затевал, не мог оправдать себя. Так всю жизнь и прожил на крестьянском хлебе.
— Беатриче, Фиаметта, Лаура, Нинон, — шептал он имена, незнакомые мне, и рассказывал о каких-то влюбленных
королях, поэтах, читал французские стихи, отсекая ритмы тонкой, голой до локтя рукою. — Любовь и голод правят миром, — слышал я горячий шепот и вспоминал, что эти слова напечатаны под заголовком революционной брошюры «Царь-Голод», это придавало им в моих мыслях особенно веское значение. —
Люди ищут забвения, утешения, а не — знания.
— А я, господа, — воскликнул наш хозяин,
человек уже пожилой, — знавал одного
короля Лира!
Бутон.
Король — самый воспитанный
человек во Франции и не заметил никакой свечки.
Людовик. Зачем вам эта сомнительная профессия актера? Вы — ничем не запятнанный
человек. Если желаете, вас примут на королевскую службу, в сыскную полицию. Подайте на имя
короля заявление. Оно будет удовлетворено. Можете идти.
— А то мы в театр тоже играем, — заметила Надя, обращаясь к нему. — Вот видите это толстое дерево, около которого скамьей обведено: там, за деревом, будто бы кулисы и там актеры сидят, ну там
король, королева, принцесса, молодой
человек — как кто захочет; каждый выходит, когда ему вздумается, и говорит, что на ум придет, ну что-нибудь и выходит.
Нынешние молодые
люди считают нелепым фарсом даже удачу этого рода; они хотят вести правильную, серьезную игру и потому считают вовсе не нужным с первого же разу выводить слона и ферязь, чтобы на третьем ходе дать шах и мат
королю.
Пустошный
человек взял задаток и побежал, наказав семейству рано пообедать и за час перед тем, как ударят к вечерне в первый колокол, взять каждому с собой по новому ручному полотенцу и идти за город, на указанное место «в бедный обоз», и там ожидать его. Оттуда немедленно же должен был начинаться поход, которого, по уверениям антрепренера, не могли остановить никакие принцы, ни
короли.
Всяко
люди говорят;
Язык-то, благо, без костей. Не знаю,
Как было прежде, ноне же они
В согласии;
король его зовет
Своим любезным братом.
Лариосик. Очень хорошо знаю?.. Стойте… Кто же? Стойте, стойте, стойте!.. Молодой
человек… вы ничего не видали… Ходи с
короля, а дам не трогай… А я думал, что это сон. Проклятый счастливец!
И я давно уже заметил это;
Но не хотел лишь беспокоить вас…
Повеса он большой, и пылкий малый,
С мечтательной и буйной головой.
Такие
люди не служить родились,
Но всем другим приказывать.
Не то, что мы: которые должны
Склоняться ежедневно в прахе,
Чтоб чувствовать ничтожество свое.
Стараясь добрыми делами
Купить себе прощенье за грехи.
А что он сделал, должно ли мне знать?
Быть может, против церкви или
короля —
Так мне не худо знать…
Вот этот, здесь, мой первый предок, жил
При Карле первом, при дворе, в благоволеньи
У
короля — второй при инквизиции
Священной, был не в малых
людях;
Вот тут написано, что сделал он:
Три тысячи неверных сжег и триста
В различных наказаниях замучил.
Среди равных себе романтики не могут признать главу, и Новалис, один из немецких романтиков, прямо говорит: „
Король — это
человек, исполняющий на земле роль небесного Провидения“.
В тот же миг разъяренная толпа хлынула на ступени за Поэтом. Снизу расшатываются колонны. Вой и крики. Терраса рушится, увлекая за собою
Короля, Поэта, Дочь Зодчего, часть народа. Ясно видно, как в красном свете факелов
люди рыщут внизу, разыскивая трупы, поднимают каменный осколок мантии, каменный обломок торса, каменную руку. Слышатся крики ужаса...
Алеша совершенно потерял голову… он забыл обещание, данное подземному
королю и его министру, и начал рассказывать о черной курице, о рыцарях, о маленьких
людях…
Алеша взглянул на того, на которого указывал
король, и тут только заметил, что между придворными стоял маленький
человек, одетый весь в черное. На голове у него была особенного рода шапка малинового цвета, наверху с зубчиками, надетая немного набок, а на шее белый платок, очень накрахмаленный, отчего казался немного синеватым. Он умильно улыбался, глядя на Алешу, которому лицо его показалось знакомым, хотя не мог он вспомнить, где его видал.
Человек сотворен для того, чтобы мыслить; в этом всё его достоинство и вся его заслуга. Обязанность
человека только в том, чтобы мыслить правильно. Порядок же мысли в том, чтобы начинать с себя, своего творца и своей цели. А между тем о чем думают мирские
люди? Никак не об этом, а только о том, как повеселиться, как разбогатеть, как прославиться, как сделаться
королем, не думая о том, что такое значит быть
королем и что значит быть
человеком.
— То-то и я так полагаю. Сейчас приметно, коли где
людям неспособно жить. А здесь этого не видно. И я так полагаю, что для здешнего народа простенький-то
король лучше какого-нибудь важного да с форцом, ваше благородие! — убежденно прибавил Бастрюков.
Он был и в Индии, занимался торговлей в Китае, но неудачно; потом поехал в Гаванну служить на одной сигарной фабрике, оттуда перебрался в Калифорнию, был репортером и затем редактором газеты и — авантюрист в душе, жаждущий перемен, — приехал на Сандвичевы острова, в Гонолулу, понравился
королю и скоро сделался первым министром с жалованьем в пять тысяч долларов и, как говорили, был очень хороший первый министр и честный
человек.
Трое честно пали в бою с
людьми литовскими, четвертый живьем погорел, когда поляки Китай и Белый город запалили, а пятый перекинулся ко врагам русской земли, утек за рубеж служить
королю польскому, и не стало вестей о нем.
Силен, могуч, властен и грозен был царь Иван Васильевич, а медвежатников извести не мог — изводил их саксонский
король, а вконец погубило заведенное недавно общество покровительства всяким животным, опричь
человека.
Очевидно, старались не привлекать к делу
людей, помирившихся с
королем Станиславом Августом и не возбуждавших более против себя негодования Екатерины.
Князя Радзивила императрица считала за пустого
человека и притом, как кажется, не хотела впутывать в дело самозванки, после того как он обещался не помогать ей, примирился с
королем Станиславом Августом и признал себя совершенно бессильным перед русскою императрицей.